Глава II. Школьные годы чудесные

2.1. Хочу в школу

Школу я полюбила задолго до того, как была принята в нее, любила ее всегда и считаю, что лучшими годами моей жизни я обязана школе. И это несмотря на то, что мне пришлось учиться в четырех разных школах и даже один год в техникуме. Так что кое-какой материал для рассказа о жизни и учебе рядового школьника тех лет у меня имеется.

В нашей коммунальной квартире проживали среди прочих обитателей три мои двоюродные сестры и два двоюродных брата-близнеца. Две сестры были старше меня и уже ходили в школу. Не могу передать, как я им завидовала. Я дожидалась их возвращения из школы, умильно заглядывала им в глаза в надежде услышать хоть что-то о школьных делах. Но сестрички отделывались односложными фразами и спешили во двор, где, по их мнению, начиналась настоящая жизнь. А меня с утра до ночи снедала мысль: хочу в школу.

В шесть лет я уже не смогла выдержать этой муки и стала просить родителей купить мне портфель, пенал, тетрадки и прочие бесценные школьные вещички. Через какое-то время мне их подарили. Каждый вечер я проверяла содержимое портфеля и, только убедившись, что все на месте, отправлялась спать. Таким был мой первый шаг на пути к школе. За ним последовал второй.

Утром, проснувшись раньше всех, я быстро вскакивала с раскладушки, наскоро одевалась и отправлялась в школу. Остановить меня было невозможно, и поскольку дорогу до школы я знала и заблудиться не могла, а о террористах и сексуальных маньяках тогда слыхом не слыхали, то все махнули рукой и оставили меня в покое.

И вот я шагаю в маленьких валеночках и меховой ушанке по заснеженной улице. Поскрипывает снег под ногами. Час ранний, еще темно, и улица пустынна. Мне не страшно, я счастлива и горда: я иду в школу. Только немного жаль, что никто не видит моего торжества.

Вот и она. Поднимаюсь по ступеням и тяну на себя, что есть мочи, тяжелую дверь. Она не поддается. Я в отчаянии: неужели сегодня выходной день и занятий не будет? Морозно, но это ничего, только бы не выходной. Наконец, двери открывались, появлялись первые школьники, и вместе с ними я входила в школу, вешала в раздевалке на крючок пальто и шапку и быстро-быстро бежала в одну из классных комнат. Там я садилась на свободную парту и с замиранием сердца ждала, что же будет дальше. А дальше изо дня в день повторялось одно и то же. Ко мне походил кто-нибудь из учеников и говорил: «Девочка, это мое место. Здесь сижу я». Я покорно вставала, но не уходила из класса, а пересаживалась на другую парту. Но и во второй, и в третий, и в десятый раз повторялось то же самое. Раздавался звонок, входила учительница и вежливо выпроваживала меня из класса. Я не сдавалась и на следующее утро вновь появлялась в школе со своим портфелем. Шла в другую классную комнату в надежде, что там есть свободное местечко и учительница позволит мне остаться. В поисках свободной парты я в течение месяца обошла все классы.

В конце концов, кто-то отвел меня к директору, который заговорил со мною очень строго. Никто даже и предположить не мог, какова истинная причина моих каждодневных посещений школы. Меня спрашивали о чем угодно: есть ли у меня родители, не голодаю ли я, где живу и еще много других вопросов, казавшихся мне весьма странными. Когда же я сказала, что хочу учиться, а свободных мест в классах нет, директор и собравшиеся в кабинете учителя сами чуть не заплакали, начали наперебой обнимать меня и даже напоили сладким чаем. Тут-то я и узнала, что принять меня в школу они не имеют права, т.к. школьниками дети могут стать только с восьми лет. Я пришла в ужас: ведь мне не было еще и семи. Понимая, что я вот-вот разревусь, все стали меня уговаривать, что время пройдет быстро, что через год они меня примут и найдут мне свободную парту.

Мои родители обращались с просьбой в виде исключения разрешить их ребенку посещать школу. Но порядки тогда были строгие, взяток не давали, и ответ был один: «Не имеем права. Восемь лет и не месяцем меньше». Они всем так надоели, что одна из сотрудниц в сердцах заявила: идите хоть к самой Крупской, все равно у вас ничего не выйдет».

Но родители, убоявшись того, что я с горя заболею, решили испробовать и этот последний, почти безнадежный шанс. Предстояло нешуточное дело: сочинить письмо Надежде Константиновне Крупской — вдове Владимира Ильича, наркому просвещения. Мама сказала твердо: «Тебе надо, вот ты и проси Надежду Константиновну». Я к этому времени уже хорошо читала и умела писать печатными буквами. Помню, что никто мне не подсказывал. Все решили, что письмо должно быть истинно детским, и, как оказалось, были совершенно правы.

Письмо кто-то из папиных друзей передал Крупской в собственные руки, и мы стали ждать ответа. Пришел он очень скоро. В конверт со штампом Наркомпроса были вложены две бумаги: одна официальная для Районного отдела народного образования с разрешением принять в школу по месту жительства Тимашеву Галю семи лет. Далее стояла подпись Наркома и большая печать Наркомата просвещения.

Но самым невероятным было то, что второе письмо было адресовано мне — семилетней девочке. В нем Надежда Константиновна писала, что ей приятно выполнить мою просьбу и желала мне больших успехов в учебе. В конце письма была сделана следующая приписка, касавшаяся моего обращения к ней: « Слово дорогая — делала мне замечание Крупская, — пишется не через «а», а через «о».

Эта коротенькое письмо, которое написала мне Крупская, очень известный в то время и уважаемый в народе человек, долго хранилось у нас в папке с документами. Его доставали и показывали тем из гостей, кто его еще не успел прочесть. Все охали, удивлялись и хвалили меня. А я и сама знала, что я молодец, что моя настойчивость, усилия мамы и папы, а главное, доброта Надежды Константиновны победили. Я все-таки пойду в школу уже в этом году, и у меня будет свое место за партой.

Так и случилось; первого сентября 1934 года я стала школьницей и твердо запомнила, что мечты сбываются, если этого очень хочешь. Многое должно было произойти в моей жизни, чтобы эта детская уверенность пошатнулась и уступила место взрослой трезвости суждений.