§ 5. Завершающая формула смыслогенеза

В предыдущих частях книги мы неоднократно подходили к цент­ральному пункту культурогенеза — формированию смысла. Раскры­вая то одну, то другую грань этого сложного стереометрического процес­са, мы последовательно строили его, так сказать, плоские онтологические проекции. Теперь пришло время сделать попытку рассмотреть этот про­цесс как обобщённое целое, поскольку все структурно-понятийные эле­менты формулы смыслогенеза уже получили предварительные харак­теристики. Исключение составляют только представления о процессе семиозиса — о них разговор пойдёт в следующем разделе. Пока же нам придётся обходиться широким и обобщённым пониманием семио­зиса как процесса знаковой кодификации.

Итак, расщепление изначального целостного синкретического переживания на субъектно-объектную антиномию с последующим кодификационным дублированием этого расщепления — вот механизм, посредством которого человеческое мышление превращает момент конти­нуально-самотождественного природного бытия в феномен культуры.

Рассмотрим этот процесс подробнее. Отправным пунктом форми­рования всякого смысла, как уже говорилось, является абстрактная метаоппозиция я — другое, возникающая в результате отпадения пережи­вающего сознания от витально-психического природного континуума. Любой акт продуктивного (т. е. способного породить смысл) взаимодей­ствия между элементами этой оппозиции прежде всего опосредуется отношением партисипация—отчуждение. Партисипация, как универ­сальная форма ситуативного восстановления онтической связи между я и другое, от простых ощущений до переживания истиноблага, достигает­ся при совпадении или, точнее, узнавании первотектональной струк­турой, предсуществующей в бессознательной сфере субъекта, сущностной природы внеположенного феномена. Иначе говоря, первотектон как всеобщая схема упорядочения узнает себя в своем единичном. Переживание единичного феномена как автономной целостности неизбежно полагает его определённость. То есть имеет место полагание предела. А само по себе полагание предела есть уже снятие его в понятии. (Этот момент основательно раз­работан в диалектике Гегеля.)

Таким образом, трансцендентно-континуальное бытие первотектональных структур посредством активности человеческого мышления полагает себя за пределами всякого данного в опыте единичного фено­мена. Целостное первичное переживание распадается на объективирую­щую и субъективирующую рефлексию. Возникают две позиции пере­живания феномена: что есть феномен сам по себе и что есть (что практически значит) феномен для меня. Исторически смысловые кон­струкции объективирующей рефлексии были долгое время ассимили­рованы доминирующим субъективно-прагматическим отношением. Субъективно-прагматическое отношение ко всякому внеположенному феномену, выраженное, в частности, в неразделении (или слабом разде­лении) предмета (или репрезентирующего его знакового конструкта) и оценки свидетельствует о со­хранении доминанты субъективирующей рефлексии главным образом в обыденном сознании и вообще во всяких рецессивно-архаизующих формах мышления. Однако в параллельном существовании рефлексии объективирующей, в сколь скрытых и имплицитных формах оно бы ни проявлялось, сомневаться не приходится. Без момента объективирую­щей рефлексии не может быть в принципе постигнута и освоена онто­логия другого. Иное дело, что постановка вопроса “что есть феномен сам по себе?” в плоскости собственно теоретического зна­ния вывела объективирующую рефлексию “наружу”, положив начало научному и философскому дискурсу.

Рефлексия, расчленяющая первичное партисипационное пережи­вание оптического единства я и другого, — фундаментальный признак и форма отчуждения. В акте рефлексии обра­щенное к себе сознание ассимилирует и природняет переживаемый прафеномен, вписывая его в структуру своего внутреннего опыта. Для этого эмпирически отчуждённый феномен полу­чает в сознании знаковый эквивалент. Этот знаковый эквивалент — семиотический код — выступает инобытийственной формой отрицания прафеномена и его репрезентации в культурном сознании. Рефлексия, таким образом, даёт импульс семиотической кодификации.

Рассматриваемый нами процесс иногда с поразительной про­зрачностью описывается древними авторами. Вот, к примеру, ко­роткий фрагмент из главы “Небо и земля” трактата “Чжуанцзы”:

“В великом начале наличествовало отсутствие — отсутство­вало наличие, отсутствовали имена;

в том, что повлекло возникновение единого, было единое, но не было формы. То, что обретает объекты для жизни, называется йе (качества, благодать), в еще не оформленном появляется раз­деление;

(временная) совмещенность и (пространственная) непрерыв­ность называются судьбой — покой приходит в движение и рож­даются объекты;

формирование вещей и устроение живого называется форма­ми — формы становятся телесными и обеспечивают связь со сверхъестественным;

наличие для каждого объекта эталона и закономерности на­зывается натурой — натура совершенствуется и обращается к de”^xlix.

Трудно что-либо добавить.

Итак, снятие дуальных отношений, данное в акте партисипации, продуцирует переживание тождества первотектональной модели и опосредующего ее материала, идеальной мыслеформы и ее отрицания в знаковой структуре. Вторичная партисипация (после распадения тож­дества) уже полностью обращена к этой знаковой структуре и замыкается в ней. При этом сами знаковые конструкты, репрезентирующие скры­тые за ними первичные мыслеформы, попадая в гравитационное поле фундаментальных интенций смыслогенеза, наделяются выраженным сакральным статусом. Не случайно в акте партисипационного природнения онтологии внешнего феномена (нечто) возникает чувство гармо­нии и порядка, ибо здесь первотектональная структура, рефлектируясь в поле культурного сознания, обнаруживает и узнаёт себя в изначально отчужденном материале.

Таким образом, природный континуум дискретизуется и семиотизуется и первоначально самотождественные в себе феномены природы превращаются в феномены-для-культуры. Замкнувшись в себе в ходе своей истории, культура проходит цикл за циклом. Проходящие сквозь фронт рефлексии феноменологические блоки рутинизуются, профанизуются и в конце концов вновь отчуждаются. Каждый следующий ис­торический виток смыслогенеза культуры обращает фронт рефлексии всё менее на природу как таковую и всё более на мир отчуждённых и дискретных культурных феноменов, в своей сумме образующих новый синкрезис. Для современного среднего турка и дерево, и торчащая из земли античная колонна — равноотчуждённые явления.

Первотектональные матрицы эйдетичны. С одной стороны, они представляют собой единство дискретного и континуального. С другой стороны, поскольку природа их идеальна, понятно, что их смыслопорождающая потенция не исчерпывается до конца никаким отдельным единичным и кон­кретным значением. В этом смысле первотектональные мат­рицы нулевого цикла выступают бессознательным, беско­нечным и перманентным источниками регенерации синкрезиса. Синкретическое начало как бы отслаивает от себя единичные феноменологические блоки в момент их семиотизации и самополагается за их пределами как диалектическое отрицание, побуждая при этом сознание к дальнейшим актам смыслообразования в погоне за партисипацией к бесконечному.

Но единичный акт смыслообразования сам по себе еще не рождает партисипации и, соответственно, переживания истиноблага. Отдельный акт смыслообразования — всего лишь квант процесса дискретизации. Для достижения полноценной партисипации эти акты должны быть организованы в количественно-качественные структуры опыта (перво­тектональные эйдосы). Находя завершающий элемент, мышление запол­няет эйдос, внезапно прозревает бесконечное в конечном и переживает, таким образом, партисипацию к первотектону в форме упорядочиваю­щего и гармонизирующего истиноблага. Затем следует семиотизация результата, вторичная партисипация к семиотическому коду и, соответ­ственно, отчуждающая рефлексия. И сознание вновь выталкивается в дуально-пограничную область.

Таким образом, принцип трансцендирования первотектональных сущностей обеспечивает принципиальную открытость как мыш­ления, так и культуры в единой системе. В основе вариативности куль­туры, реализующей все принципиально возможные смысловые положенности, лежит вариативность и комплементарность самих гносеологических стратегий пребывания сознания в мире дуальных оппозиций. Об этих гносеологических стратегиях речь пойдёт ниже.

Подводя итог, необходимо отметить, что самые глубинные сущностные аспекты смыслогенеза скрыты от адекватного осознания в недрах бессознательного. Поскольку корневые смыслогенетические про­цессы — это процессы, протекающие до семиозиса, даже самая глубокая редукция к самым первичным и наиболее синкретическим знаковым формам не позволит здесь “поймать бога за бороду”. Речь может идти только о максимальном приближении в рамках условной модели. Любые знаковые формы, пусть даже наиболее “близкие к нача­лу начал”, есть инобытийственное отрицание прафеноменального смыс­лового субстрата, репрезентирующее его в системе культуры. “Мысль изреченная есть ложь”. Кроме того, осуществляя генетизующую редук­цию культурных кодов и стоящих за ними значений в стремлении до­копаться до первосмыслов, следует иметь в виду диспараллелизм суще­ствования самих исходных мыслеформ и условно (!) соответствующих им знаковых форм. Их изофункциональная тождественность — идеал, постулируемый культурой. Так что мысль изреченная есть даже двойная ложь. Здесь, впрочем, мы уже вплотную подошли к проблеме семиозиса, без хотя бы предварительной разработки которой все наши рас­суждения о смыслогенезе и генерализующих процессах в культуре бу­дут страдать онтологической неполнотой.