Глава XII резюме ко второй части общая схема культурно-исторического процесса

Сознавая всю рискованность создания любых схем и уязвимость схематизации как способа подачи материала, рискнем все же предло­жить в качестве резюме ко второй части нашего исследования графи­ческую схему с кратким поясняющим комментарием (см. рис 2).

Выделим основные параметры историко-культурной эволюции. Прежде всего, длительность периода, связывающего завершающую ста­дию антропогенеза и начало человеческой истории, не уточняется нами в конкретных временных рамках и обобщенно называется доисторией. Важнейшей вехой перехода от архаических культур к цивилизации является неолитическая революция, датируемая, как прави­ло, Х—VIII тыс. до Р. X. С этим связано начало распада синкретиче­ской мифоритуальной системы и, соответственно, начало реального про­цесса индивидуализации в культурно-историческом пространстве.

Следующим шагом был Великий цивилизационный прорыв, осуществленный на территории Древнего Востока в период V—III тыс. до Р. X., завершившийся возникновением древнейших форм письменности и государственности. Отсюда берет начало необратимый переход человека к цивилизационному способу существования, всеоб­щим субъектом которого является индивид, или родовой человек. На описываемом этапе центростремительное притяжение мифоритуального синкретизма еще доминирует, трансцендирование осуществляется “на короткой дистанции”. Автономизующиеся реалии цивилизации чрез­вычайно медленно обретают свои собственные онтологические ниши, осмысляясь как отпадения от мифоритуального ядра. Родовая верти­каль остается основополагающей иерархизующей структурой, и все со­циальные структуры строятся по ее подобию. Одним из ключевых мо­ментов, определяющих дуалистический характер историко-культурной динамики в эпоху прорыва, было разворачивание процесса разведения города и деревни. Начало этого процесса предшествовало становлению государственности.

Историческое состояние, в рамках которого подспудно происходят процессы дивергенции и расчленения синкрезиса, длится до нашествия народов моря (приблизительно XII в. до Р. X.), вызвавшего крушение первого поколения древневосточных государств. Иногда, достаточно условно, их называют государствами “бронзового века”. Достижение последующей фазы распада синкрезиса дало начало становлению нового исторического качества. Восстановление и стабилизация средиземномор­ской цивилизации после варварского нашествия ознаменовали переход — чрезвычайно медленный и подспудный — к цивилизации паллиата. Здесь тенденция к глобализации оппозиций и соответствующей смене экзистенциальных ориентации выразилась в зримом пространстве исто­рии в становлении оппозиции варвара и цивилизации. Представлен­ный в лице кочевых обществ, варвар в качестве медиатора между ук­репляющейся цивилизацией и архаическим миром занял устойчивое место на арене истории. Нельзя не отметить, что идущая следом эпоха осевого времени, помещаемая в несколько более широкие хронологические параметры, чем в концепции К. Ясперса, ознаменовалась точеч­ными прецедентами возникновения первых личностей. Эта эпоха рас­сматривается как один из внутренних рубежей разворачивания цивилизации паллиата. Начавшаяся согласно представлениям Ясперса в VIII веке до Р. X., она в середине первого тысячелетия до Р. X. ознаменовалось событием первостепенной исторической важности: раз­делением условного цивилизационно-исторического целого на Восток и Запад (античность).

Этот процесс происходит на фоне активного вызревания паллиата как субъекта культуры со специфическим набором экзистенциальных ориентации: глобализующая систематизация бинарных оппозиций (прежде всего должного и сущего), социоцентризм не родового, а сугубо государственного типа, партисипация к социальному абсолюту, форми­рование проектно-хилиастического сознания (переброска образа гармони­чески непротиворечивого состояния в область хилиастического будуще­го). В это время возникают предпосылки складывания и идеологического оформления религий спасения.

Одним из важнейших исторических итогов осевого времени и в то же время одним из внутренних, срединных моментов становления ци­вилизации паллиата явился переход к монотеизму, который стал пер­вой попыткой медиационного синтеза полярно разорванного манихейского мира. В этом смысле возникновение христианства среди прочего знаменует первую попытку синтеза Востока и Запада. В III—IV вв., помимо начала становления монотеистической картины мира, произошло доктринальное оформление манихейской идеи. Шлейф процессов до развития осевого времени достигает VII века, когда происходит следую­щий глобальный скачок — ветвление Востока и Запада. С возникновением ислама происходит внутреннее разделение Востока на свой восток (неисламский мир) и свой запад, или цивилизацию ислама. Соответственно, примерно в это же время оформляется цивилизационно-парадигматическое разделение Запада на восточно- и западнохристианскую цивилизации.

Дальнейшее развитие происходит под знаком дивергенции этих парадигм в рамках зрелого этапа социоцентрической цивилизации паллиата. Однако в западноевропейском регионе шли подспудные процес­сы, приведшие после пика готической культуры XIII века и кризиса XIV к революции личности. Именно эту линию развития мы будем в дальнейшем выделять особо, но не из инерционного пристрастия к европоцентризму, а в силу того, что именно в этой цивилизационной парадигме осуществлялась общеэволюционная задача последовательной индивидуализации. Причем дан­ная задача не могла быть осуществлена без сложных комплементарно-диалектических взаимодействий западной цивилизации с другими цивилизационными типами.

Период от революции личности до эпохи великих географических открытий являет собой состояние, характеризуемое максимальным историко-географическим разведением (пик дивергенции). А сами великие географические открытия создали условия для формирования общеплане­тарной (полицивилизационной) целостности. Этот процесс являлся фо­ном всего исторического периода становления цивилизации личности и длится до сих пор.

Великие географические открытия послужили расширению ареала европейской цивилизации. Освоение американского континента и цивилизационно—парадигматическое разделение его на север и юг сформи­ровало новую глобальную ситуацию. Европейская цивилизация освои­ла огромные пространства Нового Света. В этой экспансии выражалось новое соотношение сил на мировой арене, характеризующееся устойчи­вым доминированием европейской цивилизационной парадигмы.

Обратимся к событийным вехам становления цивилизации лич­ности. Это Ренессанс, Реформация и, наконец, буржуазные революции, которые мы перечислим: Нидерландская, Английская и предшест­вовавшая ей Тридцатилетняя война. Далее, Американская и Француз­ская революции. Период потрясений завершился распадом старого ев­ропейского порядка, хронологически последовавшим за наполеоновскими войнами. Промышленный переворот, начавшийся в Англии в XVIII веке, охватил Европу в ХIХ-ом. В XIX веке в целом завершилось складывание колониальной системы, эксплицировавшей географическую экспан­сию европейской цивилизации.

Описанному событийному фону соответствовал и значимые культурно-духовные процессы, лейтмо­тивом которых было все более уплотняющееся во времени чередование утверждений антропного принципа и его кризисы. На смену Просвеще­нию с его самонадеянным рационализмом и рассудочно-энциклопеди­ческой эрудицией приходит конфликтный, эмоциональный, трагически экзальтированный романтизм, обнажающий антиномию личности и социума, занявшую центральное место в сознании всех последующих эпох. Отметим, что именно через эту антиномию и происходило диалектиче­ское самопознание личности, дальнейшее ее становление, определение границ и снятие их и т д. Через описанную антиномию понимаются и категория свободы, и отчуждение, столь болезненно переживаемое евро­пейским духом, и другие фундаментальные коллизии последнего.

Эпоха позитивизма в XIX веке явилась пиком предельной имманентизации образа мира в автомодели культуры, созданной личност­ным сознанием. Одной стороной этого процесса был кризис метафизи­ки и традиционной религиозности, утверждение материализма, как научного, так и бытового. Другой стороной выступал кризис, задаваемый индустриально-урбанистическими формами организации жизни. Ключевым моментом этого стал взрывной рост городов и перемещение миллионных традиционалистских масс из устойчивого сельскопатриархального бытия в отчужденно механистический контекст городской жизни XIX века. Конфликты и социальные революции, вызванные эти­ми процессами, имели своей причиной не эксплуатацию и угнетение как таковые, которые присутствуют всегда и везде, а резкое разрушение привычной картины мира, присущей огромным группам общества.

Самоидентификация в прогрессистской модели развития и окон­чательное перемещение идеала из трансцендентно-метафизической точки в имманентное будущее задали принципиально иные экзистенциаль­ные ориентации. Начиная с этого момента, динамика историко-культурных процессов приобретает все более нарастающую плотность, при которой противоположно направленные интенции и выражающие их события все более тяготеют к синхронизации и взаимопроникновению (вытесняя последовательное чередование). Это обстоятельство затруд­няет и делает почти невозможным полное всеобъемлющее описание социокультурных процессов в дискурсивных последовательных формах.

Прогрессирующее сверхуплотнение социокультурной динамики создает предпосылки для изменения процессуальных характеристик смыслополагания. На смену четко разведенной в пространственно-временных параметрах смысловой антиномичности приходит новая форма синкретизма, при которой всякий квант смыслообразования не­сет в своей микроструктуре целый набор уже внутренне ставших анти­номий. Последнее связано с тем, что материалом для этого смыслообра­зования служит многократно снятый и измельченно-дискретизованный, до парадоксального возвращения в континуальность, культурный опыт предшествующих эпох (см. о фронте рефлексии). Чем более мы дро­бим что-то и дискретизуем его, тем легче оно складывается в континуум.

Так порождается новая неосинкретическая ситуация, где все про­низывает все, господствуют горизонтально-сотовые связи, где совершен­но невозможна никакая реставрация глобальных антиномий, а значит возвращение к старой метафизике и традиционной религиозности. На протяжении XX века описанный нами процесс постепенно утверждался и завоевывал культурное пространство. Утверждение глобального релятивизма, когда сознание “предпочитало не предпочитать” (по Ортеге), последовательно снимало все границы и питало интеллектуальные упражнения в произволе. К концу века мы научились наконец относить­ся ко всему этому без излишней серьезности. Юмор, ирония, игра стали самыми адекватными формами переживания культурной реальности. На смену личности-демиургу пришла личность-трикстер.

Двадцатый век в целом ознаменовался складыванием неосинкре­тической или неомифологической ситуации. Процессы неосинкретизации охватили массовое сознание, нашли выражение в политических реалиях, стали доминантой, характеризующей историко-культурное со­стояние. Причем все это соседствовало (либо рядилось в одежды) с клас­сическим европейским рационализмом.

Новый синкрезис рождается по достижении синтеза. В рамках об­щекультурного целого рассматриваемый синтез имеет различные уров­ни и аспекты. На историке-политическом направлении можно говорить о тенденциях синтеза между двумя генетически разведенными цивилизационными парадигмами — дальневосточной и западноевропейской. Регионы, не входящие в итоговый синтез, пассионаризуются и создают зону болезненной неопределенности, связанной с вариативностью путей изживания предшествующего исторического качества.

Общая тенденция текущего исторического этапа, по нашему мне­нию, связана с доминированием синтетических или интегративных тен­денций. Мир переживает эпоху доминирования конвергенции. Парал­лельное нарастание процессов дробления, пуантилизации и локализации, фиксируемых во всех аспектах современной культуры, никак тому не противоречит. Примером единства описываемых процессов может слу­жить складывающаяся на наших глазах сеть информационных и ком­муникационных систем. Чем больше автономных самодостаточных точек, тем скорее эти точки сливаются в целостный информационно-коммуникационный континуум.

Наконец, надо сказать, что соображения, которые были приведены во второй части книги, представляют собой чрезвычайно сжатое, конс­пективное изложение той историософской концепции, которая вытекает из общетеоретических положений, приведенных в первой части. Харак­тер изложения материала был подчинен не задаче охватить все богат­ство содержания истории, а задаче сконцентрировать внимание на са­мом механизме выведения историко-культурных интерпретаций из заявленной теоретической модели. Можно сказать, что эти построе­ния являются лишь отправной точкой для дальнейшего обогащения и разворачивания предложенной историософской концепции.