Часть вторая самоорганизация культуры и исторический процесс

ВВЕДЕНИЕ

Вторая часть монографии посвящена историософской проблемати­ке. К сожалению, в связи с ограниченностью объёма книги, мы не мо­жем позволить себе даже краткий обзор историософских теорий. Думает­ся, однако, что для читателя не составит труда восполнить этот пункт, обратившись к какой-либо из многочисленных обзорно-реферативных или полуреферативных работ, вышедших в недавнее время. Отметим только, что на сегодняшний день можно считать признанным, что ни эволюционная, ни циклическая парадигмы не способ­ны предложить универсальную и непротиворечивую картину истори­ческого процесса.

Выделяя главные особенности нашего подхода к проблеме, необхо­димо подчеркнуть следующее. Исторический процесс рассматривается как проекция ментальных структур на ось вре­мени.

Чтобы объяснить этот методологический поворот, обратимся к ис­ходным постулатам: единству онто-, фило- и культурогенеза, принципу изоморфизма ментальности и реальности и универсализму первотектональных оснований как форм индивидуальной активности субъекта и объективных процессов историко-культурного универсума.

Соответственно, заявленный в первой части книги первотектональный триадический принцип выступает метакодом аксиологической дуализации и бинарного структурирования как в ментальных, так и в исторических процессах.

В основаниях нашего видения процессов эволюции и развития (и понимания соответствующих терминов) лежит представление о спрое­цированном на временную ось древе предсуществующих эйдетических структур. При этом линейный аспект структуры древа эйдетических форм как целого достаточно условен и релятивен. Иначе говоря, иерар­хическая модальность древа эволюции не более чем одна из возмож­ных смысловых проекций. Под этим углом зрения история предстаёт как последовательное во времени разворачивание и опредмечивание невыводимых друг из друга социокультурных структур, представляющих собой экспликацию изоморфных фаз эволюции ментальности. Важно, при этом подчеркнуть, что взаимоотношения между состояниями мен­тальности и социокультурными ситуациями рассматриваются не как причинно-следственные, а в рамках акаузальной когеренции.

В этой точке нашей историософской методологии фокусируются опыт эйдетическо-монадической линии философии (Платон — Лейбниц) и идеи позднего Юнга, связанные с постулированием акаузальной синхронной когеренции между событиями физического мира и мен­тально-психическими состояниями. Это, кстати сказать, согласуется и с утверждающейся в сегодняшней исторической науке “богословской” концепции, заключающейся в том, что мировая история есть поэтапное постижение божественного посредством “скачковых откровений”^lxxiii.

Исходя из названных посылок мы решительно отказываемся от “ползучего” эволюционизма, понимаемого как перманентно-линейное количественное наращивание тех или иных цивилизационных качеств, произвольно взятых за критерии развития. Бинарно-структурная пара­дигма интерпретации ментальных и культурных процессов требует выдвижения на передний план принципа комплементар­ности, онтологически не менее значимого, чем принцип иерархии или субординации, в соответствии с которыми традиционно выстраива­лись эволюционные ряды цивилизационных качеств и состояний.

Мы исходим из презумптивного убеждения в осмысленности бы­тия. Это убеждение может трактоваться как философская посылка и как предмет веры. Однако всяческие попытки сформулировать конечную цель исторического процесса представляются нам уязви­мыми. Можно сказать, что цель истории заключается в ее исчерпании или, иначе говоря, в завершении (снятии) исторического качества бытийственности. Поэтому задача исследователя может быть понята ско­рее как прозрение и обнаружение часто скрытых интенций и направле­ний этого снятия, нежели как прямой и окончательный ответ на вопрос о цели и смысле истории. Ибо смысл истории не может быть конеч­ным. Он может лишь иметь отношение к переходу от одного системно­го процесса к другому. Причем этот другой процесс по определе­нию скрыт от нашего постижения границей иного системно-структурного качества. Требовать от философа, историка или культуролога предъя­вить любопытствующему уму наглядную картину постисторического существования — всё равно что домогаться у обезьяны, пусть даже са­мой догадливой, как она представляет себе постприродную, т. е. культурно-цивилизационную, форму существования.

Пока что многократно прогнозируемый конец истории вновь и вновь откладывается и, похоже, едва ли не единственным невысмеянным ар­гументом “финалистов” является тот, что история должна иметь конец, поскольку однажды имело место начало. И хотя академические аргу­менты в духе старомодной философии сегодня не в ходу, все как будто понимают, что финал в виде экологической или военной катастрофы маловероятен именно в силу его нелогичности и несвязанности с идеей осмысленности человеческого бытия, ещё не пришедшего к своему имманентному завершению. Этого, впрочем, не скажешь о самой возможности такого финала, выступающей одним из важнейших детерминирующих факторов современной истории. Разумеется, о тож­дестве исторического и логического сегодня лучше и не заикаться. Но о наличии между этими сферами сложной и многоступенчато-опосредо­ванной связи сказать не зазорно, если, разумеется, не отказываться от видения мира как целого.

Отталкиваясь от такой посылки и обращаясь к феноменологии и типологии цивилизационных форм, мы обнаруживаем, что заявленный нами принцип фрактально-изоморфной связи ментальных структур и культурной реальности подтверждается всей целокупностью историче­ского материала. Обращаясь к всемирно-историческому процессу, мы стремились не к изобретению очередной самодовлеющей теоретической схемы, а лишь к выработке наиболее эффективного методологического и понятийно-терминологического аппарата, позволяющего наиболее адекватно описать и интерпретировать те аспекты культурно-исторических процессов, которые в рамках других концепций объясняются недоста­точно либо не проблематизуются и не объясняются вовсе. При этом, как и прежде, свойствеными критериями концепции являются: монизм исходных посылок, внутренняя непротиворечивость и способность с мак­симальной адекватностью объяснить наибольшее число явлений.

* * *

Поскольку вторая часть книги разбита на более мелкие по объёму главы, мы сочли возможным не завершать каждую из них специаль­ным резюме, как это делалось в первой части, а ограничиться общим резюме в конце всей второй части.