Примечания

принцип энергетического панпсихизма — исходит из того, что всеоб­щим онтологизующим началом бытия выступает его энергетизм, дан­ный в виде несемантизованного витального потока, в который органи­чески встроено, вписано переживающее его я. Таким образом, психические характеристики переживающего его я проецируются на энергетически связанные с ним объекты внешнего мира.

Заключение

Итак, перед читателем была развернута в самом кратком и конспек­тивном виде концепция культуры как единой системы.

Методологические основания предложенного исследования в це­лом укладываются в русло классической монистической парадигмати­ки, при которой предмет научного анализа рассматривается как систем­ное целое, выводимое из единого принципа. В то же время имеют место определенные коррективы, связанные с современным постклассическим методологическим контекстом. Претензия на абсолютную и окончатель­ную истину уступает место модельным построениям, в которых, однако, доминирует не игровой, а позитивно-гносеологический смысл. Иначе говоря, критерием истинности (пусть даже сколь угодно относитель­ной) наших построений является их внутренняя логическая непротиво­речивость, единство исходных посылок и гносеологический потенциал.

Среди научных направлений, традиций и теорий, имеющих для нас наибольшее методологическое значение, следует выделить опыт класси­ческой идеалистической диалектики, структурализм с учетом его постструктуралистских коррективов, включая и деконструктивизм, опыт Мюнхенской школы трансцендентальной философии, современную фе­номенологию. Одно из центральных мест занимает традиция аналити­ческой психологии Юнга и широкого круга его последователей, а также ряд предметных областей науки: семиотика и этнография, сравнитель­ная антропология, структурная лингвистика, искусствознание, религиоведение, разумеется, история и другие.

Перечислим в виде кратких тезисов основные итоговые моменты, позволяющие рассматривать культуру как единую систему. Прежде всего, следует зафиксировать общефилософские основания.

Базовой посылкой, позволяющей рассматривать культуру и мыш­ление в рамках единой системы, является принцип структур­ного изоморфизма. Отметим, что она, как и любая базовая посыл­ка всякой целостной теории, не является выводимой, но постулируется. Исходя из этого, всеобъемлющее единство культуры (трактуемой пре­дельно широко) и мышления понимается как пространство смыслов. Последнее рассматривается как самоорганизующееся целое. В рамках такого видения снимается вопрос о первично-вторичных отношениях между мышлением субъекта и объективными самоорга­низационными процессами. Причинно-следственные связи в рамках изо­морфных структур заменяются связью когерентной. Пространство смыс­лов самоорганизуется в структуры. Квантом такой самоорганизации является единичный смысл. Единичный смысл есть синкретический медиатор между мышлением субъекта и внеположенной ему объективной реальностью, а сами структуры носят эйдетический характер, последовательно опосредуясь конкретным семантическим материалом. Наконец, метакодом структурирования является принцип бинарности.

На развернутых выше основаниях базируются выводы собственно культурософского характера.

В этом пространстве первой, невыводимой и постулируемой, теоре­тической посылкой является полагание единства онто-, фило- и культурогенеза. Последнее означает, что культурогенез не исчерпывается событием, отнесенным в далекое доисторическое прош­лое, а он есть перманентно длящееся состояние, переживаемое и проживаемое всяким субъектом культуры с момента его рождения. В этой связи ключевое значение в предлагаемой теории имеет родовая травма. С рассматриваемым явлением связывается, во-первых, выб­рос новорожденного ребенка из утробы матери во внешний мир, и во-вторых, изофункциональный ему процесс выброса предчеловека из лона природы в пространство истории.

В данном случае речь идет о фундаментальном триадическом принципе. Сущность его заключается в следующем.

Выпадение из непротиворечивого континуального состояния (внутри­утробное/природное) порождает метаоппозицию я—другое, которая в свою очередь является основанием всех последующих расчленений культур­но-смыслового пространства.

Пребывание переживающего сознания в априорно-дуализованном пространстве культурных смыслов онтологически продуцирует отчуж­дение и связанные с ним психоэмоциональные реакции. И прежде всего, неустранимое, непреодолимое стремление к выходу, к бегству из этого конфликтного, дуализованного пространства. Из этого фундаментально­го конфликта рождается метамифологема рая первозданного — рая по­терянного — рая обретенного. Первый и третий элементы метамифологемы выступают образами окончательного снятия дуальности и возвращения/обретения непротиворечиво-континуального состояния бытия. Однако, пока человек есть существо куль­турное, он обречен на пребывание в состоянии дуальности. В этом и трагизм культурного бытия, и источник его саморазвития.

Механизмом, посредством которого переживающее я стремится вырваться за пределы дуальности, является механизм трансцендирования и партисипации. Дуализованное простран­ство смыслов не является аморфным и изначально бесструктурным. Возникающие в нем структуры определяются априорными ин­тенциями, формирующими некоторую сетку координат смыслообразования. Эти априорные интенции могут быть обозначены в виде неснимаемых бинарных оппозиций: имманентное—трансцендентное, дискретное—континуальное и сакральное—профаническое. Рассматриваемые априорные интенции организуют первичные семантемы в смысловые конструкции как элементы культурного опыта.

Важнейшим из нововводимых понятий является первотектон. Под первотектонами понимаются априорные интенции смыслообразовательной активности мышления (частично соотносимые с юнговским архетипом). Первотектоны представляют собой снятый опыт природной самоорганизации, оформленный в виде синкретических кодификационных мат­риц, априорно присутствующих в человеческой ментальности на психофизиологическом уровне. Содержательное опосредование этих первотектональных интенций элементами материала эмпирического опыта организуется в четыре базо­вые группы, называемые “нулевым циклом опосредования”. Это:

числа — наиболее абстрактная форма ритмического членения первоначального континуума;

визуальные фигуры — инвариантные модели морфологи­ческих структур в культуре;

ролевые образы — инварианты социально-поведенческих сценариев и функционально-деятельностных ориентации социального субъекта

и, наконец, мифологемы, которые представляют собой базо­вые структурные топосы и модели социокультурных и межсубъектных отношений.

Делая основным предметом культурософского анализа процессы структурирования и функционирования бинарных отношений в сис­темной связке менталъность—культура, мы обращаемся к проблеме бессознательного, проблеме семиозиса, проблеме партисипации и ряду других. Назовем ряд принципиально инновационных моментов. Один из них — принцип структурно-семантического ка­талога.

Рассматриваемый принцип служит способом увязывания стерео­метрической природы пространства культурных феноменов и линейно­го характера дискурсивных описательных моделей. Структурно-семан­тический каталог есть методологический принцип исследования структурно-генетической связи семантических уровней смыслообразования в культуре, опирающийся на бинарный изоморфизм самой куль­турной феноменологии и гносеологических моделей описывающего со­знания. Структурно-семантическим каталогом мы называем сам путь семантической прогрессии, связывающей всеобщие трансцендентно-первотектональные (неснимаемые) оппозиции с их единичным имманент­ным выражением в структуре дискретного культурного феномена.

Не менее важными нововведениями являются рассматриваемый в контексте проблемы бессознательного феномен фронта рефлексии и связанное с проблемой семиозиса понятие семиотического цикла. В работе также предлагаются общетеоретические подходы к рассмотрению проблемы культурной динамики как цикли­ческого процесса, связанного с послойным опосредованном первотектональных интенций, неизбежно приводящих к периодическим сбросам и деструкциям смысловых цепей и более или менее глубокой расчист­ке сферы ментальности.

Во второй части работы вышеизложенные теоретические положе­ния проецируются в русло историософской проблематики. Историко-культурный процесс рассматривается как проекция эволюционного ста­новления ментально-культурных структур на ось времени. Здесь важнейшим положением является конституирование прямой связи между фазисами эволюции ментальности и этапами цивилизационного развития. Иначе говоря, типология субъекта культуры в его эволюцион­ном развитии представлена тремя базовыми типами — индивид, паллиат, личность, — каждому из которых соответствует специфический тип ци­вилизации. Описываемый процесс составляет каркас мировой истории. Безграничная феноменология истории заполняет эти фундаментальные структуры.

Каждый из названных исторических метатипов, как и всякая са­моорганизационная структура, носит эйдетический характер, то есть об­ладает устойчивым и нетрансформируемым системным качеством. На­правленность мировой истории понимается нами как продолжение общеэволюционного процесса индивидуализации. В этом смысле мы находимся в русле обширной научно-философской традиции, включаю­щей в себя также и теорию открытых систем, трактующую космоэволюционный процесс как поэтапное вычленение все более сложных авто­номных структур, обладающих все большей и большей самостностью и количеством степеней свободы.

Стремясь преодолеть методологические изъяны как эволюционист­ской, так и циклической историософской парадигмы, мы стремимся из­бегать, с одной стороны, эволюционистской иерархичности, с другой — циклистского локализма. Опираясь на эволюционистский принцип си­стемной целостности и отчасти на принцип направленности, поступа­тельности эволюции, мы отрицаем установку иерархической суборди­нации в пользу принципа диалога. Используя опыт теоретического осмысления бинарного структурирования, мы распространяем на исто­рический процесс принцип комплементарности, который автоматиче­ски снимает установку на иерархию цивилизационных моделей. Еди­ным принципом культурогенеза на всех его уровнях, включая и историю цивилизации, является процесс послойного распада синкрезиса, то есть вычленения и становления, а также закрепления в материале единич­ных и дискретных феноменов, рождаемых в ходе смыслополагания. Подробному описанию этого механизма уделено достаточно много вни­мания в первой части. По нашему мнению, понимание механизма распада синкрезиса, диалектики циклических периодов этого процесса и запускаемого им вечного двигателя семантической прогрессии являет­ся ключом к глубинной интерпретации всех культурно-генетических процессов, и в том числе человеческой истории.

В рамках этой логики объясняется, в частности, и доминирование тенденций дивергенции на первом макроэтапе истории, когда из синк­резиса древневосточных цивилизаций вычленилась противопоставив­шая себя Востоку цивилизация античности. Затем произошел следую­щий этап членения, когда и Восток и Запад разделились внутри себя, и так далее. Соответственно на следующем макровитке, начавшемся око­ло XVI века, стали постепенно преобладать и динамически нарастать интегративные тенденции, задающие свою доминанту и по сей день.

Один из главных выводов состоит в утверждении системного един­ства культурно-генетических процессов на всех его временных и про­странственных уровнях.

* * *

Лимитированные определенным объемом работы, мы были вынуж­дены свести к минимуму реферативно-отсылочную часть книги. Меж­дисциплинарный характер исследования, задающий широкий синтез раз­личных научных теорий и направлений, потребовал бы при подобном корректном подходе колоссального дополнительного объема поясняю­щего характера, обращение к которому раскрывало бы соотношение пред­лагаемой концепции с широким спектром научно-теоретического пласта. В нашу задачу входило прежде своего компактное и легко обозримое изложение авторской концепции. Поэтому признавае­мая авторами необходимость широкого соотнесения с общефилософским и научным контекстом была в значительной степени принесена в жерт­ву. Отчасти это может быть компенсировано отсылкой к литературе, на которую читатель мог бы опереться в стремлении расширить панораму рассматриваемых проблем как на фактологическом, так и на интерпре­тационном уровне. Можно только отметить, что сворачивание концеп­ции до сжатого теоретического скелета во многом осуществлялось воп­реки стремлениям авторов по возможности проиллюстрировать текст, обогащая его разнообразными ссылками и перекличками с обширней­шим материалом различных научных традиций. Мы надеемся, что та­кая возможность представится в будущем.

В работе вводится целый ряд новых терминов. Это связано не с самодовлеющим пристрастием к терминологической инновации, а с необходимостью как-то обозначать явления, для которых предшествую­щей научной традиции просто не существовало. Лейтмотивом интер­претации исследуемого предмета является принцип структур­но-генетической редукции. Поясним, что этот принцип заключается в особых герменевтических процедурах, направленных на выявление первичных синкретических прафеноменов, при максимальном абстрагировании (“забвении”) их замещенных, многократно опосре­дованных языковых репрезентантов. В каком то смысле, данная уста­новка созвучна гуссерлианской феноменологической редукции, хотя и протекает в иных формах и дает существенно иные результаты. Такого рода герменевтическая редукция, выявляющая некие генетические очевидности, в принципе не может обойтись без новых терминов.

В центре интереса авторов лежат самые первооснования, порождаю­щие истоки культурно-генетического процесса и в гораздо меньшей сте­пени его позднейшие результаты, как-то многообразнейшие взаимоот­ношения позднейших результатов автономизовавшихся культурных форм. Бесконечное обсуждение соотнесений, пересечений, взаимоотра­жений и взаимодействий этих ставших форм, таких как религия, искус­ство, экономика, массовая культура, политика, обыденное сознание и прочее, представляется нам достаточно бесплодным и схоластическим. Хотя бы потому, что здесь всегда возникают нескончаемые терминоло­гические споры, тупиковые вопросы о границах и так далее. Для нас разнородные и разнокачественные культурные формы, традиционно пе­речисляемые в едином типологическом ряду, — суть иероглифы, за ко­торыми стоят интуитивно схватываемые, но неопределяемые сущности. Чем более генетически поздний объект куль­туры становится предметом анализа, тем в большей степени этот анализ увязает на уров­не слов (семиотических форм). В XVII веке Декарту было легко призывать к определению смысла понятий. Однако эта задача на фоне неосинкретических тенденций сегодня вновь становится актуаль­ной. А если следовать призыву Конфуция исправлять имена, то придет­ся придумывать новые.

В нашем подходе не содержится полемики с предметными иссле­дованиями, представленными широким кругом выходящей в последнее время литературы. В нашу задачу входило посредством обращения к истокам культурно-генетических процессов выявить системные основания культуры в ее изоморфной связи с ментальностью. Именно это и составляет, по нашему мнению, главную цель и главный итог настоящей работы.

Мы полагаем, что этап предварительного накопления материала в рамках культурологических исследований близится к завершению. Культурология сегодня способна не только определить свой предмет, но и предложить по его поводу системно-интегративные концепции. И в этом смысле любой исследовательский опыт, независимо от его конкрет­ных результатов, представляется безусловно позитивным хотя бы как приглашение к дискуссии.