§ 2. Оппозиция варвар—цивилизация

Взаимодействие варвара и цивилизации началось раньше возник­новения паллиата и соответствующего типа цивилизации, но именно разведение этих двух альтернативных стратегий существования на кри­тическую дистанцию, произошедшее в результате формирования циви­лизации паллиата, вызвало к жизни варварство как устойчивую и вос­производящуюся форму медиации. Итак, варвар — медиатор между цивилизацией и архаическим миром. А варварский способ существова­ния есть медиация между культурными мирами, доцивилизационным и цивилизационным. Можно сказать, что варварская ментальность столь же неустранима, как и сама дистанция между доцивилизационным и цивилизационным способами жизнеустройства, каждый из которых за­нимает устойчивую и неуничтожимую нишу в культурной памяти че­ловечества.

Связь описываемых явлений с концепцией ССК видится следую­щим образом.

В эпоху ранней государственности мир культуры представлял со­бой еще чрезвычайно синкретизованное целое, в котором действовали бессознательно-внерефлективные законы самоорганизации. Культура под оболочкой мифоритуальной системы выступала своего рода замещением природы, а трансцендирование пребывающего в дуализованном простран­стве человеческого сознания было направлено назад, к раю потерянно­му, то есть к природе. Стратегия архаической культуры и стратегия цивилизации еще не противопоставились друг другу с такой отчетливостью, чтобы можно было говорить о формировании между ними промежуточно-медиативной самовоспроизводящейся стратегии — варварской. Последняя вызревала и становилась по мере разведения названных полюсов. Здесь можно видеть наглядную проекцию логической схемы бинарного структурирования как элемента цепи ССК в пространстве реальности человеческой истории.

Окончательное становление и разведение полюсов названной оп­позиции знаменует собой новую историческую эпоху — перехода от царства индивида к царству паллиата. Это ознаменовалось в переориен­тации трансцендирования от рая потерянного к раю обретенному, то есть из природного прошлого к собственно культурному, или надкультурному, или сверхкультурному будущему. Снятие оппозиций и соот­ветственно выход из конфликтно-дуализованного пространства, приоб­ретавшего обобщенно-глобализованный вид, предполагалось осуществить в будущем — в последнем бою Света и Тьмы. Но это означает и то, что культура вышла на качественно иной уровень самодостаточности. Или, говоря словами Гегеля, перешла из состояния в-себе-бытия (эпоха инди­вида) в состояние для-себя-бытия. Это также означает, что способ суще­ствования, основанный на перманентном расширении культурного ре­сурса, оказался устойчиво закреплен в наследуемых ментальных структурах и, соответственно, отвоевал устойчивое культурно-историчес­кое пространство. А государство и государственность в широком смыс­ле стали одной из базовых форм его самоорганизации. Таким образом, произошло определенное вызревание двух полярных способов бытия — архаического и цивилизационно-государственного. Именно здесь и появиась не только возможность, но и необходимость становления устой­чиво воспроизводимой и столь же непреложно наследуемой медиативной стратегии — варварской.

Оговоримся, что и формирование проектного сознания, и идеологи­ческое оформление манихейского государственного принципа длилось долгие столетия и ранние этапы процесса не могут быть осмыслены в понятиях описанных выше ставших форм. На ранних этапах, начало которых мы связываем с ситуацией после нашествия народов моря, речь идет о скрытых и трудно уловимых подспудных проявлениях. Но од­ним из наиболее симптоматичных явлений в этом ряду следует рас­сматривать возникновение кочевых сообществ. Эти сообщества проде­монстрировали выход варвара на мировую арену.

Варвар — это исторический субъект-медиатор, осуществляющий взаимопроникновение смыслов между архаическим и цивилизационным миром. Пока существует описываемая глобальная оппозиция, вар­вар неустраним. Вопреки просвещенческой антропологии, варвар не есть недоразвитый, недоученный или неокультуренный субъект. Его пере­ходность носит не ситуативный, а онтологический характер. Варварство воспроизводится не из самого варварства как такового или временного отсутствия каких-либо цивилизующих факторов, а из факта наличия указанного противостояния. Только изъяв из истории архаика, можно покончить с варварством. Разумеется, варвар существовал и на предшествующем историческом витке, но с вызрева­нием манихейско-государственнической цивилизации, в связи с возрос­шей потребностью в медиации, варварство стало постоянным персона­жем мировой истории.

В чем конкретно выражается медиативная роль варвара? Прежде всего, его отличает глубоко амбивалентное отношение к цивилизации. Кратко это можно выразить так: варвар стремится исполь­зовать отдельные элементы цивилизационного ресурса, но отказывается от порождающего их целого. Тяга варвара к чужому, к ограблению, к добыче, к выламыванию некоторого предмета из целого связана с природой его трансцендирующей интенции. Ибо инородные, инокачественные, инокультурные реалии переживаются при их освоении и потреблении как более удовлетворяющие трансцендирующему импульсу, чем элементы ресурса имманентного, то есть освоенного, привычного, данного в обыденном опы­те. В то же время этих элементов не должно быть слишком много. В противном случае они начинают самоорганизовываться в цивилизационное целое, что разрушает варвара. Отсюда потребность надломить, ис­пользовать частично и т. д.^lxxxii

Ментальность варвара динамична. Она предполагает постоянную смену объекта партисипации в рамках некоторого статичного типо­логического ряда: золото, предметы быта, наложницы, пленники, рабы и т. д. Всего этого можно требовать еще и еще и бесконечно потреблять. Поскольку варварская парадигма наследует от архаика отказ от само­стоятельного расширения цивилизационного ресурса и, соответственно, феноменологического поля партисипационного трансцендирования, партисипационный импульс обрекает сознание варвара на динамизм такого рода. Практически это выливается в постоянный поиск добычи. Отсюда вытекает номадизм как исторически первая форма социальной самоорганизации варварского общества. Ему присущи постоянное экс­тенсивное расширение, смена территории, охват все новых и новых про­странств с целью варварской эксплуатации.

Если до становления варварских обществ цивилизация перемалы­вала архаика через институт рабства, то с возникновением устойчивого варвара-медиатора этот механизм перестал быть универсальным. Ам­бивалентно-динамичный характер варвара определяет его ментальность и психологию, которая буквально постоянно мечется между полюсами. Для варвара характерны контрасты поведения, эмоциональных состоя­ний. Он труднопредсказуем для себя самого. Экстенсивно-экспансио­нистская направленность носит самодовлеющий характер и зачастую не нуждается в каких-либо предварительных целях и основаниях. Вар­вар тянется к цивилизации и в то же время ее ненавидит.

Цивилизация — источник объектов трансцендирования (потреб­ляемого цивилизационного ресурса). Однако она же — источник чуждого и непонятного порядка, неприемлемых обязательств, враждебного строя жизни. Партисипируясь к стабильным формам, варвар чувствует себя ущемленным, скованным. Он не способен устойчиво партисипироваться посредством воспроизводства и расширения культурного ресур­са, поскольку глубинная органика архаического человека властно тре­бует “надкусить”, надломить, попробовать, выбросить и двигаться дальше в поисках новой добычи.

В соответствии с логикой бинарного структурирования каждый автономный уровень ССК претерпевает дальнейшую дуализацию, по­рождая ряд последовательных прогрессий. В данном случае это выра­жено в расчленении изначально целостного варварского способа суще­ствования надвое: на раннего и позднего варвара.

Поясним: в результате постоянной медиации между архаикой и цивилизацией внутри варварского мира происходит постепенная ди­вергенция. Первая из выделяющихся ветвей ориентирована на миними­зацию контактов с цивилизацией при минимальной же вычлененности их архаического мира. Вторая, напротив, ориентирована на максималь­ную (в рамках варварского целого) ассимиляцию с цивилизацией.

В истории отчетливо наблюдаются оба направления. Так, настой­чивое стремление германцев к Риму контрастирует с поведением сла­вян, которые расселялись вдали и явственно избегали активных кон­тактов с романским миром. (Однако уже относительно Византии славяне ведут себя как поздние варвары). Можно вспомнить гуннов, которые пришли в Рим, но не смогли принять его и ушли, и сравнить их с ланго­бардами, которые вписались в цивилизацию. Можно обратиться и к бо­лее близким примерам: так, половцы бежали от цивилизации, а хазары стремились к ней.

Варвар выступает не только санитаром истории, дисциплинирую­щей угрозой цивилизованному миру. Нередки случаи полного завоева­ния варваром цивилизации. При этом возможны два типа результа­тов. В первом случае варвары ассимилируют цивилизационный ресурс и на основе этого сами переходят к цивилизованному существованию (лидийские арии, дорийцы, германцы и т. д.). Есть и другой тип ситуа­ций, когда варварские общества существуют на завоеванных территориях ровно столько, на сколько хватает захваченного ресурса (Великая Орда).

Необходимо отметить важный момент. Несмотря на то, что архаи­ческие культуры как целостные социокультурные общности давно пе­рестали существовать по соседству с цивилизацией, ментально-генети­ческие основания соответствующего субъекта на исчезают полностью, а продолжают устойчиво воспроизводиться, хотя и в гораздо более скром­ных масштабах. Человек, априорно ориентированный на архаическую стратегию, рождается во все времена и в любом обществе. Речь идет о “чистом” архаике, реализующем самые ранние, базовые формы. Его появление никоим образом не определяется особенностями этой цивилизации. Оно обусловлено скорее биологическими константами воспроиз­водства. Адаптация такого субъекта к цивилизации всегда сложна, бо­лезненна и проблематична. Обычно он занимает маргинальные ниши: нищие, бомжи (сценарий собирателя), субкриминальные и полукрими­нальные сферы (сценарий охотника). Помимо, так сказать, чистого ар­хаика, общество порождает и целую палитру человеческих типов, в ко­торых качественные характеристики индивида представлены в разных пропорциях. Они могут быть более или менее маргинализованы, запол­нять различные, сравнительно маргинальные, ниши, связанные с тради­ционными, рутинными способами бытия. Везде, где есть дистанция между архаиком и вписанным в государство паллиатом или тем более лич­ностью, возникает варвар. Причем разница между архаиком и варваром более чем отчетлива. К примеру, занимающиеся своим традиционным промыслом цыгане реализуют варварскую стратегию. А нивхи, эвенки или деградировавшие собиратели пустых бутылок — архаическую.

Позиция варвара по отношению к цивили­зации всегда паразитарна. По отношению к цивилизован­ному обществу варвар может существовать в трех видах.

Варвар внешний — номад, кочевник. Их роль постепенно угасала и сошла на нет лишь к XVIII веку.

Варвар дисперсный — растворен внутри цивилизованного обще­ства. Варваризует цивилизационную среду, отчасти из нее выламывает­ся. Говоря о дисперсном варваре, мы рассматриваем отдельные черты, признаки варварского, в различной мере присущие многим членам общества.

Варвар маргинальный — все преступное сообщество. Сегодня стоит отметить специально, что это не относится к мафии. Классический во­ровской мир стоял на прожигании и расточении награбленного в тра­дициях Аттилы, Чингисхана и Стеньки Разина. Мафия же являет собой процесс распада и перерождения варварской стратегии и новую модаль­ность — преступного социума, что по своей природе есть относительно устойчивая, но паллиация. Через механизмы мафии отдельные слои преступного мира всасываются в большое общество.

Вообще говоря, отношение варвара к цивилизационному ресурсу не только чрезвычайно показательно, но носит критериальный харак­тер. Отказ от воспроизведения цивилизационного ресурса подчеркивает отношение к нему как трансцендентному. Он должен быть как можно скорее выведен из имманентного оборота — либо через немедленное прожигание, либо через “посылку” в трансцендентное буду­щее (закапывая клады, топя добычу в море или в болоте). Расширение любого цивилизационного ресурса есть не что иное, как разворачивание сферы имманентного, когда нечто новое появляется как результат праг­матических операций. Каждая из них полностью выводится из живого прагматического опыта. Для варвара захваченный ресурс — прежде всего инструмент трансцендирования. Он подлежит не прагматическо­му освоению, а целостной партисипации по каналам инстинкта обладания. При этом семантическая цепочка может выгля­деть так: чужое, инородное, непонятное, но мое. Я этим владею. Именно поэтому варвар с такой лихорадочной быстротой растрачивает, прожи­гает захваченное. Либо, в другом случае, прячет и закапывает его. Эта практика осуществляется неизменно и непреложно, начиная с предводителей древних кочевых орд до сего дня.