- •Символы лет
- •Искусство сидеть
- •Цвета времени
- •Тайны зодиака
- •Истоки оракульской магии
- •Этические традиции
- •Цвет и форма
- •Прорицания
- •Психология мужского гигантизма
- •Приметы эстетики
- •За японской маской
- •Огненный столб
- •Без грима
- •Границы контрастов
- •Рекламная мифология
- •Целебное тосо
- •Окусан
- •В бумажной комнате
- •Похвала тени
- •Новогодняя трапеза
- •Саёнара
- •Ночные отсветы
- •Цветные листы Утамаро
- •Образы японок
- •Родники прекрасного
- •Цветовая и музыкальная гамма
- •Грани весны
- •Память бронзы и камня
- •Щедрость моря
- •Тени старины и современность
- •Киносита дэгодзаймас
- •Эстетика растения
- •Лик утренний и вечерний
- •Цветение сакуры
- •Карликовые гиганты
- •Искусство аранжировки
- •Асимметрия и многообразие
- •Токонома — художественный фокус
- •Тайны чайного листа
- •Традиции чайного напитка
- •Тяною — чайное действо
- •Чайный канон
- •Фарфор и керамика
- •Краски листьев
- •Стиль и вкусы
- •Границы веры
- •Жемчужная ферма
- •Тайны жемчужин
- •Хирургия жемчужниц
- •Лунное свечение
- •Огненная саламандра
- •У подножия Фудзиямы
- •В древней столице Киото
- •У памятников Нара
- •Никко — Солнечное сияние
- •Маски и лица
- •Искусство Кабуки
- •Двуликий гигант
«горький апельсин» (дайдай), созвучное словам «поколение за поколением», ассоциируется с понятием «продолжение рода, жизни», бессмертия.
Хозяйка — маленькая, хрупкая, как будто вырезанная из кости японская миниатюра, с высокой прической, в нацио нальном кимоно с «оби», широким поясом, надетым поверх кимоно, и украшением на спине в виде огромного банта — приветливо нас встречает, стоя у входа на коленях и делая глубокий поклон. Умение повязать и носить оби считается своеобразным мастерством и показателем способностей японки. «Женщина, которая не умеет повязать себе оби, ничего не умеет», — гласит народная поговорка.
Мы входим в «гэнкан» — небольшую прихожую. Камен ный пол из отшлифованных булыжников серых и буроватых тонов. За ним — деревянный настил, приподнятый, как теа тральные подмостки. Здесь мы оставляем верхнюю одежду и, по старинному правилу, снимаем свои ботинки, которые сразу же ставим на увлажненные кругляки таким образом, чтобы можно было легко, как бы с ходу надеть их при про щании. На пол в японском доме не полагается ступать теми же ботинками, в которых вы шли по грязной дороге. Ведь уличную пыль главным образом приносят на обуви. . . Наде ваем легкие туфли и проходим в комнату. Но когда с доща того пола, зеркально отполированного, нам нужно войти в комнату с циновочным полом, мы снимаем и эти легкие туфли. Ходить по циновке принято лишь в специальных ма терчатых носках — «таби» — либо в обычных носках.
О японских носках таби надлежит сказать слово. Это наиболее распространенные в народе носки особого покроя: они имеют выделенный большой палец, и это делает их похо жими на копытце. Они предназначены не только для ком наты, но и для пользования национальной обувью — «гэта» и «дзбри». Часто таби, изготовленные из прочного матери ала, носят и без обуви, особенно в деревне. Таби считаются очень удобными при ходьбе по земле и во время работы в поле.
ИСКУССТВО СИДЕТЬ
Мягкий свет зимнего солнца щедро вливается в просторную застекленную раму, которая образует почти целую раздвиж ную стену. В задумчивой тишине косые пучки лучей ка
22
жутся в глубине комнаты особенно осязаемыми. Своим струящимся теплом они согревают желтовато-салатную ци новку — «татами», вытканную из множества длинных во локнистых соломок, и от нее исходит едва уловимый запах травянистой свежести. От льющегося света эластичная по верхность циновки ярко отсвечивает почти неподвижными, притаившимися бликами, будто мелкочешуйчатую поверх ность татами старательно отполировали.
В прозрачной атмосфере деревянные стены из широких цельных досок, выпиленных из самых объемных вековых стволов японской криптомерии, еще рельефнее обнаружи вают свою долголетнюю многопластную природу. В молча ливых линиях древесины как бы графически отразилось движение живого растения сквозь долголетнюю толщу.
Невысокий, будто приспущенный потолок кабинета фи лолога поражает волнистой росписью многослойной древе сины. Весь потолок — в длину и ширину — состоит из еди ной массивной пластины, чудесным образом выпиленной из гигантских масштабов дерева какой-то местной породы. Рельефные извилины могучего растения, проходящие через весь прогон стропил, напоминают изгибы дорожных трасс, артерии движения. И каждая прожилина, несущая в себе краски подземных минералов, пролегает своим первород ным путем, глубоко тая в себе неизвестную родословную живого мира.
На циновке — татами, поверх которой лежит плоская подушка — «дзабутбн», напротив меня, с подобранными под себя ногами, сидит японский ученый, сухопарый, совсем се дой, с гладко зачесанными волосами. У него очень живые, проницательные глаза, внимательный и несколько задумчи вый взгляд.
Необычность и своеобразие обстановки все больше при влекают мое внимание. Любопытно, как сидят японцы. У них своя манера, свой древний обычай сидеть. В отличие от других народов, которые пользуются скамьями, стульями, креслами и всякого рода тронами, японцы, можно сказать, сидят прямо на земле. Для них это естественная и наибо лее удобная манера. Привычка, или, как сами японцы гово рят, искусство сидеть на полу, — своеобразный культ япон цев. Располагаясь на полу, они чувствуют себя весьма комфортабельно, не в меньшей мере удобно, чем евро пейцы — в мягком кресле. Их ноги, обычно подобранные под себя, никогда не устают, не деревенеют, как это неиз
23
бежно случается с иностранцами, когда они вынуждены пользоваться суровыми удобствами — располагаться на своих ступнях поверх татами. Просидеть так час или два непривычному человеку очень нелегко. К концу обеда или беседы ноги немеют, встать и удержаться на них вряд ли удастся. Однако кроме чинной позы, которая обычно соблю дается на официальных обедах, есть еще свободная манера сидеть, то есть скрестив ноги перед собой. Правда, она до пустима, так сказать, лишь в мужском обиходе. Обычно при близком знакомстве хозяин не преминет сказать гостю: «Пожалуйста, сядьте свободнее!», приглашая его к «агура-о каку» — скрестить ноги.
Вообще японцы стремятся сидеть так, как это им удобно. И в железнодорожном вагоне они не торопятся отказаться от своей привычки сидеть с поджатыми под себя ступнями. Нередко можно видеть японцев, когда они забираются на кресла с ногами. Свою обувь — гэта (в виде деревянной скамеечки) или дзори (с перемычкой для большого паль ца) — они снимают и ставят рядом с креслом определенным образом, как это они делают при входе в японский дом.
Весьма нелегким, даже болезненным для японцев оказы вается процесс перехода от привычной для них домашней манеры сидеть на татами к европейскому обычаю пользо ваться стульями и креслами. В литературных источниках отмечается, например, что в периоды Мэйдзи и Тайсё (1868—1926), ознаменовавшиеся для Японии интенсивными международными связями с внешним миром, японцы по возвращении из заморских путешествий с жадностью стре мились спокойно посидеть на татами в своем старом доме. Традиция японцев сидеть на полу до сих пор остается очень распространенной, и она, несомненно, может еще сохра няться длительное время. Тем не менее молодое поколение японцев, особенно в городе, все более склоняется к евро пейским обычаям и манерам, в том числе и в отношении пользования европейской мебелью. В известной степени это также отображает происходящие в современном японском обществе изменения и перестройку.
Обычай японцев сидеть на полу сказался на многочис ленных особенностях их быта, домашней обстановке, архи тектуре и многом другом. Мебель в японской комнате — письменные и сервировочные столики, шкафчики, полки, обогревательные жаровни столь малых размеров, что с пер вого взгляда кажется, будто они предназначены для детей
24
или карликов. Но для того, чтобы оценить устройство япон ского дома, мебели и народных обычаев, необходимо сесть на татами и с этой позиции посмотреть на японские тради ционные вещи. Ощущение диспропорции, таким образом, несомненно, исчезнет, поскольку сидячая позиция для япон цев является естественной при пользовании мебелью, так же как для европейцев нормально то, что они пользуются мебелью не сидя на полу, а стоя либо сидя на стуле или в кресле.
Ох а р а с э н с э й
Академик Охара, в доме которого мы находимся, посвятил свою жизнь изучению японской филологии. В течение де сятилетий своей профессией и талантом он каждодневно прикован к письменному столу, литературным памятникам, иероглифическим свиткам. В минувшем году, когда ему ис полнилось шестьдесят пять лет, по существующему правилу Охара оставил кафедру в Токийском университете и вышел в отставку в звании почетного профессора.
Филологическими исследованиями Охара необыкновенно увлечен, рассматривает их как наиболее привлекательное, захватывающее занятие. По своему опыту он знает, что в науках нет коротких путей. Охара не довольствуется по пулярными сведениями и всегда стремится к углубленным познаниям. Его никогда не привлекала коммерция и мате риальный успех: деньги глушат тягу к знаниям. Охара не стремился к высоким постам «государственных мужей» и вельмож: недаром японская народная мудрость гласит: «Вы сокие деревья ветер скорее ломает». Он явно предпочитает положение человека, одержимого пытливостью исследова теля и вкушающего скромные житейские радости.
По распространенному в Японии обычаю, мы обмени ваемся визитными карточками, на которых иероглифиче скими знаками изображены имена. Существенно при этом уточнить правильное произношение фамилии и имени.
Трудность чтения японских фамилий при обозначении их на письме иероглифами объясняется тем, что нередко од ним и тем же иероглифом обозначают различные японские слова или, наоборот, одно и то же японское слово пишут
вразных случаях другими иероглифами. Сложность состоит
втом, что помимо большого числа легкочитаемых фамилий,
25
состоящих из одного или нескольких знаков, существует немалое число трудночитаемых фамилий. Кроме того, и это главное, можно знать все варианты прочтения определен ного написания фамилии, но не знать, как именно называет себя данное лицо. Так, два знака «шэнь-юэ» (в китайском чтении) могут быть с полным основанием в качестве фами лии прочтены по-японски как «Икугоси», «Огоси», «Оигоси» и «Икэгути». Так же обстоит дело, например, в следующих случаях: «Шендао» (китайское чтение) может произносить ся: «Ината», «Инада», «Икиинэ», «Икинэ», «Икусинэ», а «Хайбу» (китайское чтение) — «Амабэ», «Аноэ», «Кайфу», «Кайбу», «Умибэ», «Амабу», «Кайбэ».
Наличие шести или семи вариантов японского чтения иероглифов, конечно, встречается не так часто, однако труд ность точного прочтения не исключается тем, что вариантов может быть только три или даже два.
Хотя в именах наблюдается несколько меньшее разно образие, все же положение принципиально остается тем же. Таким образом, прочтение обыкновенной визитной карточки является двойной загадкой, поскольку как фамилия, так и имя имеют варианты прочтения.
При обращении японцев друг к другу обычно применяет ся слово «сан», означающее «господин». Сан — наиболее распространенное обращение. Употребляется также более вежливое, хотя несколько устаревшее слово «сэнсэй» (бук вально «ранее родившийся»), которое выступает в значении «учитель». Характерно, что слово «сан» или «сэнсэй» ста вится не перед фамилией, как у европейцев, а после, на пример Охара сэнсэй — господин Охара. Слово «сэнсэй» применяется иногда самостоятельно, без фамилии, тогда как «сан» всегда требует упоминания фамилии или имени. ВЯпо нии принято на первом месте ставить фамилию, на втором — имя. Иногда эта традиция нарушается — имя ставится впе реди фамилии. Однако эта европеизированная манера не очень распространена.
Сэнсэй — наиболее распространенное обращение студен тов к профессорам. При этом фамилия профессора может и не упоминаться, если студент обращается к нему непосред ственно. В свою очередь профессор при обращении к сту денту называет его по фамилии и непременно добавляет слово «сан»: Мицухара сан, Сигэмйцу сан, Курайси сан.
В доме Охара, воспитанного в духе японского кодекса приличий, почтительное обращение к нему в равной мере
26
сохраняется всеми — супругой, друзьями, прислугой, — которые называют его только «сэнсэй», не упоминая фа милии.
Охара сэнсэй заметил как-то в разговоре, что он давно усвоил старинный японский завет: «Занятие выбирай по влечению души. Душу вложишь — все сможешь».
Ученого постоянно тянет к любимым манускриптам, к незаконченным рукописям, к литературным памятникам, которые для Охара подобны родниковому источнику, уто ляющему его внутреннюю жажду. Но с годами, жалуется он, все труднее создавать вещи: творчество рождается медлен нее, все взвешивается на тончайших весах опыта, виденного, испытанного. Охара любит древность, восхищается ее худо жественными творениями. Он движим старинной восточной мудростью: «Не поняв того, что было, не поймешь того, что есть. Не забывай прошлого: оно учитель будущего». У мудро сти разных народов и литератур наблюдается поразитель ное сходство и общность. Максиму Горькому принадле жат слова, которые почти буквально совпадают с приве денной восточной поговоркой: «Не зная прошлого, невоз можно понять подлинный смысл настоящего и цели буду
щего»*.
Особенное удовлетворение Охара сэнсэй испытывает при исследовании литературных памятников прошлого. Они, по мысли академика, неисчерпаемы по своему внутреннему богатству. Художественные творения японской старины, заметил Охара в нашей беседе, напоены воздухом ис
торических |
событий, над которыми ничто не властно. |
В них он |
видит доказательства интеллектуального бо |
гатства своего народа, обаяние родной земли, японской при роды.
— Природа наших островов, — с проникновенностью произнес Охара сэнсэй, — описана японскими поэтами так, что, читая строки из стихотворений, будто видишь перед собой развернутые свитки талантливых живописцев, всмат риваешься в пейзажи великих японских художников. Твор чество мастеров прошлого, сопутствуя новым поколениям людей, становится их неотторжимым духовным достоянием, как поэтическое воплощение лучших черт их предшествен ников.
* М. Г о р ь к и й . О библиотеке поэта. Собрание сочинений в тридцати томах, т. 26. М., ГИХЛ, 1953, стр. 178.
27
Как многие японцы, с большой любовью относится Охара к гномической поэзии — коротким философским стихотво рениям японских художников слова: пятистишиям — «тан ка» и трехстишиям — «хокку» или «хайку».
Нередко это — кратчайший пейзаж и психологический контекст:
Вот вышла луна, И каждый мелкий кустик
На праздник приглашен.
Часто танка и хокку полны аллегорий, контрастов, нео жиданных поворотов, социального звучания:
Отбушевал ураган. Сборщик налогов тихо На смену ему пришел.
Значительное место среди поэтических произведений японских авторов занимают танка и хайку, посвященные временам года: весне и осени, зиме и лету.
Как вишни расцвели! Они с коня согнали И князя-гордеца.
Крайне характерно для этого жанра выявление детали, которая помогала воссоздать образ, картину:
Над ручьем весь день Ловит, ловит стрекоза Собственную тень.
— Поэтические строки японских мастеров танка и хок ку, — замечает Охара сэнсэй, — неизменно занимают в ду ховной жизни японцев, без малейшего преувеличения, наи более почетное место. В них заключены зоркость и беспо щадность поэтического видения профессиональных стихо творцев и простых людей. Они никогда не утрачивают своего обаяния и актуальности. Они непокорны годам, не теряют свежести под воздействием лет и времени.
Накануне нашей встречи с Охара один из моих знакомых в дружеской беседе заметил между прочим, что академик принадлежит к особому миру, к кругу людей высших интел лектуальных интересов. Он остается верен тем взглядам, которые ему традиционно прививались в его семье, где всегда гордились старинной аристократической генеалогией и знатными предками. При этом он заметил, что японцы не
28