«Бациллы размножаются в дождливую погоду». Заслужен­ ное возмездие, — знать, надо мне было остаться в новогод­ ний канун под своим кровом!

Город мерцает в красно-желтом от неона ночном мраке, отсвечивает скользким асфальтом. Ночной Токио — «умы­ вают его ливни, причесывают вихри». Порывистый ветер мчится навстречу совсем умолкшей черной реке, и над ней лишь едва слышится тихое рыдание гавайских гитар, то вспыхивающее, то замирающее, будто далекий пульсирую­ щий свет, пробивающийся через толщу морского тумана.

НОЧНЫЕ ОТСВЕТЫ

Злобные, колючие потоки холодной измороси все с новым ожесточением обрушиваются на серые силуэты токийских строений, густой непроницаемой пеленой повисая в узкой безлюдной улице. Неуемные силы ненастья — «мрачные на­ чала темного мира» — вступили в предутреннюю битву с неодолимо наступающим брезжущим светом. Поистине — вселенское единоборство «Инь—Ян». И мне пришли на па­ мять строки поэта Ёсано Кан (1862—1935):

На черный забор, черные черепицы, На японский дом, что глядит темницей, Льет он и льет без просвета...

Он вбивает в окна глухие решетки, Он свивает косицами тонкие плетки Из проволок тускло-серого цвета...

Тупой тяжестью ударяясь о свинцово-серые шатровые крыши японских приземистых жилищ, он стремительно ска­ тывается по их чешуйчатой поверхности, точно по спинам гигантских рыб, образуя над бедствующими кровлями густой слой водяной пыли. И глазированные их очертания да блек­ лые отсветы фонарей из кованого железа лишь усиливают впечатление с трудом продвигающихся каравелл, застигну­ тых злобствующей стихией. А над ними, как могучие и не­ подступные скалы, надменно высятся железобетонные гро­ мады чужестранных отелей, будто миражные чудища — многоярусные океанские лайнеры. Порывистый ветер хва­ тает космы черного дыма и бросает их на приземистые крыши, заливаемые водяным шквалом. И кажется, что жа­ лобные звуки сирен с терпящих бедствие каравелл глухо разбиваются о непроницаемые стальные корпуса заокеанских

149

эсминцев, и взывающим о помощи, увы, не суждено снискать сочувствия у пришельцев с далеких и чужих бере­ гов ...

И в голове вновь строки из «Диалога бедняков» Окура (659—733), в поэтическом творчестве которого нашли свое выражение социальные мотивы.

Когда ночами Льют дожди

Ивоет ветер, Когда ночами Дождь

Имокрый снег, — Как беспросветно Беднякам на свете, Как зябну я

Влачуге у себя!

Но жизнь лишь внешне замерла. Яростная стихия бес­ сильна одолеть неистребимый обычай, людскую жажду ве­ селья и зрелища. Извечные человеческие страсти отнюдь не отступили перед разгневанной природой. Они царят за каменным частоколом, за плотными стенами в залах с при­ спущенными потолками.

Воздух все осязаемее насыщается звуками прелестной тоскующей музыки. И это лишь усиливает чувство контраст­ ности. Впереди замигали огромные неоновые буквы «Амбассадор». Несколько фигур с японскими лицами, будто только что сошедшие с голливудского экрана ковбои — уэстерн, в узких, туго обтягивающих брезентовых брюках и широких шляпах с загнутыми кверху полями, стоят в вызывающих позах у входа ночного ресторана. «Техасский парень» — это японская разновидность американца. Он одет по стандартам Далласа и бесцеремонен, как янки из Алабамы. Он непре­ рывно работает челюстями, безуспешно стремясь спра­ виться с жевательной резинкой, пожирает апельсины и ба­ наны, заваливая все вокруг себя кожурой и очистками. Он относится с царственным пренебрежением ко всему, ко всем, кто не принадлежит к кругу подобных им избранни­ ков.

Многое из того, что пришло или приходит в Японию с противоположного берега, из-за океана, медленно, но верно видоизменяется, переделывается и преобразуется в соответ­ ствии с национальными особенностями, японизируется. Мно­ гое же из заморского образа жизни воссоздается в Японии почти со скрупулезной точностью. В «Амбассадоре» обнару­

150

живаются старания верноподданнического подражания. Здесь воплощена атмосфера модернизма и декоративной абстракции.

Почти у самого входа в дубовом преддверье, на буграстой стене седовато-бурого оттенка — под «чертову шубу», висит экспрессионистский этюд. Картина привлекает — мо­ гучий поток красок, искрящийся, ослепительный, сверкаю­ щий. Но, кроме красок, — ничего более. Краски сами по себе. Мазки кисти ради самих мазков. Никаких признаков сюжета. Без всяких видимых следов или даже намеков на смысл. Бессодержательная игра линий и красок.

В зале низкий, нависающий потолок с тяжелыми сквоз­ ными дубовыми балками, нарочито грубыми, стилизован­ ными под первородную натуральность, подобно неотесан­ ным бревнам средневековых срубов. Между ними — об­ шивка из широких, таких же нестроганых брусьев из мо­ реного твердого дерева, задуманно примитивного, будто только что срубленного в тропических джунглях. Торцы про­ дольных балок небрежно покоятся в незаделанных проре­ зах кирпичной стены, неоштукатуренной, голой укладки. Крупные, намеренно грубого, крупнозернистого, колючего обжига кирпичи темно-красного цвета связаны цементным раствором с примесью острого толченого камня. Сплошные во весь прогон стены, с трех сторон без единого просвета, казематного типа. Во всем обнаруживается подчеркнутый контраст между чужестранным модернистским стилем и ес­ тественной, без налета нарочитой искусственности, органи­ ческой пластичностью японской архитектуры. В этой свое­ образной архитектонике интерьера отражается новое ви­ дение мира, эстетический примитивизм, проповедуемый прозападным течением в архитектуре. Угодническая пси­ хология безотчетного подражания чужому, иноземному и непомерное его восхваление. Жадная тяга японских ультрамодернистов к червивым яблокам скороспелости...

Философия герметической изоляции, консервированность помещения, порождает мертвящую застойность, свинцовую тяжесть атмосферы. Пережеванный машинный воздух, на­ гнетаемый из подвального подземелья, образует тяжелый серо-бурый туман, пропитанный углекислотой и никотином. В молочном свете фонарей видны лишь контуры людей с желто-зелеными лицами. В глубине зала царит непроницае­ мый мрак. И человек как бы растворяется в окружающем.

Вялый, измочаленный пучок света бессильно струится из

151

медного рожка в стене, падает на плечи и голову негра, точно посыпая мелкой позолотой, и неуловимо рассеивается в царящем мраке. И это еще более усиливает контрастность между снежной белизной его манишки и матовой чернотой смокинга, как бы напоминая, что это — живая фигура, а не вороненое бронзовое изваяние. Так возникает эффект светового и цветового ощущения.

В глубокой, почти непроницаемой синеве, окутанной си­ зым табачным дымом — здесь «звуки и темп заполнили свет», — едва заметно передвигаются бессильные силуэты танцующих под расслабленные звуки «боссановы» — бра­ зильской разновидности латиноамериканских ритмов.

У самого края эстрадных подмостков, приподнятых над зеркально отливающим паркетом, возвышается, подобно скульптурному монументу, застывшая над всем окружаю­ щим, элегантная фигура негритянского певца. Перед ним — отсвечивающий никелем ананасообразный сетчатый микро­ фон.

Временами, через короткие паузы, артист повторяет тан­ цевальные па, медленные, пластичные, удивительно мягкие, как бы вписывая их в минимально возможный невидимый круг. Иногда для большей эмоциональной выразительности негр делает движения руками — такие же мягкие, легкие, округлые, сохраняя при этом корпус в неизменном, зафик­ сированном положении. Порою он в такт музыке разме­ ренно закидывает голову назад, пока поля его соломенной шляпы, охваченной широкой черной лентой, не касаются воротника. И кажется, что вся стихия ритма и танца заклю­ чена в огромных глазах негра с их крупными, необычно по­ движными фосфорическими белками и в двух нитках го­ рящих жемчугом зубов. На черном фоне лица его будто постоянно вспыхивают электрические огни.

Ипесня его удивительна. Слышится не столько мелодия, сама по себе певучая, протяжная, законченная, сколько от­ дельные музыкальные акценты, ритмическая канва. Вместо слов и фраз голос актера воспроизводит лишь глубокие и протяжные звуки: «Оо, о, о ... Аай, я, я . .. Оо, о, о ...», чем-то напоминающие племенные заклинания африканцев во время исполнения их религиозных обрядов.

Иплавные вьющиеся движения, и повторяемые прими­

тивно-однообразные звуки, и незамысловатая ритмич­ ность — все здесь кажется предельно просто, элементарно. А между тем в общей ткани звукового рисунка, в создавае­

152

мом настроении ощущается поразительная музыкальность, неизъяснимое обаяние африканского фольклора. И певцу удается поистине захватить аудиторию и исторгнуть у нее вздох удивления и восторга ...

Негры, которых мне приходилось наблюдать на сцене, отличаются врожденным чувством музыкальности, совер­ шенным слухом. Они поистине одарены художественным инстинктом. . . Их пение всегда восхищает, являя собой во­ площение мелодичности и ритма. Они достигают порази­ тельного ансамбля в групповом исполнении — дуэтах, квар­ тетах, хоре.

Позади певца, в тени, едва угадываются знакомые очер­ тания контрабаса, с его гигантским скрипичным силуэтом. Лицо и руки музыканта сливаются с темнотой. Видны лишь сверкающие белизной, лоснящиеся от наполированного утю­ гом крахмала манжеты, широкой полосой выступающие из рукавов смокинга. Белые прямоугольники непрестанно мель­ кают в непроглядной ультрамариновой тьме. Один лоскут стремительно мечется по вертикали, другой в смычковой дистанции — в поперечном направлении, подобно световым сигналам, возвещающим об излучении волн приглушенного, похожего на вибрирующий шпагатный звук пения массив­ ных многожильных струн. У самой кромки каждого прямо­ угольника — своя отливающая тускловатым светом кру­ пинка — круглая запонка, которая отражает истину япон­ ской поговорки: «Жемчуг никакой мрак не скрывает».

По левую руку стоящего негра, впавшего в ритмический транс, в необычном повороте, боком, в полусгорбленной позе припал к инструменту сухопарый, с виду совсем моло­ жавый пианист. У него мелко вьющиеся небрежно зачесан­ ные волосы, пушистые бакенбарды, округлая подковообраз­ ная борода, широкие, свисающие в виде дуги усы. Обильная растительность придает его облику романтический вид, чер­ ты мечтательной увлеченности, одержимости. Взгляд пиани­ ста устремлен отнюдь не на нотные листы и клавиатуру. Его восхищенный взор музыканта безраздельно прикован к О-образным устам висящего над ним поющего монумента. Губы аккомпаниатора непрестанно шевелятся и приводят в движение все их мехоподобное обрамление. Прикасаясь к пожелтевшим костяным пластинам клавиш, он будто тихо нашептывает что-то или ведет про себя какой-то неведомый пересчет. Пальцы рук его, короткие и смуглые, почти не разгибаются. Они скорее напоминают разросшиеся кошачьи

153

когти, которые он то выпускает, то мгновенно вбирает ку­ да-то внутрь своей лапы. И клавиши он, кажется, не нажи­ мает, а лишь задевает, торопливо царапает своими костля­ выми, крючкообразными когтями. Временами пианист низко наклоняет голову и почти прикасается лицом к клавиатуре, словно для того, чтобы своей разросшейся растительностью смахнуть, как волосяной щеткой, осевшую пыль и испытать очищенный вкус звуков рояля, вдохнуть свежий запах ме­ лодии, не успевшей еще смешаться с густым и вязким ни­ котином.

Яркой приметой экзотической колоритности латино-аф­ риканского ансамбля, завоевывающего в Японии едва ли не господствующую роль в концертах камерного исполнения, выступает гитарист. Самозабвенно погруженный в мелоди­ ческую стихию, он расположился на бочкообразном сиде­ нье и, кажется, нерасторжимо слился в объятиях со своим электроинструментом — с его характерными стилизован­ ными формами в виде очертаний обескрыленной осиной та­ лии. Приглушенные протяжные стенания электрогитары на­ полняют атмосферу многострунным звучанием далеких тро­ пических мелодий, знойных и грустных, навевают настрое­ ние лирических воспоминаний, неосознанных раздумий и мечтательности.

... И если негритянский квинтет образует своеобразный акустический фокус зала, то центром гурманства, подлинным чревом «Амбассадора» служит угол бара с громадной стой­ кой, монументально покоящейся на тяжелом, сколоченном из дубовых брусьев постаменте. За стойкой — несколько бартэндэров в безукоризненно белых рубашках, с черными галстуками бабочкой, гладко зачесанными, горящими от бриолина черными волосами. Ловкими движениями они бе­ рут с полок, уставленных рядами бесконечных, многообраз­ ных сосудов из стекла и керамики, нужные им, почти не глядя, уверенно наполняют содержащимися в них напитками фужеры, бокалы, рюмки, рукой кладут в них крошеный лед, сегменты лимона, пурпурово-красные черешни, зеленые оливы. В специальных металлических колбах готовят кок­ тейли, элегантными движениями, точно оркестранты, сотря­ сая в воздухе фляги и снарядоподобные серебряные смеси­ тели.

У стойки с зеркальной, гладкой поверхностью малинового отлива, которую непрестанно протирают губкообразной сал­ феткой бартэндэры своими выработанными, рефлектор­

154

ными движениями рук, на высоких стульях с рахитичными ножками из железных прутьев, напоминающих журавлиные конечности, в небрежных позах громоздится пестрый ряд неистребимых почитателей виски, «хай болов» и аперитивов на «ледяных скалах» ... Это общество людей, сделавших употребление пищи ритуалом, а поглощение алкоголя — пожизненным и каждодневным обрядом. Здесь их свет, их воздух, их мир, каким он создал их и каким они его благо­ словляют .,. Иногда кажется, что некоторые японцы устраи­ вают пиршества чаще, чем обедают...

Контрасты у японцев — явление весьма частое. Они ха­ рактерны для общественной жизни и их быта. Дома, напри­ мер, японцы ограничиваются крайне скромной трапезой, но в ресторане они устраивают подлинные пиршества, не щадя затрат. Здесь фантазия не знает никаких границ. Иногда это напоминает поведение одного героя, который съедал дешевый обед в окраинной таверне, а затем отправлялся к роскошному отелю, чтобы всем на зависть ковырять в зу­ бах у самого входа в ресторан. Японцы неподражаемо ис­ кусно носят маску. Но в тщеславных лицах сильных мира сего, кутящих в «Амбассадоре», плохо скрывается боязнь уронить свой престиж, обнаруживается характерная для этой категории людей какая-то холодность, надменность, манерность, вера во всемогущество денег, идущая от культа доллара. Особенно ощутимы эти свойства в ночных барах, где все услуги оплачиваются, где они позволяют себе стан­ дартное веселье, где обслуживают их наемные партнерши — «баргёрлз» и «хостес», развлекают смазливые и хищные де­ вицы, работающие по установленной таксе. Тут не место для «ценных услуг без корысти» — здесь грешная земля, и за всякое удовольствие следует платить.

Рядом со мной, склонившись над вытянутыми цилиндри­ ческими стаканами виски со льдом — «хай бол», на цапле­ подобных сидениях кокетничает пара, напоминающая живо образы «Неравного брака» Пукирева. Совсем юная японка с густой синевой под глазами — «полукружьями подглазий темных», — рассеянно слушая своего дедоподобного кава­ лера со всеми оттенками седого и серого, кажется, еще не утратила естественной способности краснеть. И почемуто вспомнились строки современного японского поэта Кбскэ Накамура «Из других глав»:

В город, в город ненасытный Все на свете забирают:

155

Рис и шелк, а напоследок Дочек-малолеток!

Говорят нам: «Для отчизны!» Лжете! Вам самим в угоду 1 Вот с войной навек покончить — Благо для народа!

Вспомнилась также мелькавшая на страницах японской прессы хроника относительно торговли молодыми японками. Вот некоторые факты.

По сообщению газеты «Йомиури» от 26 декабря 1960 года, отдел социального обеспечения управления района Осима на о. Хоккайдо совместно с органами полиции про­ вел следствие по делу о продаже двадцати учениц средней школы в публичные дома. Девятнадцать девушек были про­ даны в публичные дома в Хамамацу, префектура Сидзуока, и одна в дом гейш в Осака. Девушек перевезли из Хоккайдо

вХамамацу и Осака под видом переезда школы. В Хама­ мацу и Осака девушек заставили учиться танцам и пению

вдневное время, а вечерами посещать школу. Они не могли вернуться домой, так как не имели денег, чтобы распла­ титься за расходы по переезду с Хоккайдо и оплатить другие расходы.

Из двадцати девушек тринадцать — уроженки Хакодатэ, а остальные из различных мест района Осима. Шестна­ дцать девушек происходят из рыбацких семей, живущих в указанных районах и испытывающих материальные затруд­ нения в связи с неудачным рыбным промыслом. Из офи­ циальных источников стало известно, что отдел социаль­ ного обеспечения узнал об этом случае в процессе ознаком­ ления с материалами о перемещении учеников соседней школы из одной школы в другую.

По сообщению газеты «Йомиури» от 8 февраля 1961 го­

да, стало известно о новом факте работорговли в Японии. Полицейские власти префектуры Канагава арестовали группу работорговцев. Эти торговцы в течение ряда лет про­ давали девушек хозяевам баров, кабаре и других увесели­ тельных заведений на курортах Атами, где развлекаются представители зажиточных слоев населения. Только за пе­ риод с октября 1958 года по ноябрь 1960 года эти постав­ щики девушек получили от хозяев подобных заведений

около полутора миллионов иен.

По сведениям полицейских властей, жертвы преступни­ ков — выходцы с острова Кюсю, в частности из бедных

156

шахтерских семей, число которых в этом угольном районе страны с каждым днем возрастает.

Это не единственный случай работорговли в Японии. В ноябре 1960 года полиция арестовала большую группу по* ставщиков «живого товара», обманным путем продавших в тайные публичные дома 161 девушку.

Замеченная пара вернулась после танца. Но для «ста­ рого барсука», которому уже небезопасен и сонный минуэт, это не был удачливый поход. Ее партнер вышел в круг тан­ цующих, забыв, вероятно, о своем ревматизме и подагре. В нем чувствуется что-то пошлое, непристойное, но, как го­ ворят японцы, «свою лысину три года не замечают».

— В этой невероятной давке я лишь к концу «боссановы» обнаружил, что танцую не с вами, май дарлинг, а с каким-то не очень трезвым субъектом, который уцепился за меня словно краб клешнями, ■— разочарованно произно­ сит он, ощупывая свои обвислые усы. Видно, кавалер запа­ мятовал, что «и в песне и в танцах меру знать надо».

Но «хостес», с «серым смехом на губах и уныньем в гла­ зах», иронически любуясь его подслеповатостью, не отве­ чает и, собственно, не участвует в разговоре, а лишь ме­ ланхолически повторяет короткие междометия — «со дэс нэ», «со дэс ка», напоминающие русские восклицания: «ах, вот как!», «да что вы!» Ее бодрящийся кавалер в закопчен­ ных очках и с очень несвежим лицом какими-то попереч­ ными движениями нижней челюсти непрестанно жует ле­ ниво тлеющую манильскую сигару невероятных габаритов. Бревнообразное табачное изделие, чадя густой желто-зеле­ ной гарью, превращается в устойчивую паутину, повисаю­ щую перед глазами захмелевшего старца. Иногда он извле­ кает из кармана другой агрегат — газовую зажигалку — и не без игривого кокетства подпаливает сигару, сперва горя­ щий ее конец, а затем противоположный, изжеванный, рых­ лый, заслюнявленный. И мне почему-то вспомнилась япон­ ская поговорка: «Торговля тогда хорошо идет, когда она. как у вола слюна, без перебоя течет».

«Господин в подтяжках», заметно обмякший от перена­ сыщенности алкоголем, заплетающимся языком в разгаре поединка с вином цинично изливается перед арендованной «баргёрлз». В душе его живет жгучая тоска: с гейшами он тоскует по домашней обстановке, а с женой — по обществу гейш . . .

Вскоре они достигли той степени насыщенности сладко­

157

ватой жидкостью, когда джентльменство перевоплощается в троглодитство.

«Баргёрлз» любезничают, щеголяют в соблазнительных нарядах и, даже подурнев и одряхлев, став непривлекатель­ ными, постоянно глядятся в зеркало, румянятся, рядятся — «наряд красит и соломенную куклу». «Хостес» продолжают кокетничать, танцевать и подпевать глухими, хриплыми — «хаски войс» — голосами. Некоторые из них, видимо, хо­ рошо понимают, что юность их миновала, и давно уже по­ теряна маска молодости, которую они так искусно носили, и мужчины не находят их столь привлекательными. Им при­ ходится восполнять этот изъян косметикой и развязностью манер. Они явно выставляют себя напоказ. «Женщина раз­ ряжается для того, кто ей нравится» и «раз это модно — так пусть хоть трахома», — гласят японские поговорки. Оби­ татели баров, подделываясь под чужестранные моды, давно отказались от национальных нарядов. Кимоно ничего не об­ нажает, все скрывает, в отличие от платья голливудского покроя, которое столько открывает, что почти ничего не оставляет для воображения.

Но вот рождается судорожный латино-африканский ритм в духе огневых танцев из репертуара Переца Прадо, с его характерными грудными выкриками, образующими нечто вроде восьмого тона в аккорде. Музыка яростно вы­ талкивает публику из-за столиков, гонит от малиновой стойки на пружинные матрацы эротической трясучки и па­ ралитических конвульсий. Весь зал начинает лихорадочно вздрагивать в такт ударных дисков и пронзительного сереб­ ряного тромпета, растворяясь в никотиновом эфире.

... У бара освободился цаплеподобный стул, и мне удает­ ся занять место у малиновой стойки.

—Да, сэр, что вам угодно? — обращается ко мне бартэндэр по-английски.

—Немного сакэ, пожалуйста, подогретого ... После про­ гулки под холодным ливнем, — отвечаю бартэндэру, застыв­

шему перед иностранцем в услужливой позе.

—Извините, сэр, сакэ не располагаем...

—Новый год . .. запасы исчерпались?

—О нет, сэр, в нашем ресторане этой продукции не бы­ вает. Сакэ — напиток японцев ... Сакэ, видите ли, как бы для второразрядных заведений, национальных ресторанов ...

Наш разговор с бартэндэром привлекает внимание ресто­ ратора, японца с энергичными бровями, настойчивым взгля­

158

дом, с тем скуластым лицом, толстоногим, коренастым сло­ жением, которые предполагают практичность и скрытый расчет.

— Чем могу быть полезен, сэр? — с заискивающей улыб­ кой произносит он по-английски, с явным американским выговором. «В улыбающееся лицо стрел не пускают», — мелькнуло у меня.

Сверхвежливая предупредительность, с которой встре­ чают в ночных европеизированных ресторанах клиентов, всегда настораживает. Она неизменно носит неприятный, торгашеский характер. Это не вежливость, тем более от гостеприимного сердца. Здесь вовсе не желание доставить удовольствие посетителю, а преднамеренный и откровенно вымогательский сервис, который заведомо предполагает по­ следующие расчеты, нередко малопристойные. Именно здесь чрезмерная вежливость часто переходит в наглость.

Бартэндэр, не дожидаясь моего ответа метру, объясняет по-японски смысл нашего разговора о сакэ, замечая, что иностранец, очевидно, по ошибке зашел в «Амбассадор» ...

—Простите, сэр, но наш бар предназначен... не для местных японских напитков . . . Наша клиентура, насколько

японимаю, отличается более взыскательным... иностран­ ным вкусом.

—В таком случае, что бы вы предложили?!

—Весь шар земной в его лучшем спиритуальном виде, сэр, к вашим услугам! Для согревания, позвольте заметить, грог из ямайского рома, кубинский бакарди, сухой лондон­ ский джин, виски «Кентаки», таверн стрейт (борбэн), фран­

цузский арманьяк...

Ресторатор с нескрываемой гордостью продолжает пере­ числять все новые виды иноземного алкоголя, обнаруживая недюжинную эрудицию и профессиональную фамильяр­ ность. Вскоре он начинает подкреплять свою энциклопеди­ ческую осведомленность предметным показом заокеанских изделий в их оригинальном розливе, фирменной посуде с многокрасочными этикетками, наклейками, печатями, меда­ лями, гербами, коронами ...

Продемонстрировав авангардный эшелон горячащих жид­ костей, ресторатор переходит ко второй шеренге — менее грозной продукции, акцентируя на итальянских аперити­ вах — чинсано, карпано, кампари...

И каждую посудину он осторожно берет сперва одной рукой, а затем бережно, порой с какой-то интимностью при­

159

касается другой, как бы в соответствии с содержимым и выразительностью форм сосуда. Когда в его руках оказа­ лась пузыреобразная посудина с французским коньяком марки «Наполеон», ресторатор мгновенно преобразился: он, казалось, принял позу «смирно» и был готов отдать воин­ скую честь прославленному полководцу, как это повелевается самурайским кодексом. И от полного проявления верноподданнической доблести его удержало лишь то, что руки у него оказались парализованы бесценным сосудом.

— Среди лучших разновидностей виски, — произносит он почти доверительно, — корона первенства, сэр, беском­ промиссно принадлежит «Ройял скач» — Джордж Балантайн, Джони Уокер (блэклебл — черная этикетка), «Импириэл виски» и, конечно, шотландскому продукту «Олд смаглер» . . . Уже сами названия — «Императорское виски» или «Старый контрабандист», — шепчет мне на ухо японец, — внушают какую-то трепетную почтительность. ..

И ресторатор снимает с полки необычную склянку, как бы примятую при нелегальном провозе, из бугристого стекла с матовой, заиндевелой поверхностью.

—Это уникальный напиток, непостижимая вершина по­ длинно европейской цивилизации ...

—Но ведь и японские виски, особенно «Сантори», ка­ жется, славятся теперь ...

—Помилуйте, сэр, но это несопоставимо ... то гениаль­ ность, а это — домодельное островное пойло, японская фальсификация ... — не без внутреннего возмущения из­ вергнул собеседник.

Рассуждения ресторатора, его манеры и жесты все бо­ лее убеждают меня в том, что в нем национальное изяще­ ство соседствует с резкостью и развязностью янки. Это — типичный продукт внешней культуры: высшей мерой джентльменства он, конечно, считает остро отутюженные брюки и всегда сверкающую обувь. У него психология ла­ вочника с кругозором курицы. Он занят спиртными аван­

тюрами, гастрономией и чтением американских комиксов. Учтивая игра в гольф и покер является нерасторжимой ча­ стью его алкогольного бизнеса. Словом, здесь в наличии все ингредиенты для коммерческого успеха.

Когда заговорили о напитке «универсального назначе­ ния», пригодном для каждого случая, выбор пал на класси­ ческую шерри (вишневая настойка).

— Не составите ли компанию?

160

— Благодарю вас, сэр, но мне надо несколько экономнее пользоваться алкоголем, особенно с утра ...

«Доверчивая общительность» токийского ресторатора воз­ награждает меня вскоре посвящением в таинства пополне­ ния винного подвала «Амбассадора». Проливается свет и на те секреты, которые позволяют владыке бара вести себя так, будто он обладает бутылкой эликсира независимости.

— Япония — нация торгующая: мы все покупаем, все продаем ... Экспорт, конечно, это прекрасно, но он, как од­ ностороннее движение, ведет к застойности или истощению ресурсов. Во всем необходима циркуляция, как в живом ор­ ганизме кровообращение. Япония, видите ли, никак не может без импорта ... материального и духовного, во всех обла­ стях. Импортные напитки — это как бы концентрирован­ ное выражение западной культуры — индустриальной и интеллектуальной...

—Но в Японии, кажется, существуют строгие импорт­ ные правила, таможенный барьер ...

—Разумеется, как во всякой другой стране. Делать все надо, конечно, осмотрительно, с соблюдением ... Мы во всем опираемся на самих стражей законности... Наша в высокой степени добропорядочная клиентура, поверьте, в

первую очередь озабочена общегосударственными сообра­ жениями .. . интересами внешней торговли, дипломатии .. .

И ресторатор «совершенно конфиденциально» дает мне понять, что сейчас во внутренних помещениях «Амбасса­ дора» в более интимной атмосфере, во встрече Нового года участвуют деловые люди с положением... хай сосайти!

— Особенно гостеприимно двери «Амбассадора» от­ крыты для иностранных гостей. Зарубежные бизнесмены, путешественники, дипломаты — наши желанные клиенты. И теперь их немало в наших залах, — вновь осеняет меня ресторатор улыбкой своего оскала. «Кто улыбаться не умеет, пусть торговли не начинает», — гласит японская мудрость.

И я вижу группу загулявших янки, «тихих американцев», которые стоят в превосходственной позе иноземцев, явно чванящихся иностранной речью, своим неумением произ­ нести хотя бы слово по-японски и заметно смущенных ува­ жением, которое им оказывается по «неведомой причине». Прожорливые, тупые, самовлюбленные.

И за идеализацией ресторатором импортированной алко­ гольной цивилизации, за восхищением заморским просве­ щенным гением, распространяющим благоденствие и фи­

161

миам культуры, возвышается черная тень наживы на спе­ куляции контрабандным джином, ослепленность блеском доллара, ровесником преступления — золотом: «Деньги, как будды, сияют». В глазах его, выражающих низкое, раболеп­ ное, жалкое торгашество, одна мысль — что подаст ему бо­ гатый господин, американская клиентура в «Амбассадоре»? Что перепадет протянувшему руку? И кутящие здесь поли­ тиканы и дельцы, как ресторатор, с такой же протянутой рукой рассчитывают на подачку. Это те, кто так подобо­ страстно чистят ботинки иностранному капиталу. Все сво­ дится к небольшому. Они лишь тревожатся о том, что оста­ нется им, чем пополнятся их кошельки да сейфы, и готовы изо дня в день постыдно поступаться национальными инте­ ресами, ползать на коленях перед чужестранцами с бычьими шеями. «Золото есть превосходнейшая вещь, из золота можно делать власть, а с помощью власти, у кого она есть, можно сделать все, чего желаешь на свете». Как говорят японцы: «За деньги и черта можно заставить служить».

Я благодарю собеседника за внимание, и он тотчас рас­ плывается в улыбке почтительного гостеприимства и исче­ зает в табачном тумане, из которого появился. Рассчиты­ ваясь с бартэндэром, я вежливо отзываюсь о рестораторе, его безупречном американском акценте, элегантности. ..

—И негодяи часто имеют хорошую осанку, — не без чувства процедил японец с тонкими музыкальными паль­ цами и огромным рубиновым перстнем на мизинце, привыч­ ным жестом выразительно смахнув мокрое пятно на мали­ новой стойке. — С низшими деспотичен, перед высшими по земле стелется, как циновка. Такие, как говорится, и у начальства пылинки с бороды сдувают.

—Омэдэтб, с наступившим Новым годом! — поздрав­

ляю я бартэндэра вместо прощальной фразы.

— Омэдэтб годзаймас, — отвечает он с подчеркнутой вежливостью и делает традиционный поклон.

. .. Когда утихли звуки африканского квинтета, вместо монументального негра на эстраде возникла женская фи­ гура. Мертвенный блик неонового прожектора освещает весь ее невеликий рост. Экзотический наряд актрисы мгно­ венно отзывается мириадами пламенеющих огней его стеклянных блесток. Под густым слоем грима и краски едва узнается лицо молодой японки. Она, кажется, сделала все, чтобы беспощадно расправиться со всеми признаками ее на­ ционального своеобразия в угоду подобия заокеанским звез­

162

дам. Репертуару певицы чужды, разумеется, японские песни. Все исполняется ею на чужом языке. Эстетические вкусы изысканной клиентуры «Амбассадора» требуют оригиналь­ ного английского звучания. Эта жанровая певица стара­ тельно подражает тем исполнительницам модных голливуд­ ских «твистов», «медисонов», чикагских «хитов», которые из-за отсутствия у них всяких признаков голоса поют в ос­ новном бедрами, закатыванием глаз с фальшивыми, настав­ ными ресницами. Певица подкрепляла мелодию, будто не доверяя ее выразительности, странной работой всего тела, вращая корпусом, вибрируя конечностями.

Не успели еще отгреметь рукоплескания и нетрезвые, сиплые выкрики восторга, вызванные заключительными су­ дорожными движениями певицы, как раздались исполнен­ ные динамизма звуки латиноамериканского танца «пачанга». И в сизом удушающем смраде вновь началось невер­ ное, пьяное движение танцующих силуэтов.

Над городом неуемно свирепствует ненастье. После удушливого микроклимата «Амбассадора» мне кажется, что грозовые раскаты с особой яростью сотрясают Токио. Еще злее стал ветер на рассвете. И мне чудится, что «темные начала» истошно гнусавят, завывают от уж аса...

Над черепичными крышами домов — шквал брызг, как на гребне океанского вала. Улицы заливают мутные потоки. Медленно плывут по реке токийские такси, и свет их фар едва пробивается сквозь молочную пелену дождя. Вид­ неются одинокие тени полицейских ...

Непригляден и мрачен ночной Токио. Он непохож на дневной город. Он совсем другой. Освещенный мертвым неоновым светом, он остается черным городом. Огражден­ ный высокими непроницаемыми стенами, щитами, затво­ рами. В нем все не так, как при солнечном свете. Все в глу­ бокой тьме. И люди как тени. Черные люди в белых ма­ нишках. Люди черного мира.

Вспомнились стихи поэта китайской старины:

И уже стихает ливень, — Сквозь дождя сквозную сетку Только молнии сверкают, Словно огненные змеи.

Там, где власть теряют горы, Там, где пагоды теснятся, Где у берега речного

Люди пьянствуют от скуки, — Там осенний ветер счастлив

163

К поздней ночи разгуляться — И несет на правый берег Гонгов яростные звуки*.

И я вновь мысленно переношусь в залитый январским сизоватым солнцем кабинет японского филолога, вспоми­ наю запомнившийся мне разговор с супругой Охара сэнсэй.

— Мужчины по-прежнему, как и до войны, ходят едва ли не каждый вечер в бары и ночные клубы, хотя «из поро­ ков самый большой — непотребство, из добродетелей самая высокая — сыновний долг», — гласит японская поговорка. Жены остаются дома. Многие японки по-старому относятся к этому безропотно, открывая двери на рассвете, и с тра­ диционной покорностью встречают мужей во хмелю . ..

Женщины никогда не считались чем-то важным для япон­ цев, исключая самые необходимые случаи.

Перед моими глазами обычная сцена. Он, повелитель семьи, беспамятно пьян после очередного развлечения в ин­ тимной компании, едва вползает на порог дома. Она, по­ корная супруга, не вправе делать господину замечания, тем более (посмела бы только!) устраивать семейные сцены.

«Сэнсэй, кажется, захмелел», — произносит она с неж­ ным участием.

«Со дэс ка, неужто», — с неизменной невозмутимостью отвечает супруг, который не в состоянии подняться на ноги

ипродолжает ползать на карачках.

—Что же может интересовать японцев в современной разновидности гейш — «баргёрлз» и «хостес», внимание ко­ торых, так называемый сервис, оплачено самими же завсег­ датаями ночных увеселительных мест? Какой смысл могут иметь комплименты этих девиц, которые улыбаются по долгу своей «служебной деятельности»? Их оплаченная вежли­

вость имеет значение лишь для людей безвольных, лишен­

ных чувства достоинства ...

—Да, но эта беспомощность разрушает единство семьи, уродует жизнь, калечит детей. . .

—И разве уважающие себя японки не находят, что лучше вообще не знать семьи, чем на всю жизнь обречь себя на постыдное супружество . . .

Не всё, однако, так мрачно, времена меняются. Другими становятся японки. Они заставляют мужчин все чаще огля­ дываться и задумываться над тем, что неизбежно ведет к падению, к опустошенности.

* С у Д у н - п о (1035—1101). Перевод А. Гитовича.

Т РА Д И Ц И И

и

ТВОРЧЕСТВО

©