Сознание и речь

Проблема взаимного общения людей — это прежде всего проблема взаимной связи сознания и речи, языка как системы знаков. Сознание предполагает речь как свою материальную действительность, а значит и взаимное общение людей. Речь может передавать мысли, чувства и волю в процессе взаимного общения, в силу того что слова — материальны и потому доступны чувственному восприятию.

Язык — основное средство управления поведением людей, познания действительности и самосознания личности. Он возник и развивается вместе с рождением и развитием общества и как общественная ценность держится на своей связи с сознанием, со всем строем духовной культуры и объективной действительности.

Язык и речь не одно и то же. Речь — это язык, функционирующий в конкретной ситуации общения, это деятельность общения и его фиксированные результаты. Например, русская речь включает необозримое множество высказываний конкретных лиц, а также всю письменность на русском языке. Язык же — определенный, данным народом социально-исторически отработанный, национальный по своему характеру словарный состав и сложившийся у данного народа грамматический строй, выражающийся в особых правилах, закономерностях

¹ См. Я. В. Шницер. Иллюстрированная всеобщая история письмен. Спб., 1903.

215

построения предложений, соотнесения слов в предложении. Сами же конкретные предложения, которые высказываются людьми устно и формулируются письменно, относятся не к языку, а к речи: они образуют ту символическую реальность, в которой только и существует язык.

Речь есть материальное выражение мысли; здесь содержание духовного мира объективируется вовне, для других — с помощью слова. Все процессы выражения (прозаические, романтические или драматические) разыгрываются между общающимися. Действительностью сознания является не столько язык, сколько речь: именно в речи фиксируется содержание сознания. Язык принято сравнивать со строительным материалом, а речь — с возведенным из этого материала зданием. Образно говоря, речь — это галерея зданий, в которых «обитают» мысли. Содержание, выраженное в речи, есть содержание сознания, которое не сводится к сумме значений языковых единиц, используемых для его выражения.

Речь выполняет ряд неразрывно связанных друг с другом функций: коммуникативную (средство сообщения, взаимного обмена опытом), мыслительную (орудие мышления), функцию средства выражения и воздействия. Исходной и ведущей является коммуникативная функция. Взаимное общение людей обусловило становление языка и его дальнейшее совершенствование, так же как и развитие норм сознания1.

В процессе обмена мыслями общающиеся одновременно выражают содержание мысли и свое отношение к предмету речи, а также контролируют и то и другое. Поскольку сама по себе мысль нематериальна, она не дана органам чувств: ее нельзя ни увидеть, ни услышать, ни осязать, ни попробовать на вкус. Выражение «люди обмениваются мыслями» абсурдно понимать буквально. Никакого обмена, никакой взаимной передачи мысли не происходит. Процесс общения осуществляется в форме взаимного материального воздействия словами, за которым скрывается обмен мыслями. С помощью слов мы не передаем, а вызываем аналогичные мысли в голове воспринимающего. Слушающий воспринимает матери-

¹ См. «Язык и мышление». М., 1967; «Ленинизм и теоретические проблемы языкознания». М., 1970.

216

альный облик слов и их связь, а осознает то, что ими выражается.

У человека много входов для поступления информации и лишь один выход — движение в его практической или символической форме. Мысли и чувства композитора выражаются в музыкальных звуках, художника — в рисунках, красках, скульптора — в формах, конструктора — в чертежах, а математика — в формулах, геометрических фигурах и т. п. Одним словом, мысли выражаются в том, что человек делает и как он это делает. Принципиально нельзя адекватно передать словом музыкальное произведение или живописный образ. Нет адекватной словесной замены даже для простейшего жеста. Вместе с тем все существующие в обществе символы опираются на слово и сопровождаются им.

Единицей словесного общения является высказывание, а единицей высказывания — слово. Оно имеет материальную форму и идеальное содержание — значение. Форма слова является видом знака. Все познанное человечеством как-то означено, названо. И у людей сложилась настоятельная потребность знать названия вещей. Даже не получая никакой информации от названия какого-либо предмета, мы испытываем некоторое удовлетворение от того, что узнаем, как нечто называется, и часто проявляем настойчивое любопытство к названию. «Мы заботливо узнаем у ямщика имя встреченной деревушки, хотя что же нам дает, по-видимому, собственное имя» 1.

На каждом этапе развития общества существует свой специфический и относительно ограниченный круг предметов, явлений, доступных социальному вниманию и ценностно ориентированных этим вниманием. Именно этот круг вещей и обретает звуковое выражение, становится объектом общения.

Значение есть обобщенное отражение действительности, идеальная форма кристаллизации общественного опыта. При этом оно приобретает относительно самостоятельный характер, не зависит от индивидуального сознания, становится объективно-историческим явлением духовной культуры. Значение — это факт и сознания и языка. Смысловую определенность в слово вносят

¹ А. А. Потебня. Мысль и язык. Харьков, 1892, стр. 165.

217

интенциональный и осмысливающий акты сознания. Интенциональный акт сознания может охватить весь предмет, отдельные его стороны, свойства и отношения. Этот акт сознания фиксирует лишь факт существования объекта, пока еще ничего не говоря о самом его содержании. Поэтому для знака необходим еще и акт осмысления сути объекта. Обозначающее сознание входит в столь близкое отношение с обозначаемым предметом, что между ними образуется единство.

Слово относится к сознанию, как «малый мир к большому, как живая клетка к организму, как атом к космосу. Оно и есть малый мир сознания» ¹. В силу неповторимой индивидуальности вещей и состояния людей слова в каждом новом контексте своего употребления нюансируют свое значение. В этом смысле слово обладает целым веером значений. И хотя в словаре обычно приводится то значение слова, которое может быть названо социально санкционированным, часто люди в своем сознании в одно и то же слово вкладывают неодинаковое содержание. Смысловая наполненность слова зависит от уровня общей и индивидуальной культуры.

Знать значение того или иного слова еще не значит иметь научное понятие о том явлении, которое обозначается данным словом. Значение слова в этом смысле представляет собой лишь «минимум знания», скорее указывающее на предмет, чем раскрывающее его сущность. Например, разъясняя значение слова «вода», мы не раскрываем ее физико-химической природы, не выявляем содержание данного научного понятия (это задача физики и химии), а ограничиваемся лишь указанием на то, что это жидкость прозрачного цвета. Многие слова могут употребляться в переносном значении. Так, слово «вода» употребляется в значении бессодержательного доклада, лекции, статьи, книги и пр.

В слове следует различать «внешнюю форму», то есть членораздельный звук, содержание, объективируемое посредством звука, и «внутреннюю форму» — то, почему данная вещь называется именно так: «медведь» — это тот, кто «ведает» мед; «петух» — тот, кто поет; «ве-

¹ Л. С. Выготский. Избранные психологические исследования. М., 1956, стр. 384.

218

нец» и «венок» — это то, что свито; «дерево» — это то, что «дерут», расчищая место для пашни; «трава» — то, что тратится, поедается (от древнего глагола «трути» — тратить); «волк» — тот, кто «волочит» (тащит) скот; «рука» восходит к исчезнувшему (кроме литовского языка) глаголу, означавшему «собирать» (отсюда «рука» — «собирающая»); «рот» — то, чем «рвут» или «роют» что-либо; «счастье» — означало «хороший кусок» («часть» от того же корня; что и «кусать») и т. п.1

Речь развертывает перед слушателями ту картину реальной или вымышленной действительности, которая отразилась в сознании говорящего и о которой он сообщает. Хотя на органы чувств непосредственно воздействует речь, но сама ее материальная фактура выступает как нечто неощутимое. Человек не ощущает самого слова, примерно так же как не ощущает воздуха, которым он все время дышит, или лучей света, посредством которых воспринимает вещи. Речь всецело устремлена к объекту. Она сама по себе как бы нейтральна для разума, воспринимающего вещи, события в их мыслимой реальности. Человек обычно лишь тогда начинает замечать слова, когда перестает понимать их смысл.

Было бы неправильным полностью интеллектуализировать речь, превращая ее только в средство обмена мыслями. Она выполняет и эмоционально-выразительную функцию. Ее эмоциональное содержание проступает в ритме, паузах, интонации, в различного рода междометиях, особой эмоционально-выразительной лексике, во всей совокупности лирических и стилистических моментов. В качестве средства выражения речь наряду с жестом, мимикой и пр. включается в совокупность выразительных движений.

Мышление всегда является умственной деятельностью на каком-либо языке. Если бы разумное существо с другой планеты посетило Землю и описало все некогда бывшие и ныне существующие языки, то оно не могло бы не приметить их удивительного сходства по логической структуре, определяемой строем единого земного мышления. Строй языка формировался под определяющим влиянием объективной реальности через

¹ См. «Краткий этимологический словарь русского языка». М., 1961.

219

единые нормы мышления, через категориальную структуру сознания, воспроизводящую организующие принципы бытия. Но вместе с тем эти единые общечеловеческие нормы мышления осуществлялись тысячами различных языковых способов. Каждый национальный язык обладает структурной и смысловой спецификой.

Интересным в плане связи типа мышления с системой языков может показаться литературный эксперимент, предпринятый А. Н. Апухтиным. В его повести «Архив графини Д.» имеется один своеобразный по своей речевой характеристике персонаж — княгиня Кривобокая. Она блестяще владела французским языком, что позволяло ей не только легко переходить с русского языка на французский, но и строить свою речь на французский лад, фактически говоря по-русски. Она произвольно меняла структуру русской речи, заменяя русские обороты французскими1.

Существует точка зрения, что люди, говорящие на разных языках, воспринимают вещи по-разному; происходит символическая трансформация человеческого опыта; язык определяет характер восприятия: люди классифицируют вещи, их свойства и отношения по уже существующим языковым категориям. При этом от языка зависит не только содержание, но и структура мысли: различные народы анализируют мир различным способом. Это крайняя и неверная позиция.

Язык обладает относительной самостоятельностью, своей внутренней логикой. Если нормы сознания в целом имеют общечеловеческий характер (иначе был бы невозможен контакт между различными человеческими коллективами, а также переводы с одного языка на другой), то основные средства выражения этих норм чрезвычайно многообразны: только в наше время на земном шаре насчитывается более трех тысяч языков, обладающих своими особыми структурами и специфической системой значений. Это свидетельствует о сложности и противоречивости связей сознания и речи. Язык влияет на сознание в том отношении, что его исторически сложившиеся формы, специфика семантических структур, синтаксических особенностей придают жизни мысли различную окраску. Известно, что стиль мышления в

¹ См. «Слово и образ». М., 1964.

220

немецкой философской культуре иной, чем, скажем, во французской. Их специфика сложилась в известной мере под влиянием особенностей и языков этих народов и национальной культуры в целом. Вместе с тем абсолютизация влияния речи на сознание ведет к неправомерному утверждению, что сознание определяется не объектом, а тем, как он представлен в языке.

Соотношение сознания и речи не простое сосуществование и взаимовлияние, а единство, в котором определяющей стороной является сознание: будучи отражением действительности, оно «лепит» формы и диктует законы своего речевого бытия. Сознание есть всегда словесно означенное отражение: где нет знака, там нет и сознания. Нельзя представить себе дело таким образом, что сознание и речь живут параллельной, независимой друг от друга жизнью, соединяясь лишь в момент высказывания мысли. Это две стороны единого процесса: осуществляя речевую деятельность, человек мыслит; мысля, он осуществляет речевую деятельность. Если мы актуально имеем в своем сознании мысль, то всегда находится и слово, хотя, быть может, не всегда то, которое наиболее адекватно выражает эту мысль. И, наоборот, если мы вспомнили слово, то мысль всплывает в нашем сознании вместе с ним. Когда мы прониклись идеей, когда ум, говорит Вольтер, хорошо овладел своей мыслью, она выходит из головы, вполне вооруженной подходящими выражениями, облеченной в подходящие слова, как Минерва, вышедшая из головы Юпитера в доспехах.

Язык — это не пустой сосуд, в который как бы льется готовая мысль; это не внешнее покрывало мысли, а основной элемент мышления, элемент, в котором выражается жизнь мысли. Мысли, «идеи не превращаются в язык таким образом, чтобы при этом исчезло их своеобразие» 1. Эти принципы направлены одновременно и против тех, кто отрывает речь от сознания, и против тех, кто их отождествляет.

В истории науки имели место многочисленные попытки отождествления мышления и языка, сведения первого ко второму. Эти попытки продолжаются и поныне. Они выражаются, например, в утверждениях:

¹ Архив Маркса и Энгельса, т. IV, стр. 99.

221

«мышление и речь идентичны», «разум есть язык», «вся философия есть грамматика» и т. п. 1

Сознание отражает действительность, а речь обозначает ее и выражает мысли. Говорить еще не значит мыслить. Эта истина банальна, и она слишком часто подтверждается жизнью. Если бы акт говорения означал мышление, то, как отметил Л. Фейербах, величайшие болтуны должны были бы быть величайшими мыслителями. Мыслить — значит познавать; говорить — общаться. В процессе мышления человек использует словесный материал, и мысль его формируется, отливаясь в речевые структуры. Необходимая при этом работа по речевому оформлению мыслей совершается более или менее подсознательно. Мысля, человек работает над познавательным содержанием и его осознает, а речевая оболочка мысли может остаться вне контроля сознания.

Мысль нельзя представлять наподобие «нависшего облака», которое, по словам Л. С. Выгодского, разражается дождем слов, Речь служит не только для того, чтобы выразить, передать другому уже готовую мысль. В речи мысль и формируется и формулируется.

В процессе общения единство мысли и слова выступает как нечто «очевидное». А в какой мере человек прибегает к помощи речи, когда он размышляет молча? Внешне не выявляемые процессы сознания осуществляются на основе так называемой внутренней речи, которая в свою очередь осуществляется в форме внутреннего диалога. Речь должна была возникнуть и созреть как внешняя, с тем чтобы затем стать и внутренней. Размышляя молча, мы часто бессознательно внутренне проговариваем соответствующие мысли. Внутренняя речь — беззвучна, она является как бы заторможенной и сокращенной внешней речью. Размышление, совершающееся в форме внутренней речи,— это всегда как бы внутренняя дискуссия с самим собой. Такая речь выполняет лишь мысленно коммуникативную роль, выступая как орудие формирования и развития мысли.

Внутренняя речь отличается от внешней не только по своей функции, но и по строению. Предназначенная для себя, она опускает все, что является само собой разумеющимся.

¹ См. сб. «Язык и мышление». М., 1967, стр. 17.

222

Жизнь мысли в ее собственной, имманентной форме, «поток сознания» в его непосредственно развертывающейся реальности внутренней речи замечательно показан Л. Толстым в «Войне и мире» в эпизоде, когда Николай Ростов ночью в полусне едет верхом в цепи гусар. Толчок его сознанию дает белое пятно на дальнем бугре: «Должно быть, снег — это пятно; пятно — une tache,— думал Ростов. Вот тебе и не таш...» «Наташа, сестра, черные глаза. На...ташка... Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя! Наташку... ташку возьми...» — «Поправей-то, ваше благородие, а то тут кусты»,— сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов... «Да, бишь, что я думал? — не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то — это завтра. Да, да! На...ташку наступить... тупить нас — кого? Гусаров. А гусары и усы... По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома... Старик Гурьев... Эх, славный малый Денисов! Да, все это пустяки. Главное теперь — государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что-то сказать, да он не смел... Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное — не забывать, что я нужное-то думал, да. На—ташку, нас—тупить, да, да, да. Это хорошо». И он опять упал головой на шею лошади...»

Толстой описывает здесь едва уловимое движение прерывистого потока полуоформленных, полубессвязных фраз, стихийно проносившихся в сознании человека. Здесь отчетливо выразились все признаки построения внутренней речи: многократно пропускаются восстановимые по контексту слова, называется то, что утверждается, и не называется то, о чем идет речь, перечисляются как бы только темы размышления, но ничего о них не говорится, и т. п.1

Каково же содержание этого отрывка? Внешне оно предстает как цепь совершенно случайных ассоциаций, которые нередко вызываются даже чисто звуковыми совпадениями. На самом же деле через это содержание Толстой доносит до нас зыбкую, неуловимую, невидимую мимолетность душевной жизни человека.

Возможно ли мышление вне речи? Мы подчеркнули выше нерасторжимое единство мышления и речи. И это

¹ См. «Слово и образ», стр. 12—13.

223

верно в качестве правила. Но если бы все можно было выразить словом, то зачем тогда выразительные движения, пластическое искусство, живопись, музыка? А как обстоит дело в научно-теоретическом мышлении? По признанию Эйнштейна, в механизме его мыслительной деятельности обычные слова, как они произносятся и пишутся, в определенные моменты не играли решающей роли. Он мог мыслить более или менее ясными образами физической реальности зрительного и мышечного типа — образами волнующегося моря, символизирующими недоступные зрительному восприятию электромагнитные колебания, мышечными образами действующих сил и т. п. «Для меня не подлежит сомнению, что наше мышление протекает в основном минуя символы (слова) и к тому же бессознательно» 1. А как осуществляется акт мысли, когда человек как бы поднимается к свету истины на «крыльях интуиции», а не по «веревочной лестнице» логики?

Дело не только в том, что в процесс понятийного мышления постоянно вкрапливаются образные компоненты, не нуждающиеся в словесном одеянии. Мышление образами может носить глубоко понятийный характер, так как образы могут выступать в роли символов, густо насыщенных идейным, понятийным содержанием. Вообще же говоря, никому еще не удалось показать на фактах, что мышление «осуществляется средствами только натурального языка. Это лишь декларировалось, но опыт обнаруживает другое» ². Однако образное мышление встречается или лишь как исключение, или в виде компонентов, вкрапленных в ткань обычной мыслительной деятельности, что не меняет общего принципа единства сознания и речи.

Одним из убедительных аргументов в пользу принципа единства мысли и слова служат многочисленные клинические факты, говорящие о том, что нарушение мышления явственно сказывается на характере речи. Например, один больной написал такое заявление: «В силу достоверных и неопровержимых документальных данных о получении насущного и переводу мощного, которые могут быть характеризованы как получе-

¹  А. Эйнштейн. Физика и реальность. М., 1965, стр. 133.

²  Н. И. Жинкин. О кодовых переходах во внутренней речи. «Вопросы языкознания», 1964, № 6, стр. 36—37.

224

ние при закрытых герметически ушах двух с половиной под нос фиг, я остаюсь полностью и чересчур малодовольным и осмеливаюсь, набравшись храбрости, наступивши на правое дыхательное сердце, остаться без сестры Пашки Туберкульской и совершенно потерять имя ее». Несвязность речи в данном случае выражает алогичность расстроенного мышления.

Некоторые мозговые расстройства, обусловливая нарушение мышления, вместе с тем влекут за собой речевые расстройства, выражающиеся в нарушении грамматической структуры речи. Отдельные больные с такого рода расстройствами оказываются не в состоянии вообще связывать слова в предложении по правилам грамматики, ограничиваясь лишь хаотическим наименованием отдельных предметов и явлений. Вот как, например, передает такой больной содержание одного из фильмов: «Одесса! Жулик! Туда... учиться... море... водо-долаз! Армена («Армения»)... па-роход... пошло... ох! Батум! Барышня... Эх! Ми-ли-цинер... Эх... денег... Николай («николаевские»)... Эх... потом... водолаз... Эх... Моска... свет... эх... вверх... пошел... барышня...» и т. п.

Если у человека в силу аномального развития мозга не возникает способность овладеть речью, то у него не возникает и способность к отвлеченному мышлению. Известен, например, случай, когда микроцефал (человек со слабо развитой корой мозга) был способен произносить лишь нечленораздельные звуки: мычал, ревел, визжал и т. п. У него, естественно, не было и отвлеченного мышления.