Кони: — Пет, не признаю. Беспристрастность — принцип всей моей судебной деятельности, моего поведе­ния на суде.

Председатель объявляет, что начинается допрос сви­детелей.

Пален Константин Иванович, граф, министр юсти­ции: — Через несколько дней после суда, а именно 5 ап­реля, я передал Кони мнение, высказанное в Совете ми­нистров, собранном под председательством Государя по поводу дела Засулич. Я сказал Кони: Вас обвиняют «та­кие лица, мнения которых должны быть для вас не без­различны. Вас обвиняют в целом ряде вопиющих нару­шений ваших обязанностей, в оправдательном резюме, в потачках этому негодяю Александрову, в вызове сви­детелей, чтобы опозорить Трепова, в позволении публи­ке делать неслыханные скандалы, в раздаче билетов раз­ным нигилистам. Все говорят, что это было не ведение дела, а демонстрация, сделанная судом под вашим руко­водством...». «...Когда я узнал, что Кессель не отвел ни одного присяжного и отказался от своего права, я ска­зал: это — школа Анатолия Федоровича! Он всегда мне говорил, что отводить не следует».

Вопрос адвоката:

• Ваше сиятельство, на следующий день после суда вы сказали подсудимому: «...наделали мне эти присяж­ные! хлопот!» Но я слышал, что вами дело было ведено превосходно и безукоризненно... это мне говорили оче­видцы... Почему так круто изменилось ваше мнение?

Пален: — Потому что первые оценки не были точны. Когда я выяснил подробности, мнение мое изменилось.

Адвокат: — А может быть, ваше мнение изменилось после того, как вы узнали мнение государя императора?

Прокурор: — Я заявляю протест — вопрос не по су­ществу...

Председатель (посоветовавшись с членами суда): — Свидетель может не отвечать на этот вопрос.

Набоков Дмитрий Николаевич, член Государственно­го совета, министр юстиции, сменивший уволенного Иа- лена-:

• Прочтя напутствие Кони присяжным, я сказал се­бе: «Ну, председатель суда разжевал и положил в рот присяжным оправдание Засулич».

Прокурор: — Господин министр, когда вы вступали в должность, ваш предшественник, Константин Иванович

141

Пален, не высказывал свою точку зрения на то, как вел себя на суде его председатель?

• Граф Пален думал, что Кони мог «это сделать ради искания популярности».

Прокурор: — Благодарю вас, ваше превосходитель­ство. Прошу суд обратть внимание на следующий факт — Кони в своих «Воспоминаниях о деле Веры За­сулич» писал о том, что член суда Сербинович «па во­прос графа Палена: «Как мог суд допустить такой при­говор, какой вынесли присяжные по делу Засулич»... вы­палил, что «мы хотели решить дело либерально».

В то же время в III отделение пришло анонимное письмо, написанное якобы «присяжным заседателем», участвовавшим в суде над Засулич. Анонимный автор указывает причины, заставившие вынести оправдатель­ный приговор: «Мы, присяжные, при всем негодовании к ее злодеянию, вынуждены были оправдать ее: 1) из чув­ства самосохранения и 2) чтобы избавить правительство от скандала несравненно большего, который вследствис слабости полиции непременно последовал бы за обвини­тельным приговором... Если бы мы обвинили Засулич, то не только весьма вероятно, что некоторые из нас были бы перебиты у самого порога суда, но наверное были бы убиты прокурор, председатель, а также, может быть, и некоторые знатные посетители... Если даже, несмотря на оправдание, негодяи не удержались от стрельбы, то что было бы в случае осуждения?»

Адвокат: — Считаю, что это фальшивка, недостойная того, чтобы ее приобщить в качестве вещественного до­казательства.

Председатель: — У суда вопрос к экспертизе: уро­вень почерковедческой экспертизы позволял в то время выяснить, кто из двенадцати присяжных заседателей мог написать письмо?

Эксперт: — Да, нам известны удачные опыты такой экспертизы. Однако III отделение не сделало даже по­пытки выяснить автора письма. По-видимому, у жандар­мов были основания сомневаться, что письмо написано кем-то из присяжных заседателей.

Председатель: — Благодарю вас. Анонимное письмо не будет приобщено к делу в качестве вещественного до­казательства. Продолжаем допрос свидетелей.

Перетц Абрам Иванович, государственный секре­тарь: — За несколько дней до начала суда я слышал высказывания министра Палена о деле Засулич: «Это —

142

такое пустое и ясное дело». Но когда подсудимая была оправдана, стало ясно другое — по существующим по­рядкам нанесен серьезный удар. 14 марта я записал в своем дневнике: «Не менее был бестактен и председа­тель суда Кони. Без всякой необходимости он поаволил на суде следствие об обращении Трепова с арестантами, причем оно было изображено в отвратительных красках. Справедливо говорили многие, что суд был не над Засу­лич, а над Треповым...»

Вопрос прокурора: — Абрам Иванович, ваша запись в дневнике более полная. Я просил бы зачитать все, име­ющее отношение к суду.

Перетц: — Пожалуйста. «...В заключительном своем слове председатель воспроизвел с большим талантом и с чрезвычайной отчетливостью доводы как обвинения, так и защиты. Казалось бы, правильно и справедливо. Но на деле вышло совсем не так...»

Адвокат: — Что означают слова: «На деле вышло со­всем не так»? Не правильно и не справедливо?

Председатель: — Прошу не перебивать свидетеля.

Перетц (продолжает): — «Так как обвинением не было приведено почти ничего, а защитой высказано было очень много, то от обстоятельного воспроизведения про­исходившего и сказанного на суде вышло новое усиле­ние обвинения против Трепова и поводы к оправданию Засулич.

Покойный император понял очень хорошо все про­махи судейского ведомства по этому несчастному делу, послужившему сигналом для дальнейших покушений со стороны социалистов. Увольняя через некоторое время графа Палена от должности министра юстиции, государь сказал великому князю Константину Николаевичу, что Пален увольняется за небрежное ведение дела Засулич».

Адвокат: — Хочу уточнить: вы сказали, что председа­тель с «большим талантом и с чрезвычайной отчетливо­стью» воспроизвел доводы как обвинения, так и защиты. Значит, он проявил беспристрастность. И не его вина, что доводы защиты оказались много красноречивее и яр­че. Вы считаете, что Кони был беспристрастен?

Перетц: — К моей записи в дневнике могу только до­бавить — в Английском клубе все возмущались поступ­ком: Кони. Один из генералов кричал: «Помилуйте, да п могло ли быть иначе при таком председателе?! Она го­ворит сама, что стреляла, а господин Кони спрашивает

143

у присяжных: виновна ли она?! Нет! Как это вам нра­вится: виновна ли она? А?!»

Прокурор: — Прошу зачитать «Письмо к председате­лю С.-Петербургского окружного суда г. Кони князя Ме­щерского, напечатанное в «Гражданине» в № 17 —18 за 1878 год.

Адвокат: — Я протестую. В печати того времени пуб­ликовалось много комментариев по поводу приговора Ве­ре Засулич и той роли, которую сыграл Кони. Были вос­торженные статьи, а реакционная печать и господа Кат­ков и Мещерский требовали предать Кони суду. Считаю, что эмоциональные, очень часто основанные на слухах, а не на точных фактах статьи не могут быть использова­ны как вещественные доказательства.

После совещания с членами суда председатель объяв­ляет, что газетные и журнальные статьи не будут приоб­щены к делу.

Прокурор: — В той позиции, которую занимал пред­седатель суда Кони на процессе, я вижу не случайное за­блуждение, а глубоко продуманную линию поведения, Она проявилась в Кони еще в студенческие годы. Прошу разрешения зачитать выдержки из его кандидатской рабо­ты «О праве необходимой обороны».

Возражений у сторон не последовало.

Прокурор: — В рапорте «Его превосходительству Гос­подину начальнику Главного управления по делам печа­ти от 28 мая 1866 года сверхштатный чиновник особых поручений при министерстве внутренних дел Ф. Смирный обращает внимание, что в своем кандидатском рассужде­нии «О праве необходимой обороны» студент юридиче­ского факультета Кони, доказывая необходимость уваже­ния к закону со стороны государственной власти, пишет: «Власть не может требовать уважения к закону, когда сама его не уважает, граждане вправе отвечать на ее тре­бования: «врачу, исцелися сам».

Очевидно, что учение о праве необходимой обороны против незаконных действий агентов государственной власти противоречит достоинству этой власти, которая в таком случае является зрительницей защиты самих граж­дан и никак не блюстителей закона. Сверх того, заключе­ние автора о праве граждан оправдывать свое неуваже­ние к закону действиями государственной власти едва ли может быть удобным при настоящем настроении нашей молодежи...

В отделе о необходимой обороне, в частности, автор

144

допускает оборону для защиты всех прав вообще, без всяких исключений...

Представляя мнения разных ученых по этому вопро­су, автор признает для применения в этом случае права обороны необходимость требовать, чтобы нарушенное пра­во действительно принадлежало народу, действительно было нарушено и чтобы революция была последним сред­ством защиты».

• Не кажется ли господам присяжным и составу су­да, что Кони вел процесс над Засулич, твердо убежден­ный в том, что она лишь воспользовалась правом необхо­димой обороны против называемых ею незаконными дей­ствий генерала-адъютанта Трепова и тюремного началь­ства?

Председатель: — Я просил бы воздержаться от оце­нок показаний свидетелей и приводимых вещественных доказательств. Это вы сделаете в своей речи. Поскольку рапорт сверхштатного чиновника Смирного был доложен Петру Александровичу Валуеву, в то время министру внутренних дел, интересно узнать его мнение по сему во­просу.

Валуев Петр Александрович, граф, председатель коми­тета министров с 1879 по 1881 год: — Рапорт Смирного я помню плохо. Кажется, из министерства внутренних дел он был послан министру народного просвещения. Я никак не связал имя председателя окружного суда с автором той студенческой диссертации. Но параллель, проведенная прокурором, мне представляется интересной.

Прокурор: — Ваши впечатления о процессе?

Валуев: — У меня нет желания говорить об этом. Да­же в своем дневнике я был лаконичен: «11 апреля.— Молчу по-прежнему. Ни слова не отметил о невозможных чертах процесса Засулич. — Не упомянул о том, что в Совете министров я при всех сказал Государю, что при нынешнем положении дел (министр юстиции заявил, что он не отвечает за своих судей, а военный министр отве­чает, что он еще менее надеется на военные суды) остает­ся, по выходе из дворца, идти купить револьвер для сво­ей защиты. — Молчу о том, что я снова председатель­ствую в сопуегШси1ит’е министров для изобретения средств к большему обеспечению государственной без­опасности. — Не упоминаю о беспорядочных эпизодах в Киеве, Москве, Одессе. Обо всем этом сохраняются в га­зетах нужные следы. — То, о чем в газетах не говорится, но о чем оне косвенно свидетельствуют своею разнуздан­

10 С. Высоцкий

145

ностью, — есть совершенная несостоятельность, совер­шенное отсутствие правительствующего правительства...»

Адвокат: — Ваше сиятельство, и это говорите вы, председатель кабинета министров? Первый человек в пра­вительстве !

Председатель: — Вопрос не имеет прямого отношения к рассматриваемому судом делу. Прощу вас, господин ад­вокат, не отвлекать внимание присяжных.

Адвокат пытался протестовать, но получил пред­упреждение*.

Мещерский Владимир Петрович, князь, редактор — издатель газеты «Гражданин»...

Адвокат: — Я заявляю протест против привлечения в качестве свидетеля князя Мещерского. Мы только что от­вергли, как вещественные доказательства, его статьи-до­носы в «Гражданине»... Как может суд верить свиде­тельствам человека, которого Кони называл презренным представителем заднего крыльца!

Прокурор: — Если в своих статьях Мещерский выра­жал крайнюю точку зрения на события...

Адвокат: — Крайнюю правую!

Прокурор: — ...то и тогда, говоря об эпохе, мы не име­ем права умолчать об этой точке зрения. Мы не можем этого сделать, не исказив эпоху. Монтень говорил: «Не­ужели мы не посмеем сказать о ловком грабителе, что у него хорошая хватка?»

Председатель: — Князь Владимир Петрович, вам раз­решается зачитать записи из вашего дневника, относя­щиеся к данному делу.

Мещерский (желчно улыбаясь): — Я ожидал такого приема — меня не баловали сочувствием и в прошлом. Вот строки из моего дневника:

«Торжественное оправдание Веры Засулич происходи­ло как будто в каком-то ужасном кошмарическом сне... Никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое тор­жество крамолы; но в то же время в каком-то летаргиче­ском оцепенении все молчали, и никто не смел громко протестовать... Так, промеж себя, некоторые русские лю­ди говорили, что если бы, в ответ на такое прямое рево­люционное проявление правосудия, государь своею вла­стью кассировал решение суда, и весь состав суда под­верг изгнанию со службы и проявил бы эту строгость

146