щиеся актеры — В, А. Каратыгин, В. В. Самойлов,

А. Е. Мартынов..,

Брак Кони с Сандуновой не был особенно счастли­вым. Еще в Москве, в первые годы супружества, между ними происходили частые размолвки. Глухое упомина­ние об этом можно найти в переписке супругов после отъезда Федора Алексеевича в Петербург.

Ф. А. Кони — и. С. Кони:

«Я не ценил жизни: я испытал все, что дано чело­веку испытать; я выстрадал молодость, я горел душою и хотел прилепиться всем сердцем к существу сочувствую­щему, но везде встречал холод и измену. Я сам очерст­вел, жизнь потеряла для меня иллюзию, я не ценил ее и глядел в будущее, как путник, которого везут в даль­нюю ссылку. Я не был счастлив, не хотел счастья и не веровал в него. Я оставлял Москву с тем равнодушием, с каким оставляют перчатку, оброненную и не стоящую труда согнуться для ее поднятия, и почти готов был благодарить бога за этот сердечный холод, потому что знал, что в этом безграничном городе, где я потратил столько светлых чувств и порывов, столько чистых вос­торгов, не было существа, которое бы меня поняло и оценило, не было души, которая чистосердечным вздо­хом благословила добровольного изгнанника. Я заблуж­дался: твоя душа меня разуверила. Я стал несчастнее прежнего».

И. С. Кони — ф. А. Кони:

«Москва, 1836 г., ноября 25

...чтобы быть покойнее, мне надобно убежать от самой себя. Когда это все произойдет? Когда проснувшись я вздохну спокойно? Давно, очень давно сердце отвыкло от счастья, душа от покоя. Как человек непостоянен в своих желаниях; год тому назад я желала только об одном, чтобы я могла сказать тебе, как много люблю тебя и — и один только раз поцеловать тебя, а потом разлучиться с тобой хоть навсегда. — Теперь я знаю, что ты щастлив и покоен, оставляя Москву ты знаешь, что оставляешь в йей сестру, друга, все, все, что захочешь. Не довольно мне этого? Ты даже помнишь обо мне, а об этом я никогда не могла и думать — чего не достает мне? — Щастия, да мой милый ангел, щастия видеть тебя. — Дорогой мой, чего бы я не дала за это, за один час, всю жизнь бы отдала... Я и щастлива и нещастлива вместе. Если бы было можно открыть тебе мою душу, ты бы в ней увидел рай и ад».

11

4

Федор Алексеевич уехал из Москвы в 1836 году. Его привлекали петербургские театры.

В Петербурге Кони получил должность преподавате­ля истории во втором кадетском корпусе и «наставника- наблюдателя» по русской и всеобщей истории в Дворян­ском полку.

Остановился он сначала у своего знакомого, актера Александринки Николая Осиповича Дюра, а потом снял квартиру на Большой Подьяческой, в доме Штакельбер- га, неподалеку от места службы. Все остальные квар­тиры Кони снимал на Фонтанке, рядом с Аничковым мостом — в доме Туликова, в доме купца Лопатина, где одно время жили Белинский и Некрасов, в доме Лыткина, населенном шумными актерами Александ­ринки.

Едва обосновавшись в столице, Федор Алексеевич принимается за работу — он поставил перед собою цель во что бы то ни стало добиться успеха. Для него этот путь однозначен и прям: «Я, как зубастая мышь, зава­лен со всех сторон книгами и кипами бумаг по самые уши, — пишет он жене. — Друзей у меня здесь мень­ше — следственно, больше покоя, театры далеки — сле­довательно, и развлечения мало».

Насчет театров он, конечно, писал для успокоения Ирины Семеновны. Как бы они далеки ни были, Федор Алексеевич усиленно работает для них. И — самое главное — пытается писать оригинальные водевили из русской жизни. Правда, Белинский усомнился в «ориги­нальности» и разбранил Кони в печати за водевиль «Иван Савельич»: «О новом произведении г. Кони нечего много говорить: оно как две капли воды похоже на быв­шие, сущие и будущие изделия, как его собственного пе­ра, так и прочих наших водевильных переделывателей».

Но хотя слова Белинского задели больно, Кони не опускает рук, тем более что его пьесы петербургские те­атры разобрали. «Публикой я здесь любим крепко, и она, скучая в «Иване Савельиче», говорит «и скучно, да умело», кричит «Фора» куплетам и «Автора» по оконча­нии пиесы».

Он работает настойчиво, стремится сделать свои во­девили не просто веселыми, но и острыми, вышучивает пороки современного общества. Его наблюдательность и

12

чувство юмора — хорошие помощники. Но главрое — его жизненная позиция. Однажды он сказал с горечью: «Пусть болит спина, пусть ноет грудь, по крайней мере не от поклонов, не от усилий пронырства. Это услади­тельно с одной стороны и тяжко с другой».

В Петербурге Федор Алексеевич познакомился с од­ной из замечательных русских актрис — Варварой Ни­колаевной Асенковой, умершей в самом расцвете своих творческих сил, двадцати четырех лет от роду.

Асенкова выступила в «Девушке-гусаре», еще одной, «перелицованной» Кони с французского, пьесе. Успех «Девушки-гусара» был большой. Этот водевиль наконец принес автору долгожданную удачу. Правда, «Библиотека для чтения», не раз уж© «разносившая» авюра, писала: «Особливо все переделки г. Кони жестоко скучноваты, по неодолимой страсти этого любезного переделывателя к каламбурам. Каламбурит себе, да н только; а между тем иной каламбур его приходится разгадывать как ло- гариф, а иного и вовсе не разберешь. Разумеется, потеря тут не велика, но все ж немножко досадно, что хоть пу­стого, а не разгадаешь!»

В Москве, в свой бенефис, в «Девушке-гусаре» высту­пил знаменитый актер Щепкин.

Один за другим Федор Алексеевич пишет новые во­девили, небольшие комедии — «Деловой человек», «Пе­тербургские квартиры», «Всякий черт — Иван Ивано­вич», «Беда от сердца и горе от ума»... Белинский те­перь уже с похвалой отзывается о его водевиле: «Титу­лярные советники в домашнем быту».

Переезжает в Петербург к мужу и Ирина Семеновна.

Способность к работе у Федора Алексеевича была за­видная. Помимо преподавания во втором кадетском кор­пусе, а потом в Дворянском полку, отнимавшего много времени и сил, помимо водевилей, участия в их поста­новке, помимо стихов, на многие из которых известны^ композиторы писали романсы. Кони пишет большую книгу «Шивоцисный мир или взгляд на природу, науку, искусство и человека» и издает ее в Гельсинг­форсе.

11. мая 1839 года Федор Алексеевич получает уве­домление от военного министра графа Чернышева о том, что государь император: «...приняв благосклонно экзем­пляр I тома Живописного мира, составленного Вами, для учебного пособия при упражнении в языках немецком и французском в Военно-учебных заведениях, Всемилости-

13

Еейше соизволил пожаловать Вам за труды подарки». Так на руке титулярного советника Кони появился пер­вый, «высочайше пожалованный», бриллиантовый пер­стень. За оба тома «Живописного мира» в 1841 году царь одарил старшего учителя Дворянского полка господина Кони золотой табакеркой.

Второй золотой перстень с бриллиантами Федор Алек­сеевич получил за «Историю Фридриха Великого» в ап­реле 1845-го. В уведомлении того же Чернышева было сказано, что государь «повелеть соизволил: «выдать Вам подарок по чину из кабинета Его Величества».

«По чину» — Кони к тому времени дослужился уже до коллежского асессора — был положен перстень.

«Историю Фридриха Великого», глубокое и основа­тельное сочинение более чем в семьсот страниц, Федор Алексеевич издал в 1844 году. В этом же году у него ро­дился сын Анатолий:

«Тысяча восемь сот сорок четвертого года Января двадцать девятого дня у Коллежского Асессора Федора Алексеевича Кони и законной жены его Ирины Семено­вой родился сын Анатолий, который молитвован и кре­щен того же года седьмого февраля священником Ки- рилом Нецветовым; при требе находился стихарный дья­чок Егор Прозоровский — и восприемником был майор Василий Петровский. С. Петербург, июля 15 дня 1850 г.».

«История Фридриха Великого», кроме бриллиантового перстня от русского императора, принесла Федору Алек­сеевичу в 1846 году звание доктора философии Иенского университета. Рождение же сына привело в будущем к тому, что Федор Алексеевич Кони, ставший сам по себе заметным явлением в русской литературе и журна­листике, стал впредь именоваться в словарях и энцикло­педиях прежде всего как «отец сенатора Анатолия Фе­доровича Кони» — прославленного юриста, обществен­ного деятеля и писателя. Но это все в будущем, а в тот, 1844 год, Федор Алексеевич был вполне счастлив. Жена и маленький сын при нем, в Петербурге. Причем Ирина Семеновна принята в труппу прославленного Александ- ринского театра. Водевили идут с полным сбором, га­зеты хоть и поругивают — но кого они не поругивают? Появились хорошие, верные друзья. Тот же Владимир Рафаилович Зотов, редактор «Литературной газеты», всегда готовый помочь и советом и деньгами, В своих

14

воспоминаниях Зотов писал, что «Кони нередко подни­мался в своих лирических произведениях до высокой ювеналовской сатиры»,

з

В 1840 году Федор Алексеевич начинает издавать журнал «Пантеон», который в 1842 ‘году слился с «Ре­пертуаром» и стал называться «Репертуаром русского и Пантеоном всех европейских театров».

Среди литераторов Федор Алексеевич прослыл чело­веком, всегда готовым не только помочь добрым советов, похлопотать за автора, но и поделиться последним.

В. В. Толбин, талантливый автор мелких рассказов о пе­тербургской жизни, вечно нуждающийся и порой жив­ший впроголодь, писал Федору Алексеевичу:

«В полной надежде на Ваше снисхождение взываю к Вам:

Вынь тяжелые занозы Из житейских ран,

Отгони о хлебе грезы,

Исцели карман.

Налетевшие напасти Отстрани рукой И когда в твоей то власти Мне устрой покой».

Супруга Федора Алексеевича, Ирина Семеновна, раз­деляя всеобщее мнение о доброте мужа, смотрела, одна­ко, на эту доброту чересчур по-женски. Сразу после смерти мужа она написала Анатолию: «Но ведь добрый он был человек и умный и талантливый, но бесхарактер­ный и легкомыслие погубило все...» «...Его был девиз «лови, лови часы любви». Но это говорит уже не рас­судок, а сердце — Ирина Семеновна любила Федора Алексеевича до самой его смерти.

В годы редактирования «Пантеона» и «Литературной газеты» Кони познакомился с Н. А. Некрасовым, пере­живавшим трудный период жизни. Не имея постоянного заработка, поэт бедствовал, ютясь в петербургских уг­лах. Федор Алексеевич предложил ему постоянное со­трудничество в «Литературной газете» и хороший по тем временам заработок. В квартире у Ксни поэт иногда подолгу жил.

В августе 1841 года Некрасов писал Федору Алек­сеевичу из Ярославля: «Неужели вы почитаете меня способным так скоро забыть недавнее прошлое?., Я по­

15

мню, что был я назад два года, как я жил... я понимаю теперь, мог ли бы я выкарабкаться из сору и грязи без помощи вашей... Я не стыжусь признаться, что всем обязан Вам: иначе бы я не написал вам этих строк, ко­торые навсегда могли остаться для меня уликою».

Некрасов стал и одним из авторов «Пантеона». Со­трудничали в журнале также Григорович, Полонский, Щербина, М. И. Михайлов, графиня Растопчина, Мей, Бенедиктов, Афанасьев-Чужбинский и многие другие из­вестные литераторы пятидесятых годов. Дня не проходит теперь, чтобы в квартире редактора не появлялись авто­ры, не раздавались горячие споры вокруг новинок лите­ратуры, не обсуждались злобы дня. Любое событие здесь подвергается всестороннему рассмотрению, громко пори­цаются враги типа Булгарина и Сенковского. А иногда можно услышать возмущенные филиппики против вла­стей предержащих... Да и как им не звучать, этим Фи­липпинам, если из рук в руки передаются списки со сти­хотворениями самого Федора Алексеевича:

Не жди, чтобы цвела страна,

Где плохо слушают рассудка И где зависит все от сна И от сварения желудка...

Строки эти не прошли мимо внимания III отделения. Кони получает конверт с грифом «Нужное»...

«Управляющий III отделением Собственной Его им­ператорского величества канцелярии генерал-лейтенант Дубельт I просит Его Высокоблагородие Федора Алек­сеевича пожаловать в III отделение завтра, 6 числа мая, в 12 часов полудня».

О том, как проходил разговор острого на язык воде­вилиста и редактора с грозным Дубельтом, сведений не сохранилось, но, судя по тому, что долгие годы после этого свидания Федор Алексеевич состоял под полицей­ским надзором, стороны не проявили взаимопонимания. Лишь в конце пятидесятых годов полицейский надзор был с Кони снят.

Стихи «Не жди, чтобы цвела страна...» были не един­ственным «грехом» Федора Алексеевича. Он написал и едкую эпиграмму на неудачную попытку графа Ворон­цова захватить в плен Шамиля.

Могуч, воинственен и грозен,

В клуб английский граф Воронцов вступил;

Хоть он Шамиля не сразил,

За то теперь сражен им Позен.

16