И еще одну деталь, имеющую большое правовое зна­чение, отметил он в своей речи — Достоевский за пять лет до того, как в Уложении о наказаниях было проведе­но разграничение двух видов убийства — предумышлен­ного и умышленного, столь близких по форме и столь различных по внутренней структуре и происхождению, сделал это в своем романе «Преступление и наказание».

Кони — Киттель:

«99 1Х.З Невский, 100.

Многоуважаемая Елизавета Егоровна.

Сердечно благодарю Вас за доставленные мне строки, вылившиеся при известии о смерти Ф. М. Достоевского из Вашего благородного сердца. Либеральная русская пресса тогда напала на меня за «возвеличивание» Досто­евского, в котором она хотела видеть «жестокий талант», но я знал, что найду отголосок в молодых и непредубеж­денных сердцах. Ваша записка — новое тому подтверж­дение.

...Судебная молодежь, густою толпою сопровождающая на величественных похоронах Д[остоевского], венку «от судебных следователей», от «канцелярии окружного суда» и от «суда и прокуратуры», — несенный мною с попере­менно менявшимися членами суда. На другой день было заседание юридического общества... А через несколько лет я, по просьбе ...жены Д[остоевского] заходил к ней в раз­золоченный бельэтаж дома Суворина, чтобы убеждать «во имя отца» ее сына, модного «белоподкладочного» сту­дента, не покидать Университета, увлекаясь... скаковым спортом, причем меня встретила дочь Д[остоевского], по­разительно похожая на своего многострадального отца — в платье от Ворта!»

«Дикий кошмар русской истории...»

1

На Английской набережной, у дебаркадера Казенной пристани, в ожидании запаздывающего парохода толпился народ.' Расплачиваясь с извозчиком, Кони заметил сухо­щавую фигуру Победоносцева. Константин Петрович стоял в стороне от толпы, положив руки на парапет. Ка­залось, он глубоко погружен в какие-то невеселые думы.

Анатолий Федорович остановился рядом и спросил:

• На закат любуетесь, Константин Петрович?

11*

163

Победоносцев вздрогнул и резко обернулся. На его ас­кетическом лице застыло выражение печальной отрешен­ности.

• Боже мой, боже мой! Как вы меня напугали, Ана­толий Федорович. — Победоносцев попытался улыбнуть­ся, но только бескровные тонкие губы чуть растянулись в улыбке, а умные холодные глаза были печальны.

• Неужели заседания Государственного совета наго­няют меланхолию?

• Говорильня, одна говорильня, вот что такое Госу­дарственный совет. — Константин Петрович поморщился, внимательным долгим взглядом окинул Кони. — Время такое... Время генерал-адмиралов...

Кони уже не раз слышал, что Победоносцев не любит великого князя Константина Николаевича, но никак не ожидал, что он может выказывать свое недоброжелатель­ство столь открыто.

...Три резких гудка парохода, подходившего к приста­ни, прервали разговор о великом князе.

• Верите ли, Анатолий Федорович, — Победоносцев взял Кони под руку, — я только и отдыхаю душой, пока добираюсь до Петергофа. Морской ветерок уносит куда-то всю мою печаль...

• В Финляндию, наверное, — усмехнулся Кони. — Потому-то финны такие суровые...

• И пусть их! Чухна!

Они сели вместе на открытой палубе, молча наблюдая, как рассаживаются едущие к своим семьям «дачные мужья», нарядные дамы, невесть зачем ездившие на день в Петербург. Публика почти вся была изрядная — дачи в Петергофе славились дороговизной. Особенно те, что стояли ближе к морю. Дачники, проводившие лето в За­ячьем Ремизе, Бабьем Гоне и других деревеньках за же­лезной дорогой, далеких от залива, ездили поездом.

Многие пассажиры раскланивались с Победоносцевым и Кони. Константин Петрович опять задумался, смотрел на людей невидящими глазами, отвечал па поклоны ма­шинально, даже не отдавая себе отчета, с кем здоровает­ся. Глядя на его бледное, гладко выбритое лицо, Анато­лий Федорович вдруг вспомнил картину Семирадского «Светочи Нерона», выставленную в Академии художеств. Лицо Победоносцева напоминало ему лица засмоленных, горящих на костре христиан, принимающих мучениче­скую смерть за свою веру перед цезарем, возлежащим на носилках с каменным, бесчувственным взором.

164

• Вы не видели в академии новую картину Семирад- ского? — спросил Кони.

• Екатерина Александровна уговорила взглянуть, — оживился Константин Петрович, — и не жалею, не жа­лею... Господин Семирадский выбрал достойный сюжет. И выполнил его превосходно. Но боже мой, боже мой — публика меня огорчила! Студенты так развязны... Они-то что ищут в этом сюжете? Люди без веры, в которых нет ничего святого! Курсистки и прочие дамочки, подстри­женные «а-ля Засулич»... — он спохватился, сказал мяг­ко: — Простите, Анатолий Федорович, задел старую рацу без умысла...

• Рана не такая уж старая, — усмехнулся Кони, — но вам, моему университетскому профессору, я прощаю...

Матросы убрали трап. Пароход задрожал, забурлила за кормой темная невская вода, ушла в сторону гранит­ная набережная с пестрой толпою гуляющих. Запоздав­ший пассажир бежал к пристани, размахивая тростью... У Николаевского моста пароход сделал крутой вираж и, подгоняемый течением, пошел к заливу, навстречу низко­му, оранжевому, как апельсин, солнцу.

На Николаевской набережной Васильевского острова, между Двадцать первой и Двадцать второй линиями, мо­нументальное здание Горного института выглядело поки­нутым и безлюдным. Победоносцев, словно продолжая прерванный разговор, сказал, кивнув на институт:

• Здесь, по крайней мере, не встретишь экзальтиро­ванных дамочек с короткими прическами...

• Лет двадцать назад здесь нельзя было встретить и самой госпожи геологии, — усмехнулся Анатолий Федо­рович.

Победоносцев вопросительно посмотрел на него.

• Да-да, Константин Петрович, цензура запрещала все книжки по геологии, на том основании, что они про­тиворечат учению Моисея о сотворении земли...

• Боже мой, как только не заблуждаются челове- ци, — вздохнул Победоносцев. — И часто из самых луч­ших побуждений.

• Заблуждение это дорого обошлось России. В подго­товке геологов мы отстали от Европы лет на пятьдесят. А впрочем, — Кони махнул рукой, — в чем только мы не отстали! Но я немного отвлекся. Мне, как и вам, Констан­тин Петрович, мало импонируют эти создания женского пола, отбившиеся от семьи...

• Вот тут мы, кажется, идем впереди всей Европы, —

165

сердито сказал Победоносцев. — К сожалению... Женщи­на, оторванная от домашнего очага, от руководства отца и мужа, становится легкой добычей искателей приключе­ний и социалистов. Все эти столичные курсы — вздор. Вы со мной согласны?

• Отчасти. Я не сочувствую идее собирать в столице молодых девушек и давать им огрызки знаний без всякой системы. Жизнь у них в Петербурге бездомная и безна­чальная...

• Так. Именно так! — Константин Петрович поднял длинный сухой палец. — Безначальная и бездомная!

• Что они, стали счастливее от того, что вместо до­машнего чтения прослушали лекции об ^правлении Ве­нецией в четырнадцатом веке? Стало у них светлее от этого на душе?

• Вот видите, вот видите, — оживляясь все более, приговаривал Победоносцев, словно это он в чем-то убе­дил своего собеседника. — Не могу оправдать безумства родителей, отпускающих дочерей «просвещаться» в Пе­тербург. — Он с ожесточением стукнул сухой длинной ладонью по колену. — Безумные, безумные люди! Вы, Анатолий Федорович, наверное, хорошо знаете, чем за­канчивается столичное просвещение?

• Да, — кивнул Кони. — Разбитых жизней я пови­дал немало. Сколько мрачных разочарований, само­убийств...

• Боже мой, боже мой! — сочувственно произнес По­бедоносцев.

• И все эти жертвы — несть им числа — приносят­ся для торжества совершенно отвлеченного «женского во­проса», — Кони заметил, что сидевший поодаль господин, одетый не по-летнему тепло, с большим зонтом в руках, стал прислушиваться к их разговору, и понизил го­лос: — Я сочувствую идее женского образования, но я не разделяю способа его осуществления. Общество не сде­лало главного — не дало этим девушкам, проучившимся несколько лет, никаких прав, ничего не предложило им, кроме учительства. Что же их ждет в жизни? Лесть на словах, голод и холод на деле. Им негде применить свои знания — отсюда и разочарования. И потому одни идут к террористам и гибнут, другие спускаются на дно...

Победоносцев вздохнул, осуждающе повторил свое не­пременное «боже мой», и Анатолий Федорович не понял, то ли он не одобряет его взгляды, то ли порицает равно­душие общества к своим «заблудшим» дочерям.

166

Некоторое время они молчали. Потом Константин Петрович спросил, как продвигается следствие по делу Юханцева

• Правда ли, что в его пирушках участвовал кое- кто оттуда? — Он красноречиво поднял глаза горе.

К сожалению, это так... Но мелкая сошка.

Победоносцев удивленно посмотрел на Кони.

• Среди них не может быть мелкой сошки! Они все на виду. Как неосторожно, как неосторожно. Юханцев по­ляк? — спросил он неожиданно.

Кони пожал плечами.

• Не интересовался. Впрочем, мать его зовут Тере­зией. Вдова действительного статского советника...

2

Всю оставшуюся дорогу до Петергофа Победоносцев молчал, задумчиво смотрел на подернутый дымкой берег.

Ближе к Петергофу дымка растаяла. Над застывшим в безветрии парком серебрились крыши дворца, почти сливаясь со светло-голубыми небесами. На центральном корпусе мерцала золотая корона.

Пароход причалил. Когда они шли по гулким мост­кам Купеческой пристани, Константин Петрович сказал:

• Я думал сейчас над вашими словами. Есть, есть в них зерно истины! Государственные болтуны сами ча­сто сеют смуту. Нанизывают громкие и пошлые фразы, как бисер на нитку. А что за фразами? Пусто. Пусто за фразами. Ничего своего. Все протаскивают к нам евро­пейские порядки. И в женском вопросе тоже. Забывают про нашу русскую особицу. Не во всеобщем образовании спасения искать надо, а в вере. В глубокой вере... — И не дожидаясь ответа, спросил: — Пойдемте парком вместе, Анатолий Федорович?

• С удовольствием. — Кони уже не раз прогуливался с Победоносцевым тенистым Нижним парком, поднимал­ся по лестнице у Большого каскада. Константин Петро­вич жил в одном из «Кавалерских домиков», рядом с дворцом. Коричневые, с белыми барельефами над окнами, зелеными ставнями-ширмочками, эти одноэтажные доми­ки среди густой листвы лип выглядели очень уютно.

В парке было прохладно. Похрустывал под ногами песок. Приглушенные плотной листвой, неслись щемящие

¹ Юханцев, кассир Общества взаимного поземельного кредита, растративший более 2 миллионов рублей.

167