Тема 5. Роль мифопоэтики реалистических писателей XIX века в воссоздании жизни человеческой души

В 20-е гг. XIX в. в европейской литературе внутри романтизма начало формироваться реалистическое направление. Позднее реалисты осознали свою противоположность эстетике романтизма, в частности – реалисты предпочли рациональный научный анализ вдохновенному мистическому синтезу и иррационализму романтиков. Несмотря на принципиальное несходство художественного метода реалистов с романтической художественной методологией, реалистическая литература, как и романтическая, испытала воздействие мифосознания.

Романная традиция в таких жанровых разновидностях, как психологический и социально-бытовой роман, в реалистической литературе подкрепляется мифологической традицией: для понимания духовно-нравственной проблематики реалистического психологического романа следует иметь в виду генезис этого жанра из инициационного мифа через просветительский роман воспитания (романы «Красное и черное», «Пармский монастырь» Ф. Стендаля, романы «Оливер Твист», «Николас Никльби», «Лавка древностей», «Большие надежды», «Дэвид Копперфилд» Ч. Диккенса, «Ярмарка тщеславия» У. Теккерея); в социально-бытовом романе раскрывается влияние на личность социальной атмосферы и бытовой среды, причем это влияние подчас настолько сильно, что мифологизируемые автором, социум и быт приобретают черты довлеющего над человеком рока (романы О. де Бальзака).

Критический пафос, свойственный реализму, служит одной из причин трансформации моделей архаического мифа в реалистической литературе. В идиллический хронотоп вторгаются ритмы и ценности буржуазной действительности, как отражение этого процесса в реалистическую литературу входит тема разрушения семейно-родовой идиллии («Отец Горио» О. де Бальзака, «Госпожа Бовари» Г. Флобера). Под воздействием среды персонажи реалистических романов Ф. Стендаля, О. де Бальзака, Г. Флобера и других авторов утрачивают черты мифологической героики, мельчают, что приводит к появлению двух альтернативных типов героев: 1) «лишнего человека» (его генезис может трактоваться двояко: с одной стороны – из образа чудака, выросшего из архетипа шута; с другой стороны, особенно для образа героя-гения, погубленного обществом – из мифо-ритуального архетипа «козла отпущения»), 2) молодого человека, завоёвывающего «место под солнцем» (тип, происходящий от архетипа плута). Роль инициационного хронотопа в реалистическом романе выполняет жизнь в буржуазном городе (О. де Бальзак, Ч. Диккенс и др.). Сам образ города писателями значительно мифологизируется, подчас приобретает черты мифологического одушевлённого существа.

Ещё одним типом героя с мифологической «родословной» является в реалистической литературе герой-«титан» – представитель буржуазии. Однако при сопоставлении его с героем-прототипом, культурным героем мифа, обнаруживается, как он далёк от первоисточника: его поведением руководят доведённые до крайности черты буржуазного сознания XIX в. – индивидуализм и страсть к накопительству (герои-буржуа в «Человеческой комедии» О. де Бальзака).

Как выродившиеся культурные герои мифа могут быть охарактеризованы многие герои Г. Флобера: для них характерно полное отсутствие не только героических черт, но и общественной активности (главные герои в романах «Воспитание чувств», «Госпожа Бовари»). Скептический взгляд на общество XIX в. отчасти объясняет такое отношение Г. Флобера к героям. В частности, духовная скудость провинциальной жизни сказывается на решении Г. Флобером темы семьи на фоне разрушения идиллического/пасторального мифического хронотопа. Инициационный в своих архаических истоках сюжет романов Г. Флобера также разворачивается как история разрушения: разрушаются мифические представления в сознании героев. Например, героиня романа «Госпожа Бовари» приходит к полному краху собственных иллюзий (типичных романтических мифов о красивой жизни), которые она никогда не хотела и не умела отличать от реальной жизни.

Снижение предшествующей мифо-литературной традиции наблюдается также в романе Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба». Мистер Пиквик – это сниженный вариант культурного героя мифа и героя-рыцаря рыцарского романа, соответственно Сем Уэллер – выродившийся потомок героя-трикстера и плута. Показательно, что Пиквика, как и Эмму Бовари, следовало бы признать жертвой романтического прекраснодушия. Однако это утверждение противоречило бы христианскому мировоззрению Ч. Диккенса, согласно которому недальновидный альтруизм и простота сердца прекраснодушны и святы в прямом, а не в ироническом смысле этих слов.

Возвращаясь к предшествующей мысли, отметим, что скепсис по отношению к мифотворчеству романтиков принимает крайние формы в творчестве писателей-преддекадентов и представителей культуры декаданса. В поэзии Ш. Бодлера, Л. де Лиля и других близких им авторов реакцией на романтические «красивости» становится поэтика безобразного, имеющая мифо-ритуальные (катарсические) истоки. Существенно, что поэтика безобразного в творчестве этих авторов закономерно оказывается связанной с эстетизацией зла. И хотя, как было отмечено, осознанная реакция на романтизм у них скорее критическая, в провозглашении антиэстетизма и аморализма своим творческим кредо они все же близки ряду романтических писателей (см. материал предыдущей темы). Характерно, что, подобно Дж. Байрону и некоторым другим романтическим писателям, они подчас открыто полемизируют с христианством (поэма «Каин» Л. де Лиля, стихотворения «Каин и Авель», «Литании Сатане» Ш. Бодлера).

Для анализа духовно-нравственных аспектов связи литературы конца XIX в. и мифологической традиции чрезвычайно важно отметить, что в культуре декаданса всё же присутствует, не всегда явно выраженная, подчас глубоко скрытая под маской игры и иронии, тяга к христианским ценностям. В качестве примера приведем слова Ш. Бодлера, которыми он охарактеризовал свой поэтический сборник «Цветы зла»: «В эту жестокую книгу я вложил всё мое сердце, всю мою нежность, всю мою веру (вывернутую наизнанку), всю мою ненависть. Конечно, я стану утверждать обратное, клясться всеми богами, будто это книга чистого искусства, кривлянья, фокусничества, и я солгу, как ярмарочный зубодер». В христианской системе координат прочитывается и стихотворение Ш. Бодлера «Эпиграф к осуждённой книге», которое, по авторскому замыслу, должно было открывать третье издание сборника «Цветы зла»:

Невинный, честно-близорукий

Читатель благонравных книг,

Брось этот горестный дневник

Греха, раскаянья и муки.

Когда у Сатаны в науке

Ты совершенства не достиг,

Брось! Не поймешь ты этот крик

И скажешь: он блажит со скуки.

Но если, трезвый ум храня,

Ты в силах не прельститься бездной,

Читай, чтоб полюбить меня.

Брат, ищущий в наш век железный,

Как я, в свой рай неторный путь,

Жалей меня... Иль проклят будь!

Перевод И. Лихачёва

В качестве комментария к стихотворению Ш. Бодлера ограничимся тем, что отметим соседство в поэтическом мире данного текста взаимопротивоположных начал: невинности и греха, трезвого ума и опасности впадения в прелесть, бездны и рая, жалости и проклятия. Эта особенность поэтики Ш. Бодлера до конца не объясняется ни данью романтическому двоемирию, ни мифологической бинарностью оппозиций. В полярности мировосприятия поэта, которая благодаря концентрации антитез подчас кажется гротескным наваждением, фантазмом, на самом деле реалистически (и вполне по-христиански) отражается противоречивость человеческой души, драматизм разворачивающейся в ней борьбы двух антитетичных начал: добра и зла, светлого и тёмного, божественного и демонического.

Столь же реалистичны в воссоздании жизни человеческой души и другие реалистические писатели, прибегающие для достижения этой цели к фантастике, которая на уровне сюжетных мотивов и хронотопа имеет много общего с мифом (например, «Шагреневая кожа» и другие романы О. де Бальзака из цикла «Философских этюдов», «Лавка древностей» и «Тайна Эдвина Друда» Ч. Диккенса). Правомерность обоснования реализма названных авторов в раскрытии темы души человека, исходя из христианских позиций писателей, может быть подтверждена их собственными высказываниями. Так, О. де Бальзак в «Предисловии к «Человеческой комедии»» признаётся, что он творит при свете двух вечных истин, одна из которых – христианская религия, а Ч. Диккенс в предисловии к «Оливеру Твисту» пишет: «Это святая правда, ибо эту правду Бог оставляет в душах развращённых и несчастных <…> В ней заключены и лучшие и худшие стороны нашей природы – множество самых уродливых её свойств, но есть и самые прекрасные; это – противоречие, аномалия, но это правда». В одном ряду с мыслями Ч. Диккенса следует рассматривать позицию романтика В. Гюго, изложенную им в предисловии к драме «Кромвель»: «Христианство приводит поэзию к правде <…> Она почувствует, что не всё в этом мире прекрасно с человеческой точки зрения, что уродливое существует в нём рядом с прекрасным, безобразное – рядом с красивым, гротескное – с возвышенным, зло – с добром, мрак – со светом» [61, с. 59].

Таким образом, бинарность сознания, обнаруживающаяся в мифологических моделях мировосприятия, в произведениях реалистов становится залогом истинности их представлений о внутреннем, духовно-нравственном мире человека. Наконец, миф как таковой, судя, например, по творчеству крупнейшего европейского реалиста XIX в. О. де Бальзака, становится в литературе путём к реалистической эстетике типического, поскольку миф является высшей реальностью, устойчивой и универсальной. Другими словами, реалистические авторы вводят миф в текст, провоцируя восприятие ситуации в качестве универсальной, становящейся в итоге поводом для философских размышлений над реально существующими духовно-нравственными проблемами.

Литература для чтения

Бальзак О. «Шагреневая кожа».

Диккенс Ч. «Лавка древностей».

Флобер Г. «Госпожа Бовари».

Бодлер Ш. стихотворения.

Лиль Л. стихотворения.

Контрольные задания и вопросы

Перечислите разновидности жанра романа, в которых реалистическая традиция подкрепляется мифологической традицией.

Какие изменения претерпевают мифологические сюжетные модели, хронотоп, типы героев в реалистической литературе?

Объясните, что служит главной причиной трансформации моделей архаического мифа в реалистической литературе.

С решением каких духовно-нравственных проблем связана трансформация архаической мифопоэтики (на уровне сюжетных мотивов, хронотопа, типов героев), произошедшая в реалистической литературе?

Сформулируйте важнейшие качества мифа, которые создают предпосылки для реалистической литературной типизации.

Охарактеризуйте отношение реалистических писателей к романтическому мифотворчеству.

Дайте духовно-нравственную оценку художественным приёмам, которые использовались авторами-преддекадентами и отражали их скептическое отношение к мифотворчеству романтиков.

Как вы можете объяснить то, что обнаруживающаяся в мифологических моделях мировосприятия и в романтическом искусстве бинарность сознания в произведениях реалистов становится залогом истинности их представлений о внутреннем, духовно-нравственном мире человека?

Какие духовно-нравственные качества представлены в стихотворении Ш. Бодлера «Эпиграф к осуждённой книге»? С какой мировоззренческой системой (мифологической или христианской) они связаны?

Какой духовно-нравственный смысл имеет то, что Ш. Бодлер использует в названии сборника «Цветы зла» слово-омоним, одновременно означающее и зло, и болезнь?