12 Сентября 1945 года военный министр Стимсон на заседании кабинета предложил

поделиться с Москвой ядерными секретами, чтобы снять подозрительность и сомнения

в двусторонних отношениях. Его поддержал только заместитель государственного

секретаря Дин Ачесон. Большинство министров не захотело делиться столь важным

секретом. Но когда в июле и сентябре 1946 года американцы проводили испытания

ядерного оружия на атолле Бикини, пригласили советских экспертов,

прикомандированных к комиссии ООН по атомной энергии, а также корреспондента

газеты «Красный флот».

Отношение к Советскому Союзу стало меняться в последние недели сорок пятого и

первые месяцы сорок шестого года. Сталин хотел окружить себя поясом

дружественных государств вместо санитарного кордона, который был до войны,

превратить Центральную Европу в надежный буфер для защиты от нападения. На

Западе видели, что Сталин насадил прокоммунистические правительства во всех

странах, где была Красная армия, и что свободными выборами в Восточной Европе и

не пахнет.

На Западе плохо понимали, почему так происходит. Один из иностранных

корреспондентов в Москве заметил:

— Нет специалистов по Советскому Союзу, есть только разные степени непонимания.

«Мне трудно примирить любезность и внимание, которое Сталин оказывал лично мне,

с чудовищной жестокостью его массовых расправ, — вспоминал Аверелл Гарриман. —

Те, кто не знал его лично, видели в Сталине только тирана. Но я видел в нем и

другое — ум, удивительное владение деталями, расчетливость. Для меня он был

более информированным, чем Рузвельт, и более реалистичным, чем Черчилль, в

некотором отношении — самым эффективным лидером военных лет… Сталин остается для

меня самой неразгаданной и противоречивой личностью в моей жизни».

Был ли советский вождь способен к искренности?

— Все государства маскируются, — однажды сказал Сталин, выступая перед

партийными пропагандистами, — с волками живешь — по-волчьи приходится выть.

В зале засмеялись.

— Глупо было бы все свое нутро выворачивать и на стол выложить, — продолжил

Сталин. — Сказали бы, что дураки…

«Со Сталиным, когда он был в хорошем настроении, контакт был легким и

непосредственным, — вспоминал один из руководителей Югославии. — Сталин был

холоден и расчетлив. Однако у Сталина была страстная натура с множеством лиц,

причем каждое из них было настолько убедительно, что казалось, что он никогда не

притворяется, а всегда искренне проживает каждую из своих ролей».

«Он был приучен жизнью, полной заговоров, — считал французский президент Шарль

де Голль, — скрывать подлинное выражение своего лица и свои душевные порывы, не

поддаваться иллюзиям, жалости, искренности и видеть в каждом человеке

препятствие или опасность. Молчал Сталин или говорил, его глаза были опущены, и

он непрестанно рисовал карандашом какие-то иероглифы…»

Черчилль пребывал в плену старой схемы «хороший царь — дурные советники».

Премьер-министр говорил, что маршал Сталин вынужден считаться со сторонниками

твердой линии в политбюро.

Его министр иностранных дел Энтони Иден объяснял журналистам:

— Ухудшение отношений с Советским Союзом связано с внутренним положением страны.

Сталин вынужден соглашаться с волей политбюро.

На встрече в Тегеране Черчилль объяснял, что неподготовленная высадка во Франции

приведет к ненужным потерям — погибнут десятки тысяч солдат. Сталин ответил:

— Когда один человек умирает — это трагедия. Когда двадцать тысяч — это

статистика.

Энтони Иден рассказывал коллегам, что Сталин показался ему очень маленьким, его

движения напоминали кошачьи. Иден, конечно, знал о его преступлениях, и он

пытался представить, как с рук Сталина капает кровь, но картина никак не

складывалась. Западным политикам трудно было совместить образ обаятельного и

разумного лидера, с которым они вели переговоры, с его ролью кровавого убийцы.

Сталинская «теплота» была порождением жесткости режима. Он был единственным, кто

имел право пойти на компромисс и отступить от прежней позиции. Западные политики

и дипломаты принимали это за его личную мягкость и готовность к компромиссам.

В Вашингтоне решили, что прямой и откровенный разговор со Сталиным поможет

понять, чего хотят русские. Послом в Москву назначили генерал-лейтенанта Уолтера

Беделла Смита, который был начальником штаба у Эйзенхауэра, — главного менеджера

войны, мастера деталей с ясным представлением о целом. Ему объяснили:

— Генералиссимус Сталин несколько раз выказывал недоверие к карьерным дипломатам

и, напротив, отличал военных. Военный, который воевал в Европе, лучше сможет

понять русских и получит откровенные ответы на вопросы, которые начинают нас

раздражать.

Сталина тогда именовали генералиссимусом.

Через день после Парада Победы, 26 июня 1945 года, президиум Верховного Совета

СССР принял указ об установлении высшего воинского звания Генералиссимус

Советского Союза. На следующий день звание присвоили Сталину. Еще в марте сорок

третьего Сталин пожелал стать маршалом. Он с удовольствием носил маршальскую

форму с широкими золотыми погонами и брюки навыпуск с красными лампасами. Потом

его, видимо, стало раздражать, что он оказался одним из многих маршалов, и он

прельстился возможностью поставить себя выше всех военачальников и принял давно

забытое звание, забавно звучащее для русского уха.

Уолтера Беделла Смита отправили в Москву еще и потому, что он был выходцем из

бедной семьи. Высшего образования не имел. Единственный генерал в американской

армии, не окончивший военное училище в Вест-Пойнте, из-за чего кадровые офицеры

смотрели на него свысока. В Вашингтоне рассчитывали, что простой человек найдет

общий язык с большевиками.

4 февраля 1946 года нарком Молотов отправил временному поверенному в делах США в

СССР Джорджу Кеннану письмо:

«В ответ на Ваше письмо от 31 января сообщаю, что Советское Правительство

согласно принять г-на Уолтера Беделла Смита в качестве Чрезвычайного и

Полномочного Посла Соединенных Штатов Америки в Советском Союзе.

Прошу Вас, г-н Поверенный в Делах, довести о вышеизложенном до сведения

Правительства Соединенных Штатов Америки и принять уверения в моем весьма

глубоком уважении».

Смит полетел в Москву через Берлин.

28 марта 1946 года главноначальствующий Советской военной администрации в

Германии генерал Василий Данилович Соколовский и его политический советник

Владимир Семенович Семенов передали из Берлина по ВЧ-связи Молотову

телефонограмму о беседе с новым американским послом Смитом:

«Смит пригласил нас к себе на вечерний кофе и говорил о настроениях в США

относительно СССР… Когда Смит беседовал с Трумэном, Трумэн просил его передать

Москве, что США готовы пойти навстречу интересам СССР, может быть, даже в

большей степени, чем Москва в свою очередь идет навстречу интересам США. Но он,

Трумэн, хотел бы только, чтобы СССР, осуществляя свои планы по обеспечению

безопасности, не давал США «под зад коленкой».

Смит представляет из себя единомышленника Эйзенхауэра, положительно настроен в

отношении Советского Союза. Характер экспансивный. Самостоятелен. Самолюбив.

Прямолинеен. Рассчитывает на внимание к себе и на более тесные личные отношения

с советскими деятелями…»

Его сборы были долгими. Новые подчиненные из московского посольства предупредили

генерала Смита: «Первое. В России ничего нельзя достать. Второе. Здесь большую

часть года очень холодно — и на улице, и дома».

Посол с женой купили: часы, ремешки для часов, авторучки, бритвы и лезвия к ним,

радио, лампочки, фен для сушки волос, утюги, батарейки, пылесосы, тостеры,

чернила, книги, игральные карты, поздравительные открытки, рождественские

украшения, скатерти, пепельницы, свечи, замки, пластинки, иглы, вешалки для

одежды, мыло для стирки, щетки для чистки обуви, оберточную бумагу, открывалки и

штопоры, фонарики, спички, термосы, лекарства, салфетки, косметику, заколки для

волос, коньки и лыжи, теннисные ракетки и мячи, а также подарки для будущих дней

рождения…

Все, у кого были друзья в Москве, попросили посла что-то прихватить для них. В

результате самолет был забит припасами, включая свечи для алтаря небольшой

католической церкви, которую открыли в Москве в соответствии с договоренностью

президента Рузвельта и наркома иностранных дел Литвинова…

«Мое первое впечатление — серость, — рассказывал Смит. — Москва хуже всего

выглядит ранней весной, когда покрытый сажей и грязью снег оседает и город

становится тусклым и однообразным. Одежда москвичей напомнила мне Пекин зимой…

Многие дома в очень плохом состоянии, хотя я не видел следов серьезных

бомбардировок, как в Лондоне и Берлине…»

Жизнь в Москве недавнему армейскому офицеру показалась более трудной, чем в

разрушенной и оккупированной Германии, где он прежде служил.

Первая проблема возникла из-за завтрака. В Индиане, где вырос Смит, к завтраку

относятся серьезно. Это пара яиц и солидный кусок ветчины. Когда посол и его

жена приехали в Москву, существовала карточная система. Послу полагалось

пятнадцать яиц в месяц. Его жене, хотя в Советском Союзе говорили, что женщины и

мужчины равноправны, полагалось только десять. На рынке яйца стоили безумно

дорого. Смиты решили купить несколько кур, чтобы обеспечить себя яйцами.

«Это легко сказать, но трудно сделать, — вспоминал посол. — В Советском Союзе

нельзя просто сесть в машину, поехать на ферму и купить цыплят. Такие операции

можно провести только через правительство, а бюрократические пути медленны и

сложны. Обратились в Бюро по обслуживанию иностранцев. Наш запрос переадресовали

в министерство сельского хозяйства. Сотрудник министерства в сопровождении

машины с охраной повез нас по Ярославскому шоссе на птицеферму, где нам устроили

ужин с водкой и шампанским. Цыплята были доставлены в Спасо-Хаус, и моему

примеру последовали другие послы».

В декабре 1947 года продовольственные карточки отменили, дипломатические лавки

закрыли. Иностранцам предстояло покупать продукты в обычных магазинах и на рынке.

Американки испытали шок, познакомившись с ценами в московских магазинах.

«Мы организовали кооператив, — рассказывал посол, — и стали заказывать

консервированные продукты в Америке. Всякий раз, когда прилетал посольский

самолет, он доставлял продовольствие. А вот когда правительство ввело

ограничение на ввоз беспошлинного продовольствия, всем пришлось покупать еду в

дорогих московских магазинах. Гражданам Америки с супермаркетами и дешевыми

магазинами на каждом шагу трудно представить себе условия жизни в Москве, где

полностью отсутствуют вещи повседневного обихода, которые мы воспринимаем как

данность…

Не многие в Соединенных Штатах понимают, как тяжело приходится русскому человеку

трудиться, чтобы заработать то немногое, что он получает, и какое давление на

него оказывается, чтобы он увеличивал продолжительность и напряженность его

труда. Советскому рабочему приходится работать почти пять часов, чтобы

заработать на дюжину яиц, американскому рабочему — тридцать восемь минут. Ради

пачки сигарет советский рабочий трудится два часа, американский — четыре минуты.

На пару мужской обуви американец заработает за полчаса, советский за сто четыре

часа…»

Иностранные дипломаты мучились, ведя дела с огромной бюрократической машиной,

где приказы приходят из Кремля и где все чиновники, даже министры, считают

безопаснее не показывать своей реакции и ничего не решать, пока не получат

точных указаний — желательно в письменном виде. Даже самый маленький вопрос,

который мог бы решить младший чиновник, передается на решение самым высоким

чинам…

«Главная проблема жизни в Москве, — писал Смит, — конечно же не материальный

дискомфорт, а ограничения, которые наложены на нашу свободу. Иностранцы отрезаны

от русского народа полицейским наблюдением, пропагандой и страхом наказания. Мы

пытались всячески улучшить отношения с русскими. Но на главный прием 4 июля из

трехсот приглашенных приходило двадцать пять. Я был очень огорчен, пока не

выяснил, что в другие западные посольства и столько не приходит…»

Молотов принял прилетевшего в Москву посла Смита.

«Смит заявляет, что по своему личному опыту сотрудничества с советскими военными

он знает, что на слово советских военных и Генералиссимуса Сталина можно

положиться, — отмечено в записи беседы. — Когда Эйзенхауэр был в Москве, на него

глубокое впечатление произвели слова Генералиссимуса Сталина о том, что он,

Генералиссимус, может быть, не все скажет Эйзенхауэру, но он никогда не скажет

ему неправды. Может быть, он, Смит, наивен, но он по-прежнему убежден, что это

правильно.

Молотов замечает, что на заявления Генералиссимуса Сталина можно положиться.

Смит говорит, что Генералиссимус Сталин пользуется большим уважением в

Соединенных Штатах. Американский народ верит слову Генералиссимуса Сталина».

После этого послу была предоставлена возможность поговорить с вождем.

Ночь была чистой и холодной, небо полно звезд, когда в половине девятого вечера