5.3.4.3. Виды рефрейминга и пределы их возможного использования в процессе убеждения присяжных заседателей и председательствующего судьи

В литературе по НЛП различают два рефрейминга - рефрейминг содержания (содержательный или смысловой рефрейминг) и рефрейминг контекста (или контекстный рефрейминг).

Создатели НЛП следующим образом определяют сущность и отличие этих видов рефрейминга:

"Никакое поведение само по себе не полезно и не бесполезно. Любое поведение в чем-то будет полезно, когда вы определяете, в чем, это рефрейминг контекста... В случае рефрейминга контекста спросите себя: "В каком контексте это поведение, на которое человек жалуется, могло быть ценным? Представьте себе различные контексты, пока не найдете такой, где оценка поведения меняется...

И никакое поведение само по себе не имеет смысла, так что вы можете придать ему любой смысл. Это рефрейминг смысла. Выполнение его требует от вас лишь способности описать, как должно быть осмыслено это поведение, а такая способность зависит от ваших творческих и выразительных сил... В случае рефрейминга смысла спросите себя: "Есть ли какая-нибудь более широкая рамка, где это поведение имело бы позитивную ценность?". Какие другие аспекты той же ситуации, но не замеченные этим человеком, могли бы придать такому поведению другую смысловую рамку, или проще: "Что еще могло бы означать это поведение? "Как еще мог бы я описать ту же ситуацию?" *(886).

Содержательный рефрейминг заключается в изменении точки зрения на реальность путем переопределения содержания (смысла) одной и той же ситуации, проблемы, события, явления, факта, обстоятельства.

Контекстный рефрейминг заключается в том, что определенному явлению, событию, факту, ситуации (чаще всего негативно переживаемому поведению или свойству) придается другое значение путем помещения его - чаще всего вербально - в такой контекст, в котором он выполняет позитивную функцию *(887). Как отмечает С. Андреас, "Любое поведение может представлять ценность в определенном контексте. Даже убийство может оказаться оправданным и необходимым в ситуации самозащиты" *(888) (в ситуации необходимой обороны - В.М.).

Однако придание другого значения определенному поведению, ситуации, событию, факту путем вербального помещения их в другой контекст, в котором они выполняют совершенно другую функцию (положительную или отрицательную) по существу означает языковое переопределение их смысла, содержания. Тогда не ясно, чем же контекстуальный рефрейминг отличается от рефрейминга содержания.

О том, что принятая в литературе по НЛП классификация видов рейрейминга выглядит не достаточно ясной и однозначной даже для известных специалистов свидетельствуют следующие рассуждения С. Андреаса:

"Контекстный рефрейминг помещает "проблемное" поведение в другой контекст, тот в котором оно может иметь определенную ценность. Например, отец может рассматривать "упрямство" своей дочери как отрицательную черту до тех пор пока не подумает об этом в контексте ее возможной встречи с человеком, имеющим дурные намерения и пытающимся склонить ее к чему-либо" *(889).

Смысловой рефрейминг меняет значение поведения в данном конкретном контексте. Например, если отец кричит на сына, сын может увидеть причину в том, что отец его не ценит и не любит.. Если же мы посчитаем, что отцом руководит желание сделать жизнь сына лучше, но его способности к коммуникации ограничены, потому что его собственный отец был жесток с ним, мы придадим этому крику несколько более положительное значение. В результате сын будет по-другому реагировать на него, что, в свою очередь, изменит и реакцию отца. Очень легко накричать на того, кто презрительно смотрит сквозь тебя, и очень трудно - на того, кто проявляет понимание и уважение.

Часто Вирджиния осуществляла рефрейминг, просто используя для описания проблемного поведения другие слова. Смысловые оттенки, привносимые новым описанием, приводили к более положительному восприятию поведению. Вирджиния, например, описывала отцовский гнев как способ, которым тот "выражает свои мысли" *(890) (выделено мною - В.М.).

Если значение, содержание и смысл "проблемного поведения" меняется и при смысловом и при контекстном рефрейминге, то не понятно, чем же они отличаются. Эти неувязки, по-видимому, обусловлены тем, что специалистам по НЛП не удалось определить логическое основание классификации видов рефрейминга.

Представляется, что в основание деления рефрейминга на виды может быть положены различные языковые средства и способы вариативной (альтернативной) интерпретации действительности, которые выступают в качестве языковых смысловых рамок, переформулирующих смысл, содержание "проблемного поведения" или проблемной ситуации, о которых говорится в речи.

В приведенных выше высказывании С. Андеаса речь идет, по крайней мере, о двух способах вариативной интерпретации действительности: контекстном рефрейминге и значимом языковом варьировании, основанном на "игре" значениями слов, которые придают новые смысловые оттенки при освещении "проблемного поведения" в нужном говорящему свете.

Представляется, что именно эти и другие языковые средства и способы вариативной интерпретации действительности образуют сущность рефрейминга как технического приема нейролингвистического программирования сознания и поведения слушателей, модификации *(891) их сознания, изменения их отношения к реальности (внутренней или внешней), в том числе к определенной проблеме, ситуации, "проблемному поведению" человека или взаимодействующих людей.

В зависимости от языковых средств и механизмов вариативной интерпретации действительности, которые используются судебными ораторами для освещения в выгодном для них свете (с позиции обвинения или защиты) фактических обстоятельств дела, в том числе "проблемного поведения" подсудимого и потерпевшего", рефрейминг можно условно разделить на следующие виды (как будет показано ниже в искусной судебной речи, как правило, используется несколько видов рефрейминга):

рефрейминг, основанный на изменении контекста (его сущность уже рассмотрена выше);

рефрейминг, основанный на варьировании степени подробности описания фактических обстоятельств дела;

рефрейминг, основанный на риторических вопросах;

рефрейминг, основанный на общих положениях;

рефрейминг, основанный на метафорах;

рефрейминг, основанный на значимом языковом варьировании;

рефрейминг, основанный на "оживлении" неодушевленных предметов;

Рефрейминг, основанный на варьировании степени подробности (детальности) описания фактических обстоятельств дела. Одним из языковых средств воздействия на сознание слушателей, управления их пониманием окружающей действительности, конкретной ситуации, формирования у них определенной точки зрения по определенным вопросам является варьирование степени детальности описания конкретной ситуации *(892), фактических обстоятельств дела. В литературе по лингвистике отмечается, что:

"...главное, определяющее различие в отражении одной и той же ситуации, это: что в ситуации описывается, про что умалчивается" *(893);

"К числу важнейших социокультурных норм использования языка относится правило соотнесения степени подробности описания ситуации с прагматическим контекстом" *(894).

При разработке судебной речи прагматический контекст, определяющий степень подробности описания фактических обстоятельств дела, задается отстаиваемой стороной позицией по уголовному делу. Каждая из сторон при изложении фактических обстоятельств дела более или менее подробно, детально описывает и "выпячивает" при помощи тщательно подобранных лингвистических средств только те обстоятельства, факты, которые ей представляются важными и существенными для обоснования своей позиции. Не выгодные для стороны обстоятельства, факты вуалируются при помощи их опущения (исключения), искажения, а также путем их очень краткого и осторожного описания. Об этом свидетельствуют следующие соображения известного русского теоретика судебного красноречия А.Г. Тимофеева:

"Но быть правдивым в изложении не значит, однако, перечислять все известные обстоятельства: оратор имеет право выбора, может останавливаться лишь на тех, которые представляются для него существенными и полезными. Этим и объясняется различие в изложении одного и того же дела под углом зрения обвинения и защиты, что нисколько не препятствует и тому и другому быть совершенно согласными с принятыми судом фактическими данными. Если картина самого преступления, способ его совершения, например, особенная жестокость, бессердечие преступника, истязание жертвы - выгодна для обвинения, на ней подробно остановится прокурор и ее пройдет по возможности коротко защита, и наоборот" *(895).

При изложении обстоятельств дела под углом зрения обвинения и защиты с целью склонения присяжных заседателей к своему мнению, своей точке зрения на те или иные обстоятельства судебные ораторы используют и другие виды рефрейминга.

Рефрейминг, основанный на риторических вопросах. Одним из языковых механизмов вариативной интерпретации действительности, при помощи которого осуществляется контроль за сознанием и поведением собеседника и слушателей, является постановка вопросов *(896).

В литературе по НЛП *(897) в качестве классического примера этого вида рефрейминга приводится история о том, как Том Сойер заставил мальчишек покрасить за него забор. Юный хитрец одним только своим вопросом "Часто ли мальчикам достается красить заборы?" настолько "изменил рамку", переопределил и переосмыслил ситуацию, что забор был не просто выкрашен не им, а другими, но целых три раза, да еще перед забором была проведена белая полоса. И было бы сделано еще больше, да вот "краситель" закончился...

Этот любопытный пример усиления при помощи рефрейминга прагматической аргументации является хорошей иллюстрацией остроумного высказывания Амброза Бирса о том, что в определенных ситуациях: "Аргументация - это способ заставить другого сделать то, что не хочется делать самому".

В состязательном судопроизводстве умные риторические вопросы существенно усиливают логическую аргументацию судебного оратора, помогают ему склонять присяжных заседателей и председательствующего судью к своему мнению, и, таким образом, предопределяют судебное решение. Об этом свидетельствуют следующие примеры.

Авраам Линкольн (в бытность свою адвокатом) на суде по иску пароходных компаний, добивавшихся запрета строительства моста через Миссисипи, выступал защитником строителей.

В своей краткой речи он, высказав восхищение блестящей речью адвоката-соперника, задал суду только один вопрос: имеет ли гражданин больше права путешествовать по реке, нежели пересекать ее? Этот вопрос решил исход дела в пользу строителей, хотя их противники и привели много серьезных аргументов *(898).

В истории российской адвокатуры, пожалуй, самый интересный пример эффективного использования вопроса в суде присяжных дал Ф.Н. Плевако. Однажды он защищал одну нищую старуху, которая обвинялась в краже французской булки. Выступавший перед ним прокурор произнес часовую обвинительную речь, общий смысл которой сводился к тому, что хотя преступление, которое совершила обвиняемая, и невелико, но осуждена она должна быть по всей строгости закона, так как Закон есть Закон, и любое даже незначительное его нарушение, как кража французской булки, подрывает основы Закона, самодержавия и в конечном счете наносит непоправимый вред Российской Империи. Речь прокурора была произнесена с большим подъемом, очень эмоционально; она произвела большое впечатление и на присяжных, и на публику.

Защитительная речь Ф.Н. Плевако состояла практически из нескольких фраз, причем основная смысловая нагрузка в них легла как раз на риторический вопрос. Сказал же он следующее: "Уважаемые господа присяжные. Не мне напоминать вам о том, сколько испытаний выпало на долю нашему государству и в скольких из них Россия вышла победительницей. Устоев Российской империи не смогли подорвать ни татаро-монгольское нашествие, ни нашествие шведов, турок, французов. Как вы думаете, вынесет ли Российская империя одну французскую булку?" *(899) (выделено мною - В.М.).

Остроумно поставленный риторический вопрос (с изящным оттенком иронии) помог присяжным заседателям по достоинству оценить неадекватный обвинительный пафос прокурора по поводу кражи такого незначительного объекта, как булка, и таким образом разрушить впечатление от обвинительной речи. В результате подзащитная Ф.Н Плевако была оправдана.

По этому делу судебные ораторы с целью склонения присяжных заседателей к своей точке зрения, освещения обстоятельств дела в выгодном для них свете использовали и такую риторическую фигуру как общие места.

Рефрейминг, основанный на общих местах. В приведенном примере общие места в речи прокурора заключались в его рассуждениях о том, что хотя преступление, которое совершила обвиняемая, и невелико, но осуждена она должна быть по всей строгости закона, так как Закон есть Закон, и любое даже незначительное его нарушение, как кража французской булки, подрывает основы Закона, самодержавия и в конечном счете наносит непоправимый вред Российской Империи.

В защитительной речи Ф.Н. Плевако общими положениями являются общие мысли об испытаниях, выпавших на долю России, ее победах над различными захватчиками.

Таким образом, общие места - это фигура речи, в которой рассматриваются какие-либо общие вопросы, например, о правосудии, преступлении и наказании, правде и справедливости, добре и зле и другие общие вопросы, мысли, на первый взгляд лишь косвенно связанные с основной частью, а на самом же деле развивающие одну или несколько мыслей, высказанных в данной речи *(900). Общие места выступают в роли своеобразной языковой смысловой рамки, расширяющей, углубляющей и изменяющей представления слушателей об окружающей действительности. Иногда общие места ловкими судебными ораторами используются для искажения перспективы дела, неправильной интерпретации "проблемного поведения" потерпевшего и обвиняемого, несправедливой нравственной и правовой оценки такого поведения.

В книге П.С. Пороховщикова эта риторическая фигура называется "общие мысли", к которым он относил общие для всех времен и народов философские мысли и афоризмы практической мудрости, общие рассуждения по вечным и трудноразрешимым вопросам, которые возникают при осуществлении правосудия.

Например, рассуждения по таким общим вопросам: в чем заключается цель наказания?; можно ли оправдать подсудимого, когда срок его предварительного заключения больше срока угрожающего ему наказания?; можно ли оправдать подсудимого по соображению: на его месте я поступил бы так же, как он?; может ли безупречное прошлое подсудимого служить основанием к оправданию?; можно ли ставить в вину безнравственные средства защиты?; можно ли оправдать подсудимого потому, что его семье грозит нищета, если он будет осужден?; можно ли осудить человека, убившего другого, чтобы избавиться от физических или нравственных истязаний со стороны убитого?; можно ли оправдать второстепенного соучастника на том основании, что главный виновник остался безнаказанным вследствие небрежности или недобросовестности должностных лиц; какое значение могут иметь для данного процесса жестокие ошибки прошлых времен и других народов? и т.п. *(901).

Как отмечает П.С. Пороховщиков, "все эти и им подобные вопросы должны быть хорошо знакомы оратору и основательно продуманы им, чтобы он всегда мог говорить о них не только как сведущий законник, но и как просвещенный сын своего времени. Мы должны изучить эти вопросы раз навсегда, чтобы пользоваться ими, смотря по обстоятельствам. В каждом процессе может возникнуть такой общий вопрос, и то или иное освещение его, устраняя или подтверждая основные положения оратора, может решить исход дела. Поэтому надо заранее устранить возможность быть застигнутым врасплох" *(902) (выделено мною - В.М.).

То или иное освещение указанных общих вопросов в обвинительной или защитительной речи задает определенную точку зрения на рассматриваемое дело, поведение подсудимого и потерпевшего в криминальной ситуации, и, таким образом, может в значительной степени предопределить исход дела, особенно при разрешении в суде присяжных уголовного дела в нестандартной, нравственно-конфликтной ситуации. В подобных ситуациях общие места речи прокурора или адвоката, освещающие эти общие вопросы с позиции обвинения или защиты, вызывают у присяжных заседателей соответствующие представления о критериях правильного и справедливого разрешения рассматриваемого дела *(903) и таким образом активизируют смыслообразующую функцию здравого смысла и совести, задают определенную направленность познавательным и эмоциональным процессам присяжных заседателей при разрешении ими дела по основным вопросам о фактической стороне дела и виновности.

Общие места речи, содержащиеся в них общие мысли представляют собой своеобразные подсказки или опорную общую точку зрения, которые помогают или мешают присяжным заседателям в сложных нравственно-конфликтных ситуациях выработать правильное и справедливое решение по вопросам о фактической стороне дела и виновности подсудимого, а также по вопросу о том, заслуживает ли он снисхождения.

Прокурор и адвокат должны внимательно следить за тем, чтобы в "общих местах" речи процессуального противника не содержались общие положения, установки, противоречащие требованиям присяги и действующего законодательства и формирующие у присяжных заседателей безответственное отношение к исполнению своих обязанностей.

В качестве примера злоупотребления "общими местами" в целях манипулирования мыслями и чувствами присяжных заседателей, склонения их к вынесению несправедливого оправдательного вердикта можно привести следующий фрагмент из речи С.А. Андреевского по делу Тарновского: "Ваш долг удалять из общества только дурных, злонамеренных, вредных, опасных людей. Вы не сухие юристы, вы - живые, сердечные судьи совести. И вы не осудите человека с добрейшею душою, привязчивого, искреннего, всеми любимого, но замученного двумя своими недугами до потери всякого смысла... Суд присяжных всегда поймет истинное горе подсудимого. Этот суд всегда отличит человека несчастного и безвредного от виновного" *(904).

В подобных случаях государственный обвинитель в своей реплике должен обратить внимание присяжных на то, что эти рассуждения адвоката противоречат требованиям присяги, запрещающей оправдывать виновного, и на то, что безнравственное и противоправное поведение потерпевших и обстоятельства положительно характеризующие подсудимого до совершения преступления дают им основание не для оправдания подсудимого, а для признания его заслуживающим снисхождения.

Точно также должен реагировать адвокат, когда прокурор пытается манипулировать мыслями и чувствами присяжных заседателей при помощи некорректного использования "общих мест".

Рефрейминг, основанный на метафорах. В литературе по НЛП, термин "метафора" означает один из эффективных способов нейролингвистического программирования, используемых для обогащения, дополнения и изменения внутренней модели мира человека, его взглядов, убеждений, мнений об окружающей действительности, формирования у него новых точек зрения, взглядов на определенную ситуацию, представленные в ней объекты. Сущность этого способа нейролингвистического программирования заключается в размышлении о ситуации иносказательно - в сравнениях, историях, притчах, аллегориях, аналогиях *(905), представление одной ситуации в терминах другой. Явно или неявно метафора подразумевает, что одна вещь в чем-то подобна другой *(906).

"Метафора - это способ представления и сообщения информации, в котором некое содержание или смысл выражается словами и образами из другой области жизни или знаний, проливающими свет на сущность и характер интересующего нас явления" *(907).

Указанный способ нейролингвистического программирования, предполагающий умение говорить и мыслить образами, лежит в основе тактического приема защиты, который адвокат Джерри Спенс называет выбор лейтмотива *(908). Сначала он записывает свои основные доводы на бумаге, просматривает их несколько раз и редактирует. Затем он придумывает наглядную фразу или метафору, которая подкрепляет эти доводы (тезисы) и отражает суть дела с позиции защиты. Эта фраза и представляет собой лейтмотив спора. Вот как он использовал данный прием по одному из дел в суде присяжных:

"Несколько лет назад я защищал молодого человека, которого обвиняли в нападении с применением холодного оружия на его сотрудницу по работе в школе для умственно неполноценных детей. Когда я изучил дело, то смог взглянуть на жертву глазами своего подзащитного: этакая секс-бомба, молодая соблазнительная красавица, которая все время над ним издевалась - просто для развлечения. Даже назначала втемную свидания водителям грузовиков по дорожной коротковолновой рации. Однажды утром рабочие дневной смены нашли в подвале школы почти полностью голое женское тело. На теле были многочисленные ножевые ранения. Мой клиент был арестован сразу.

Укол! Еще укол! Будто молодой человек напал на нее с единственным эффективным фаллосом, которым он обладал - ножом... Мой клиент был похож на тощего запуганного воробышка с очками на носу. Стекла очков были толстыми, как донышки бутылок. Кроме того, из-за своей неестественной приклеенной улыбки он выглядел еще более нервным и странным.

Но в ходе судебного разбирательства нам удалось доказать, что этот парень был невиновен, а убийцей, видимо, был неизвестный, проникший ночью на территорию школы.

К моменту заключительного выступления я определил мольбы своего клиента о правосудии как "плач воробья". Это стало моим лейтмотивом. В своей речи я обратился к прокурору, приятному во многих отношениях мужчине, обладателю орлиного носа. Он напоминал мне хищную птицу.

- Посмотрите на этого воробышка! - Я указал на своего клиента. - Его хочет сделать своей добычей ястреб. - Я повернулся к жюри. - И я говорю вам, бросьте ястребу воробышка, и он его заклюет. Не обращайте внимание на его писк! Отдайте его прокурору. - Я посмотрел в глаза каждому присяжному. Женщина на самой дальней скамье качнула головой: "нет". Тогда я стал обращаться к ней. - Нет? Он всего лишь воробышек. Кому он нужен? ...Моя речь оказалась удачной благодаря выбранному лейтмотиву, оттеняющему правду. Парень был щуплый, беспомощный и незначительный. А правосудие!? Как же правосудие? Слабый крик из уст невиновного был для присяжных оглушительным.

Давайте и мы подберем фразу, которая станет лейтмотивом, девизом нашего выступления. Лейтмотив является итогом всего выступления, его основой. Можно сказать, что лейтмотив - это сердце нашей речи" *(909).

Представляется, что реализация этого приема в процессе произнесения речи представляет собой рефрейминг, основанный на метафоре. Использование судебными ораторами в состязательном уголовном процессе подобных приемов языкового манипулирования сознанием и поведением слушателей допустимо лишь в той мере, в какой они, как в данном случае,:

- работают на позицию применяющей языковую манипуляцию стороны, подчеркивают ее правильность и справедливость, деятельно помогают заключенной в этой позиции правде, оттеняют ее;

- используются в качестве не основного, а дополнительного способа усиления своей аргументации и разрушения аргументации процессуального противника (основным способом является логическая аргументация, анализ доказательств);

- активизируют здравый смысл и совесть присяжных заседателей и судьи, их познавательные и эмоционально-волевые процессы, направляют их мысли и чувства в нужную для дела сторону (в данном примере - с позиции защиты. Языковое манипулирование при помощи метафоры помогло присяжным проникнуться чувством сострадания и ответственности за судьбу невиновного человека, случайно заподозренного в совершении опасных преступлений);

- побуждают присяжных заседателей и судью к принятию правильного и справедливого решения.

При этих условиях рефрейминг при помощи метафор может быть использован и прокурором для усиления своей аргументации и разрушения аргументации защиты - когда позиция обвинения основана на достаточном количестве обвинительных доказательств. Однако этим приемом следует пользоваться очень осторожно, используя адекватные личности подсудимого, его поведению в суде сравнения, эпитеты и метафоры.

Неосторожное и неумелое использование метафор и других образных средств при недостаточной доказательственной базе обвинения может существенно подорвать позицию обвинения, так как наводит присяжных заседателей на мысль, что у обвинения не все в порядке с доказательствами. Особенно, если защитник обратит внимание присяжных на это обстоятельство. Подтверждением тому является судебный репортаж Мэлора Стуруа по делу Майкла Джексона, обвиняемого в растлении мальчиков:

"...прокурор и адвокат в своих заключительных речах склоняли присяжных в противоположные стороны, не жалея красок и красноречия. Прокурор Рональд Зонен называл Джексона не иначе как "хищником", который охотится за "бедными мальчиками".

- Днем эти мальчики играют, а ночью он играет с ними, - строчил как пулемет прокурор. - Лев никогда не преследует сильную антилопу. Хищник выбирает слабейшую!

Адвокат Джексона Мезеро ухватился за это сравнение его клиента со львом.

- Когда прокурор прибегает к подобному трюку, это означает, что он оказался в затруднительном положении, - парировал адвокат. - Вы, господа присяжные, присутствуете не на литературном конкурсе сравнений. Речь идет о жизни, будущем, свободе и репутации Майкла Джексона! Вот что передано в ваши руки. Обвинители забрызгали грязью имя Джексона, ибо он гуманная личность. Но они не смогли доказать его виновности!..

Подсудимый Джексо и впрямь не был похож в эти минуты на льва. Он скорее напоминал затравленную лань" *(910).

Из приведенных примеров видно, что при этом виде рефрейминга следует подбирать такие сравнения и метафоры, которые реалистически отражают не только способ и другие элементы объективной стороны рассматриваемого деяния, но и внешний облик, характер и даже невербальное поведение подсудимого или потерпевшего в суде.

В состязательном уголовном процессе рефрейминг при помощи различных образных средств в качестве дополнительного способа аргументации имеет особенно важное значение при рассмотрении и разрешении дела в условиях информационной неопределенности, при дефиците или противоречивости доказательств. В подобных ситуациях удачная метафора может помочь стороне склонить присяжных заседателей к своему мнению.

Например, по одному из дел адвокат пытался убедить присяжных заседателей, что проанализированные в речи обвинителя косвенные доказательства подобны цепочке, а, следовательно, надежность их не превышает прочности слабейшего звена этой цепочки. Далее он стал настаивать на том, что в предъявленных обвинением доказательствах есть несколько слабых мест и поэтому присяжные не должны выносить подсудимому обвинительный приговор.

Прокурор в своей реплике также воспользовался метафорой, чтобы аргументировать свою позицию. Он заявил, что проанализированные им в обвинительной речи многочисленные косвенные доказательства подобны канату, состоящему из множества отдельных прядей. Пусть несколько прядей слабы и могут порваться, но канат в целом остается прочным и надежным. Точно также и в рассмотренном ими деле, хотя какие-то отдельные улики могут не вызывать доверия, однако, кроме них, в деле имеется достаточно много веских доказательств, свидетельствующих о прочности и надежности позиции обвинения, которые позволяют вынести обвинительный приговор *(911).

И прокурор и адвокат использовали один и тот же способ дополнительной аргументации своей позиции - рефрейминг, основанный на подходящей метафоре, определяющей смысловую рамку высказывания. Но метафора государственного обвинителя более точно отражала сущность такого свойства системы косвенных доказательств, как ее надежность, и поэтому лучше помогла присяжным наглядно представить и понять это свойство. В результате применения прокурором более удачной метафоры чаша весов правосудия склонилась в сторону обвинения: присяжные вынесли правильный и справедливый обвинительный вердикт.

Приведенные выше метафоры используются не только в прокурорской и адвокатской практике, но и в теории доказательств для выражения сути двух подходов к оценке надежности выводов об обстоятельствах, подлежащих доказыванию, на основании совокупности косвенных доказательств. При первом подходе надежность совокупности косвенных доказательств сравнивается с надежностью любой цепи, которая ограничена надежностью (прочностью) самого слабого ее звена.

При втором подходе (который мы разделяем) надежная совокупность (система) косвенных доказательств уподобляется канату, сплетенному из нескольких веревок или из множества тонких веревочек. Суть данного подхода хорошо сформулировал И. Овсянников:

"...совокупность косвенных доказательств, направленных на установление одного и того же факта или обстоятельства, можно сравнить с канатом, сплетенным из множества тонких веревочек, но не с многозвенной цепью. Сравнивая отдельные доказательства с отдельными веревочками, можно сказать, что доказать искомый факт одним косвенным доказательством нельзя так же, как нельзя поднять тяжелый груз одной веревочкой. Но совокупность косвенных доказательств, образующих частную систему доказательств, позволяет доказать искомый факт так же, как совокупность веревочек, сплетенных в канат, позволяет поднять груз. При этом при достаточной надежности системы выпадение из нее одного доказательства, например, при проверке в суде, не должно мешать сохранять свое доказательственное значение системе оставшихся доказательств так же, как разрыв одной из веревочек в канате не мешает ему держать тяжелый груз благодаря исходному запасу прочности. Поэтому и считается, что среди прочих свойств система доказательств должна обладать и таким свойством, как надежность" *(912).

Итак, и в теории доказательств и в судебной практике удачная метафора помогает наглядно представить и лучше понять под разными углами зрения (с разных точек зрения) такое свойство системы косвенных доказательств, как ее надежность.

Рефрейминг, основанный на значимом языковом варьировании. Одним из важнейших языковых механизмов, при помощи которого в процессе рефрейминга осуществляется вариативная интерпретация действительности, скрытое управление пониманием слушателей, формирование у них определенной точки зрения на окружающую действительность, определенную ситуацию, является значимое языковое варьирование.

Суть значимого языкового варьирования заключается в том, что из множества возможных языковых средств описания некоторого положения дел, ситуации выбираются именно те способы описания, которые несут в себе необходимые говорящему оттенки значения, ассоциации, представляют ситуацию, положение дел в выгодном для говорящего свете, вуалируют или "выпячивают" те или иные аспекты ситуации, обстоятельства дела, фокусируют на них внимание слушателей, либо, наоборот, отвлекают от них внимание в соответствии с интересами говорящего и, таким образом, вызывают потребный говорящему отклик в душе слушателей *(913).

При этом скрытые возможности языка используются говорящим для того, чтобы навязать слушающему определенное представление о действительности, отношение к ней, эмоциональную реакцию или намерение, не совпадающие с тем, какое слушающий мог бы сформировать самостоятельно *(914).

Надо заметить, что подобные приемы управления сознанием и поведением слушателей, склонения их к мнению оратора были хорошо известны еще античным риторикам. Например, Аристотель рекомендовал для освещения определенных предметов и обстоятельств дела в выгодном оратору свете использовать подходящие для этого метафоры и эпитеты:

"Нужно употреблять в речи подходящие эпитеты и метафоры... И если желаешь представить что-нибудь в прекрасном свете, следует заимствовать метафору от предмета лучшего в самом роде вещей; если же (хочешь) выставить что-нибудь в дурном свете, то (следует заимствовать ее) от худших вещей, например... о просящем милостыню сказать, что он просто обращается с просьбой, а об обращающемся с просьбой сказать, что он просит милостыню... Так, Ификрат называл Каллия нищенствующим жрецом Кибелы, а не факелоносцем. На это Каллий говорил, что он (Ификрат) - человек непосвященный, ибо в противном случае он называл бы его не нищенствующим жрецом Кибелы, а факелоносцем. И та и другая должности имеют отношение к богине, но одна из них почетна, а другая нет. Точно так же (лица посторонние) называют (окружающих Дионисия) Дионисиевыми льстецами, а сами они называют себя художниками. И то, и другое названия - метафора, но первое (исходит от лиц), придающих этому грязное значение, а другое - (от лиц, подразумевающих) противоположное. Точно так же и грабители называют себя теперь пористами (сборщиками чрезвычайных податей). С таким же основанием можно сказать про человека, поступившего несправедливо, что он ошибся, а про человека, впавшего в ошибку, что он поступил несправедливо, и про человека, совершившего кражу, что он взял, а также, что он ограбил... одно слово более употребительно, более подходит, скорее может представить дело перед глазами, чем другое. Кроме того, и разные слова представляют предмет не в одном и том же свете... Метафоры следует заимствовать от слов прекрасных по звуку, или по значению или (заключающих в себе нечто приятное) для зрения или для какого-либо другого чувства...

То же и в области эпитетов: можно создавать эпитеты на основании дурного или постыдного, например, (эпитет) "матереубийца", но можно также создавать их на основании хорошего, например, "мститель за отца". Точно так же и Симонид, когда победитель на мулах предложил ему незначительную плату, отказался написать стихотворение под предлогом, что он затрудняется воспевать "полуослов". Когда же ему было предложено достаточное вознаграждение, он написал:

Привет вам, дочери быстроногих, как вихрь, кобылиц, хотя эти мулы были также дочери ослов. С этой же целью можно прибегать к уменьшительным выражениям: уменьшительным называется выражение, представляющее и зло и добро меньшим, (чем оно есть на самом деле); так Аристофан в шутку говорил в своих "Вавилонянах": "кусочек золота" вместо "золотая вещь", вместо "платье" - платьице", вместо "поношение" - "поношеньице" и "нездоровьице". Но здесь следует быть осторожным и соблюдать меру в том и другом" *(915) (выделено мною - В.М.).

К подобным приемам языковой манипуляции, исключению понятий, которые вызывают у слушателей не выгодные оратору представления, ассоциации, мысли и чувства, и употреблению вместо них слов и выражений, представляющих добро или зло меньшим или большим, чем оно есть на самом деле, нередко прибегают и судебные ораторы при освещении фактических обстоятельств дела, лиц и предметов в выгодном для них свете, чтобы произвести на присяжных заседателей и судью определенное впечатление, направить их мысли и чувства в нужном для дела направлении и таким образом скрытно побудить их к принятию определенного судебного решения.

"Когда историк сообщает факт, - пишет К.Л. Луцкий, - у него единственная цель - хорошо его передать: он не заинтересован в нем, но адвокат и прокурор в этом заинтересованы; им важно, как отразится факт на уме судей. Указывая это, мы самым энергичным образом протестуем против искажения истины перед судом. Это принесло бы только вред судебному оратору и его делу: оратор потерял бы заранее к себе доверие. Но, и не извращая истины, возможно правдиво передать факт, хотя и в известной благоприятной окраске, можно оттенить резче соответствующие выгодные черты и смягчить неблагоприятные. Например, вместо того, чтобы сказать, что Раскольников убил старуху, можно передать этот факт менее резко, без напоминания об убийстве: допустим, Раскольников устранил со своего пути то, что ему препятствовало для счастья, не остановившись даже перед чужой жизнью. Передавая факт в освещении наиболее удачном для дела, судебный оратор этим самым уже заранее подготовляет незаметно умы судей к благосклонному восприятию того, чем он постарается впоследствии склонить их на свою сторону, и, заранее, таким образом, облегчает свою задачу в будущем" *(916) (выделено мною - В.М.).

В современной литературе по психологии убеждения отмечается, что использование механизмов вариационной интерпретации действительности и основанных на них приемов способствует повышению убедительности аргументации:

"Механизмы вариативной интерпретации действительности как лексического, так и семиотико-коммуникативного уровня обеспечивают дополнительные условия для повышения убедительности приводимых аргументов, используются как средство порождения аргумента" *(917).

Чаще всего к этому способу нейролингвистического программирования сознания и поведения слушателей прибегают адвокаты для того, чтобы осветить фактические обстоятельства дела в выгодном для защиты свете, смягчить краски картины, нарисованные государственным обвинителем, и, таким образом, ослабить его аргументацию, произвести своеобразное нейролингвистическое "редактирование" впечатления от речи процессуального противника. С этой целью они при описании одних и тех же явлений, событий, фактов, лиц, предметов исключают слова и выражения, вызывающие у слушателей невыгодные защите отрицательные ассоциации и представления и вместо них используют более мягкие слова и выражения (эвфемизмы *(918)), которые вызывают у слушателей положительные представления и ассоциации.

Один из самых излюбленных адвокатских ораторских приемов ("языковых трюков" или "фокусов языка"), основанных на языковом манипулировании при помощи значимого языкового варьирования, заключается в использовании уменьшительно-ласкательных слов и выражений при описании с позиции защиты фактических обстоятельств дела.

По свидетельству адвоката Ивановской адвокатской палаты С.В. Травина, однажды защитник назвал молоток, которым был убит потерпевший, "молоточком". Прокурор в реплике огласил лист дела, на котором был зафиксирован вес этого "молоточка" - 800 граммов и обратил внимание присяжных на то, что на самом деле пострадавший был убит не молоточком, а почти кувалдой *(919).

Отсюда видно, что магическое воздействие языкового манипулирования, основанного на значимом языковом варьировании, пропадает, как только процессуальный противник обратит внимание слушателей на то, что реальные свойства описываемых в речи объектов (в данном случае - вес и размеры молотка) не соответствуют используемым словам и выражениям, их значениям.

Следует учитывать, что чрезмерное и недобросовестное использование судебными ораторами рассмотренных выше видов рефрейминга может исказить перспективу дела, сформировать у присяжных заседателей искаженное представление о сущности рассматриваемого дела и его обстоятельствах, подтолкнуть их к вынесению несправедливого вердикта.

Примером недостойного использования различных видов рефрейминга в качестве основного метода психологического воздействия на присяжных заседателей для того, чтобы побудить их к вынесению несправедливого оправдательного вердикта, является защитительная речь В.Д. Спасовича по делу банкира Кронеберга, обвиняемого в истязании 7-летней дочери. Для того, чтобы склонить присяжных к своей позиции, внушить им мнение о "законности" действий подсудимого, положительное отношение к нему и отрицательное отношение к его дочери, адвокат в своей речи применил следующие виды рефрейминга:

1) рефрейминг, основанный на значимом языковом варьировании.

Защитник подменил выдвинутый обвинением термин "истязание ребенка" на "обыкновенное телесное наказание";

говоря о розгах, как орудии родительского наказания, к слову "розги" отнесся очень осторожно - упомянул его лишь дважды. Причем в одном случае предпочел розгу назвать "розгочкой": "Весь содом-то стало быть подняли из-за розгочки в детском возрасте и о том: употреблять ее или не употреблять". Затем заменил слово "розга" на более безобидные для защиты словосочетания "рябиновые прутья" и "маленькие ветки". В результате розги в ходе речи потеряли свой устрашающий чувственный тон;

содержащиеся в заключении судебно-медицинской экспертизы термины "следы побоев", "кровоподтеки", к которым можно применить названия "мучения" и "истязания", заменил словосочетанием "знаки на теле";

2) рефрейминг, основанный на риторическом вопросе и общем положении.

Обратился к присяжным с риторическими вопросами: "Разве вы не допускаете, что власть отеческая может быть, в исключительных случаях, в таком положении, что должна употребить более строгую меру, чем обыкновенную?", "Кто определит, сколько может ударов и в каких случаях нанести отец, не повреждая при этом наказании организма дитяти?";

привел сомнительное общее положение: "...никакого наказания не полагается за превышение власти наказывать, а только у родителей может быть отнята власть родительская и дети переданы другому лицу на воспитание за счет родителей";

3) контекстный рефрейминг.

Для ослабления аргументации обвинителя, нейролингвистического редактирования, "стирания" в сознании присяжных заседателей впечатление от обвинительной речи, в которой содержалась отрицательная нравственная и правовая оценка преступного деяния отца (истязание дочери), и формирования в сознании присяжных новой, положительной, точки зрения на это деяние В.Д. Спасович "проблемное поведение" отца вербально помещает в другой контекст, в котором оно может иметь определенную ценность.

Такой контекст формируется В.Д. Спасовичем путем детального психологического анализа в защитительной речи положительных намерений и черт характера отца, противопоставления их отрицательным чертам характера и отрицательным поступкам девочки, в контексте которых "проблемное поведение" отца подается чуть ли не как крайняя необходимость, к которой он вынужден был прибегнуть для того, чтобы образумить свое непутевое "чадо".

Для того, чтобы, как отмечал Ф.М. Достоевский, "уничтожить и вырвать с корнем из сердец своих слушателей даже жалость к ребенку", В.Д. Спасович при помощи мозаики оброненных в разных местах речи намеков создает образ одичавшей, испорченной, лживой и склонной к воровству девчонки, вселяющей в присяжных враждебное к себе чувство: "ребенок одичал и выбивается из рук", "не слушается, не боится", "шустрая", "подпадает под дурное влияние прислуги, научается разным пакостям, воровству". И вот отец "узнает сюрпризом, что ребенок шарил в сундуке Жезинг, сломал крючок и добирается до денег...".

Далее следует несколько риторических вопросов и еще одно сомнительное общее положение, призванное закрепить в сознании присяжных ошибочное представление о том, что власть отеческая в подобных "исключительных случаях" должна употребить более строгую меру наказания, чем обыкновенную: "Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери? Говорят: за что ж? разве можно так строго взыскивать за несколько штук черносливу, сахару? Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога".

Лживости и другим порокам дочери в речи противопоставляется строгий, но справедливый в своем суровом стремлении к правдивости отец: "для него правдивость есть абсолютная обязанность без исключения" *(920).

В результате приведенных выше словесных манипуляций преступное поведение отца вербально помещается в такой контекст, в котором оно приобретает позитивный смысл (стремление строгого, но справедливого отца перевоспитать склонную к "разным пакостям, воровству" дочь), внимание присяжных заседателей отвлекается от истязания дочери отцом на его позитивные цель, мотивы.

"Уверенность, что человеком движут позитивные намерения, меняет наше отношение к его проблемному поведению. Речь идет о том, что мы можем принять намерение человека и его человеческие качества, хотя и не одобряем само поведение" *(921).

Произведенный анализ свидетельствует о том, что адвокаты и прокуроры должны очень ответственно и осторожно относиться к использованию различных видов рефрейминга в своей речи и речи процессуального противника, так как недостойное применение этого способа нейролингвистического программирования может привести к искажению перспективы дела, неправильному и несправедливому освещению обстоятельств дела и личности потерпевшего и подсудимого и, таким образом, способствовать вынесению присяжными заседателями несправедливого обвинительного или оправдательного вердикта.

По-видимому, именно подобные случаи недобросовестной защиты имел в виду и осуждал А.Ф. Кони в работе "Нравственные начала в уголовном процессе", в которой он высказывал тревогу по поводу того, что в отдельных случаях "...защита преступника обращается в оправдание преступления, причем потерпевшего и виновного, искусно извращая нравственную перспективу дела, заставляют поменяться ролями.." и, таким образом, "...широко оплаченная ораторская помощь отдается в пользование притеснителю слабых, развратителю невинных или расхитителю чужих трудовых сбережений" *(922).

Отрабатывающие таким постыдным образом свой гонорар защитники уподобляются высмеянному Аристотелем поэту Симониду, который в своих поэтических творениях при описании одних и тех же объектов (победивших в гонках мула и его хозяина) употреблял метафоры, вызывающие положительное или отрицательное к ним отношение (сначала "полуослы", а затем "дочери быстроногих, как вихрь, кобылиц") исключительно в зависимости от размера вознаграждения.

П.С. Пороховщиков, подводя итоги процесса по делу Кронеберга, пишет:

"Нет сомнения, что, оправдывая Кронеберга, присяжные подчинились не рассудку, а чувству антипатии, внушенной им по отношению к девочке. Но если бы обвинитель сумел вызвать в них то чувство, которого боялся защитник, их решение, вероятно, было бы другое" *(923).

Представляется, что для того, чтобы присяжные заседатели при вынесении вердикта подчинялись рассудку, прокурор в подобных ситуациях в обвинительной речи и реплике должен воздействовать не только и не столько на чувства присяжных заседателей. Прежде всего он в обвинительной речи должен активизировать здравый смысл и совесть присяжных заседателей, придать определенное направление их мыслям и чувствам при помощи различных приемов рефрейминга, основанных на различных языковых средствах и способах вариационной интерпретации "проблемного поведения" потерпевшей и подсудимого (с позиции обвинения).

В случае недобросовестного применения адвокатом рефрейминга прокурор в реплике должен применить контррефрейминг - с позиции обвинения дать совершенно другую интерпретацию "проблемного поведения" потерпевшей девочки и истязавшего ее отца, а также разоблачить приемы недобросовестного языкового манипулирования мыслями и чувствами присяжных заседателей, при помощи которых процессуальный противник искажает перспективу дела и, таким образом, пытается склонить к своему мнению присяжных заседателей, предопределить выгодное ему решение.

В связи с этим представляет интерес еще один вид рефрейминга, при помощи которого искусные судебные ораторы склоняют к своему мнению присяжных заседателей.

Рефрейминг, основанный на "оживлении" неодушевленных предметов. П.С. Пороховщиков отмечал, что этот прием используют иногда при интерпретации поведения обвиняемого и прокуроры и адвокаты:

"Давно испытанным и благородным приемом к тому, чтобы придать мысли яркость, служит оживление неодушевленных предметов. Золото - обольститель, перо - тихий заговорщик, рукопись - лжец или неумолимый обличитель и т.п. Молодой писец обвинялся в убийстве невесты. Он купил поломанный револьвер, отдал его в починку, сделал несколько пробных выстрелов; револьвер опять сломался, и ему пришлось еще раз отдавать его мастеру. Обвинитель сказал присяжным, что револьвер не хотел служить преступлению, убеждал подсудимого отказаться от убийства. Это было, вероятно, сознательное или бессознательное подражание словам Андреевского: "К сожалению, Зайцев не психолог; он не знал, что купив после таких мыслей топор, он попадал в кабалу к этой глупой вещи, что топор с этой минуты станет живым, будет безмолвным подстрекателем, будет сам проситься под руку". В приведенных двух примерах видна разница истинного искусства и подражания. У художника вещь подстрекает безмолвно - это восхищает нас; у ремесленника вещь говорит, это оскорбляет здравый смысл и чувство изящного. Но бывает еще несравненно хуже. Нам приходилось выслушивать такие примеры: "в руке у мужа оказался молоток и начал нещадно опускаться на голову покойной"; "нож, по всей вероятности, бессознательно появился в руке подсудимого"; защитник рассказывает, что вор "вошел в чулан и увидел самовар, который знал, что он нужен хозяину" *(924).

Восхитивший П.С. Пороховщикова изящный прием С.А. Андеевского с оживлением топора представляет собой классический пример искусного использования рефрейминга, основанного на "оживлении" неодушевленных предметов, для освещения в выгодном защите свете преступного поведения и личности обвиняемого.

Следует отметить, что этот способ нейролингвистического программирования сознания присяжных заседателей не так уж безобиден, поскольку он может искажать перспективу дела, формировать у присяжных неверное представление о фактических обстоятельствах дела, личности подсудимого, и привести к несправедливому признанию подсудимого заслуживающим снисхождения.

В данном случае такому искажению перспективы дела, формированию у присяжных неправильного представления о личности Зайцева и его поведении накануне и во время совершения жестокого убийства при помощи топора могли способствовать следующие языковые манипуляции судебного оратора в процессе применения данного вида рефрейминга:

1) не основанное на каких-либо объективных данных произвольное художественное описание мыслей Зайцева, которые его, якобы, посещали непосредственно перед покупкой топора:

"...Зайцев незадолго до убийства купил топор... Для чего он купил топор - это не вполне выяснилось, но вы можете думать, что - для убийства. "Как у него руки не дрожали, когда он покупал это страшное орудие?, - спросите вы. Очень просто: он думал - ведь это еще не самое преступление, мало-ли на что может пригодиться топор? Что-ж с того, что я покупаю? Сделаю подножки для лотка... А не то брошу..."

В литературе по НЛП подобный способ искажения объективной реальности называется "чтением мыслей". Это искажение (претензия на знание скрытых мыслей, чувств и мотивов другого человека) возникает, когда кто-то предполагает, что ему известно внутреннее состояние другого человека, не имея для этого никаких доказательств и возможностей чувственной оценки *(925);

2) художественное оживление топора, наделение его мифической действующей силой, демонической способностью "искушать", "безмолвно подстрекать", "проситься под руку" "в благоприятную минуту, когда в лавке никого, кроме Красильникова, не оставалось"; и, наоборот, изображение убийцы как пассивное, безынициативное лицо, попавшее "в кабалу к этой глупой вещи" - топору:

"...К сожалению, Зайцев не психолог. Он не знал, что, купив после таких мыслей топор, он попадал в кабалу к этой глупой вещи, что топор с этой минуты станет живым, что он будет безмолвным подстрекателем, что завтра он будет служить осязательным следом вчерашнего умысла и будет сам проситься под руку... Купленный топор остался у Зайцева, и, действительно, однажды, в благоприятную минуту, когда в лавке никого, кроме Красильникова, не оставалось, этот топор искусил его...";

3) исключение из описания (опущение) способа совершения Зайцевым убийства, его деталей и других существенных обстоятельств убийства, умолчание о том, как Зайцев при помощи топора убил жертву, куда наносил ей удары; вместо этого описываются страдания и переживания убийцы, несущественные детали обстановки места происшествия с добавлением неопределенного словосочетания, не раскрывающего фактических обстоятельств совершенного им убийства:

Зайцев спустился по трем ступенькам, вошел в лавку и - сделался убийцей... Как трепетало в эти невыносимые минуты его сердце, как рябило в его глазах, как холодела его спина - об этом никто не знает" *(926) (выделено мною - В.М.).

В результате использования подобных приемов языкового манипулирования внимание присяжных заседателей отвлекается от невыгодных защите фактов, обстоятельств. Преступник в изображении защитника перестает быть действующим лицом, с него снимается ответственность за убийство, которая как бы переносится на неодушевленные предметы, используемые в качестве орудия совершения преступления.

Для снятия "магии" манипулятивного психологического воздействия таких приемов на присяжных заседателей прокурору достаточно обратить на них внимание присяжных заседателей. При этом для активизации смыслообразующей функции здравого смысла и совести присяжных заседателей в подобных случаях можно, перефразировав высказывание из американского фольклора "Ружья не убивают людей, люди убивают людей", сказать "Топор не убивает людей, люди убивают людей топором".

Резюмируя изложенное в данной главе, можно сделать следующие выводы:

1. Нейролингвистическое программирование (НЛП) - это современное направлением прикладной психологии, которое изучает структуру субъективного опыта успешных людей, достигших выдающихся результатов в определенной области деятельности, в целях лучшего понимания и моделирования процессов, обусловливающих совершенство личности.

2. Центральное место в НЛП занимает моделирование эффективной психотехнологии влияния, воздействующей на сознательную и бессознательную сферы психики человека в целях изменения в заданном направлении убеждений, взглядов и представлений человека или слушателей путем расширения, дополнения и изменения их ментальных или нейролингвистических карт (внутренних моделей мира).

3. Одним из важнейших источников НЛП как психотехнологии эффективного влияния на слушателей являются труды Аристотеля, Цицерона и других античных риториков, в которых содержатся непревзойденные образцы моделирование речи и невербального поведения, мышления и других внутренних процессов выдающихся ораторов, умеющих эффективно убеждать, склонять к своему мнению слушателей при помощи риторических приемов, заложенных в них нейролингвистических программ управления мыслями и чувствами слушателей.

4. Для убеждения присяжных заседателей и председательствующего судьи, склонения их к своему мнению, побуждения их к принятию соответствующего решения судебные ораторы могут использовать следующие технические приемы нейролингвистического программирования сознания и поведения слушателей, обеспечивающие дополнение, углубление и изменение их нейролингвистических карт (внутренних моделей мира) и направление их мыслей и чувств в нужную для дела сторону:

1) передача ключевой информации сообщения по различным сенсорным каналам (зрительному, слуховому и кинестетическому);

2) использование при передаче сообщения конкретной лексики с чувственно ориентированными словами зрительной, слуховой и кинестетической модальностей;

3) использование при передачи сообщения выразительных средств речи (образной речи; речевых фигур и интонации);

4) использование различных видов рефрейминга, основанных на разнообразных языковых средствах и механизмах вариационной интерпретации действительности (вербальном помещении "проблемного поведения" в другой контекст, значимом языковом варьировании, риторических вопросах, общих положениях, метафорах, "оживлении" неодушевленных предметов, варьировании степени подробности описания фактических обстоятельств дела).

5. Непосредственной "мишенью" психологического воздейстия с помощью технических приемов НЛП, заложенных в них нейролингвистических программ управления сознанием и поведением слушателей, является лежащая в основе их внутренней картины мира система представлений, на которую опирается человек, принимая определенное решение. Вызывая у человека при помощи указанных приемов определенные чувственно-наглядные образные представления, судебный оратор одновременно управляет и более сложными познавательными процессами слушателей - образным и понятийно-логическим мышлением и воображением, направляя их в нужную для дела сторону.

6. В свете современных научных представлений из области НЛП, риторики, социальной психологии, лингвистики действенность указанных технических приемов, возможность с их помощью эффективно направлять мысли и чувства присяжных заседателей и председательствующего судьи в нужную для дела сторону объясняется тем, что они:

1) гармонизуют деятельность левого и правого полушарий головного мозга и таким образом активизируют происходящие в них нейро-лингвистические процессы, связанные с восприятием, кодированием в нервной системе и переработкой информации, содержащейся в выступлении прокурора, адвоката и других участников уголовного судопроизводства;

2) запускают механизм самоубеждения присяжных заседателей и председательствующего судьи, заполняют их воображение такими образами и представлениями, которые:

- помогают деятельности их разума, активизируют их здравый смысл и совесть;

- канализируют, т.е. придают прогнозируемую прокурором и адвокатом направленность вниманию, мышлению, воображению и другим познавательным и эмоциональным процессам присяжных заседателей и председательствующего судьи;

- способствуют лучшему запоминанию ими информации, содержащейся в выступлении прокурора, адвоката и других участников судопроизводства;

- способствуют внутреннему принятию (интернализации) этой информации присяжными заседателями и председательствующим судьей, интегрированию с их ценностями и другими мотивационно-смысловыми образованиями.

7. Вместе с тем знания из области НЛП, риторики и других наук, а также основанные на них технические приемы направления мыслей и чувств слушателей, в том числе и приемы судебного ораторского искусства, которые по существу представляют собой способы нейролингвистического программирования сознания и поведения слушателей, недобросовестными судебными ораторами могут быть использованы не для того, чтобы активизировать здравый смысл и совесть присяжных заседателей, а, наоборот, для того, чтобы подавить их разум, недобросовестно манипулировать их мыслями и чувствами для достижения своих целей, не совместимых с истинным правосудием.

В подобных случаях прокурор и адвокат должны своевременно реагировать и в своей речи или реплике обращать внимание присяжных заседателей и председательствующего судьи на недобросовестное использование процессуальным противником указанных технических приемов.