VII социальный организм

Сэр Джеймс Макинтош попал в большой почет за высказанную им мысль, что

"конституции не создаются, а сами вырастают". В наше время самое

замечательное в этом изречении то, что оно когда-то считалось столь

замечательным. Как по удивлению, выказываемому человеком при виде

какого-нибудь обыденного явления, можно судить об общем развитии этого

человека, так точно из удивления, с которым какой-нибудь век встречает новую

мысль, можно составить себе понятие о степени просвещения этого века. Факт,

что это изречение Макинтоша наделало столько шума, показывает, как глубоко

было в его время незнание социальной науки. Слабый луч истины казался тогда

ярким светом, точно так же, как далекое мерцание сальной свечи является

звездой среди окружающей тьмы.

Явившись среди совершенно чуждой системы мышления, подобная мысль

действительно не могла не поразить. Во времена Макинтоша вещи объяснялись

гораздо более гипотезой искусственного созидания, нежели гипотезой

самобытного развития, - что большинство людей делает, впрочем, и в наше

время. Тогда думали, что каждая планета была собственноручно пущена в ход

Творцом, с той именно степенью быстроты, какая требовалась для

уравновешивания солнечного притяжения. Образование Земли, отделение моря от

суши, творение животных считались механическим трудом, от которого Господь

почил, как работник отдыхает от работы. Человека считали сделанным вроде

того, как делаются главные фигуры. Под стать этим понятиям и как бы с общего

молчаливого согласия установилось убеждение, что и общества устраиваются так

или иначе непосредственным вмешательством Провидения, постановлениями

законодателей или соединением того и другого.

Но что общества не искусственно создаются, это до того очевидно, что

кажется удивительным, как могла такая истина ускользнуть от внимания

наблюдателей. Ничто, быть может, не доказывает так наглядно ничтожность

исторических исследований, которые до сих пор производились. Достаточно

оглянуться на окружающие нас перемены, наблюдать за социальной организацией

в главнейших ее особенностях, чтобы убедиться, что эти перемены и

особенности не имеют ничего сверхъестественного и не определяются волею

каких-либо личностей, как это вообще можно бы вывести из поучений историков,

а проистекают из общих, естественных причин Одного факта разделения труда

достаточно, чтобы пояснить это. Не повеления какого-нибудь правителя были

причиной того, что некоторые люди сделались мануфактуристами, тогда как

другие остались земледельцами. В Ланкашире миллионы людей посвятили себя

выделыванию хлопчатобумажных изделий, в Йоркшире миллион людей живет

разработкой шерсти; гончарный промысел Стаффордшира, ножевые изделия

Шеффильда и металлические изделия Бирмингема занимают сотни тысяч рук. В

строе английского общества это факты крупные, но мы не можем приписать их ни

чуду, ни законодательству. Не "героем-царем" и не "коллективной мудростью"

раздроблено было население на производителей и оптовых и мелочных

распределителей. Вся наша промышленная организация, от главнейших ее

очертаний до мельчайших подробностей, сделалась тем, чем она есть, не только

без помощи законодательного руководства, но в значительной мере вопреки

законодательным стеснениям. Она возникла из различных человеческих нужд и

деятельностей. Между тем как каждый гражданин старался о личном своем

благоденствии и ни один не помышлял о разделении труда, да и не сознавал

необходимости такого разделения, оно установилось и постоянно развивалось.

Процесс этот совершался медленно и скрыто, так что до новейшего времени

никто почти его не замечал. Он подвигался шагами, до того незаметными, что

промышленные порядки долгое время казались все теми же, как и в старину.

Рядом изменений, столько же нечувствительных, как те, через которые семя

переходит в дерево, общество сделалось тем сложным сочетанием взаимно

зависящих друг от друга деятелей, каким оно является нам теперь. И надо

заметить, что эта экономическая организация есть существенная основа всего

строя. Благодаря самобытно выработавшимся таким образом сочетаниям, каждый

гражданин снабжается предметами жизненных потребностей и в то же время

оказывает и другим какую-либо помощь, поставляет какой-нибудь продукт. Тем,

что мы живы сегодня, мы обязаны правильному течению этой комбинации в

течение прошлой недели, и, если бы существующий механизм был внезапно

уничтожен, большая часть нас перемерла бы до исхода текущей недели. Если же

эти наиболее крупные и жизненные черты нашего общественного строя возникли

не по мысли какого-либо индивида, а из личных усилий граждан удовлетворить

их собственные потребности, то можно быть уверенными, что и менее важные

черты возникли таким же путем.

"Однако, - скажут нам, - нельзя же причислить общественные изменения,

произведенные непосредственно законом, к самобытно развившимся явлениям.

Когда парламент или король приказывает сделать то или другое и назначает от

себя лиц для исполнения приказанного, процесс, очевидно, искусствен, и в

этих границах общество должно считать скорее искусственно сотворенным,

нежели самобытно взросшим". Нет, даже изменения не составляют исключения.

Истинные источники подобных изменений лежат глубже, нежели в действиях

законодателей. Возьмем на первый раз самый простой пример Всем нам известно,

что распоряжения представительных правительств состоят в конечной

зависимости от воли нации: они могут на время расходиться с этой волей, но в

конце концов должны сообразоваться с нею. Сказать же, что правительственные

распоряжения определяются волей нации, все равно что сказать, что они

составляют результат среднего уровня индивидуальных желаний или - другими

словами - индивидуальных натур. Следовательно, закон, имеющий такое начало,

действительно вырастает из народного характера. В тех случаях, когда

правительство есть представитель одного какого-нибудь преобладающего

сословия, замечание остается столь же верно, хотя делается не столь

очевидным в применении. Самое существование сословия, пользующегося

монополией власти, возможно только вследствие известного настроения и образа

мыслей всей общины. Без чувства подданнической преданности со стороны

вассалов феодальная система никогда не могла бы существовать. Из протеста

шотландских горцев против уничтожения наследственных юрисдикции видно, что

они предпочитали этот вид местного управления. Если же народному характеру

следует приписывать возникновение неответственного управляющего сословия, то

народному же характеру должны быть приписываемы и те общественные порядки,

которые сословие это создает для достижения собственных целей. Даже там, где

существует деспотическое правительство, та же доктрина сохраняет свою

состоятельность. Как и в предыдущих случаях, так и тут характер народа есть

первоначальный источник политической формы, и множество примеров доказывает,

что внезапно создаваемая новая форма не принимается, а быстро пятится назад

к прежней форме. Сверх того, если постановления деспота действительно входят

в силу, то это делается только потому, что они приспособлены к состоянию

общества. Действия неограниченного правителя, подчиняясь в значительной мере

общественному мнению - влиянию предыдущих примеров, образу мыслей

дворянства, духовенства, войска, - бывают отчасти непосредственным

результатом национального характера; когда же они идут вразрез с

национальным характером, то в скором времени теряют на практике свою силу.

Неудача попытки Кромвеля прочно установить новые общественные условия и

быстрота, с которой, после его смерти, ожили ниспровергнутые порядки и

учреждения, доказывают, до какой степени монарх бессилен изменить тип

управляемого им общества. Он может временно нарушить, задержать естественный

процесс организации или помочь ему, но над общим ходом процесса он не имеет

власти. Можно сказать даже более. Люди, которые видят в истории обществ

только историю великих людей и думают, что эти великие люди направляют

судьбы обществ, упускают из виду, что сами эти великие люди суть порождение

этих обществ. Не будь известных предшествовавших обстоятельств, известного

общего уровня национального характера, эти великие люди не могли бы

народиться и получить то образование, которое их развило. Если общества, к

которым они принадлежали, преобразовывались до известной степени ими, то

они, со своей стороны, и до и после рождения образовывались этими

обществами, являлись результатом всех тех влияний, которые способствовали

сформированию унаследованного этими людьми характера и сообщили им с раннего

возраста известное направление, верование, нравственный склад, познания и

стремления Таким образом, общественные изменения, которые можно

непосредственно приписать личностям, одаренным необыкновенной силой, надо

относить к социальным причинам, породившим эти личности; следовательно, с

высшей точки зрения все общественные изменения надо отнести к общему

процессу развития.

Таким образом, то, что так очевидно верно относительно промышленного

строя общества, верно и относительно всего его строя Факт, что "конституции

не создаются, а сами вырастают", - не что иное, как осколок гораздо более

крупного факта, что во всех своих видах и разветвлениях общество

представляет собою возрастание, а не искусственное произведение.

Давно уже вырабатывалось и от времени до времени появлялось в

литературе смутное понятие о некоторой аналогии между политическим телом и

телом живого индивида. Но это понятие естественно должно было быть чем-то

неопределенным и более или менее фантастичным При отсутствии физиологической

науки и в особенности тех широких обобщений, которых она достигла только в

последнее время, невозможно было различить истинные параллелизмы.

Основная идея, вокруг которой вращается образцовая республика Платона,

заключается в соответствии, существующем будто бы между частями общества и

способностями человеческого ума. Распределяя эти способности под рубрики

"Разум", "Воля" и "Страсти", он распределяет и членов своего воображаемого

общества на три класса, которые считает соответственными вышесказанным:

советники, в руках которых должно быть управление; воинство или

исполнительная власть, которой предоставляется исполнение приказаний совета;

наконец, вся остальная община, радеющая только о корысти и эгоистичном

самоудовлетворении. Другими словами, правитель, воин и работник, по идее

Платона, соответствуют нашей силе мышления, воли и ощущения. Если даже

предположить, что подразумеваемая тут теория сходности устройства общества с

устройством человека имеет некоторую основательность, то и тогда это

распределение все-таки оказалось бы слабым. С большей основательностью можно

бы сказать, что так как воинская власть повинуется приказаниям

правительства, то Воле соответствует именно правительство, тогда как

воинская власть есть только орудие, приводимое в движение Волей. Или же

можно бы сказать, что так как Воля есть порождение преобладающих желаний,

которым разум служит только как бы глазом, то согласно с проведенной в этом

случае аналогией двигательной силой воинства должны быть работники.

Гоббс пытался установить еще более определенное сравнение, только не

между обществом и человеческим умом, а между обществом и человеческим телом.

Во вступлении к сочинению, которое развивает ему мысль, он говорит:

"Ибо искусством созидается великий Левиафан, называемый Государством,

по-латыни Civitas, который есть не что иное, как искусственный человек, но

большего роста и большей силы, нежели природный человек, для обороны и

охранения которого он предназначается; верховная власть в нем есть

искусственная душа, как начало, сообщающее жизнь и движение всему телу;

судьи и другие судебные и исполнительные сановники суть искусственные

сочленения; награды и наказания, которыми прикрепляются к верховной власти

члены и сочленения и побуждаются к исполнению своей обязанности, суть нервы,

исправляющие такую же должность в природном теле; имущество и богатство всех

остальных членов суть сила; salus populi, благо народа, равносильно

назначению в человеке; советники, которыми приводится народу на ум все, что

ему нужно знать, - суть память; правосудие и закон суть искусственные разум

и воля; согласие - здоровье; мятеж - болезнь; междоусобная война - смерть".

И Гоббес доводит это сравнение до того, что помещает в своей книге

наглядный рисунок Левиафана - огромной фигуры в человеческом образе,

туловище и члены которого составлены из множества людей. Заметив, что эти

различные сходства, проведенные Платоном и Гоббсом, уничтожают одно другое

(как представляющие полнейшее разногласие между собою), можно все-таки

сказать, что в целом параллель Гоббса вернее. Но и она полна

несообразностей. Если верховная власть есть душа политического тела, то

каким образом судьи, т. е. лица, облеченные частью этой власти, могут быть

сравнены с сочленениями? Или каким образом три умственные функции: память,

разум и воля - могут быть поставлены в соответствие- первая - с советниками,

т. е. с известным разрядом должностных лиц, а прочие две - с правосудием и

законами, т. е. уже не с людьми, а с отвлеченными понятиями? Если судьи

представляют искусственные сочленения общества, то каким же образом награды

и наказания могут быть нервами? Представителями нервов тоже должен быть

какой-нибудь разряд людей. Награды и наказания в обществах, как и в

отдельных личностях, должны быть условиями нервов, а не самими нервами.

Но главные ошибки в сравнениях, проведенных Платоном и Гоббсом, лежат

гораздо глубже. Оба мыслителя принимают своей исходной точкой положение, что

организация общества может быть сравнима не с организацией живого тела

вообще, но с организацией живого человеческого тела в особенности. Нет

никаких данных такого положения. Оно вовсе не вытекает из сущности доводов;

это просто одна из тех фантазий, которые обыкновенно являются примешанными к

истинам, открываемым на первых ступенях мышления. Еще ошибочнее оказываются

эти понятия в том отношении, что они принимают общество за искусственное

построение. Образцовая республика Платона - его идеал здорового

политического тела - основана на искусственном составлении ее людьми,

точь-в-точь таким способом, каким составляются, например, часы: и Платон,

очевидно, представляет себе, что все общества имеют такое происхождение.

Этот же взгляд вполне определенно высказан Гоббсом: "Ибо, - говорит он, -

искусством созидается великий Левиафан, называемый Государством" Он заходит

даже так далеко, что сравнивает предполагаемый социальный договор, из

которого внезапно возникает общество, с сотворением человека божественной

волей. Таким образом оба мыслителя впадают в крайнюю несостоятельность и

считают общину в устройстве своем подобной человеческому существу и в то же

время произведенной таким же способом, как искусственный механизм; они

смотрят на нее в области природы как на организм, в области же истории - как

на машину.

Но при всех своих погрешностях эти умозрения имеют весьма важное

значение. Уже одно то, что подобные параллели, хотя и грубо очерченные, были

проведены Платоном, Гоббсом и многими другими, дает повод подозревать, что

существует какая-то аналогия. Несостоятельность отдельных пунктов сравнений,

приведенная выше, не служит основанием для отрицания самой сущности

аналогии, потому что первые идеи обыкновенно бывают только смутным очерком

истины. При отсутствии обширных обобщений биологии было, как мы уже сказали,

невозможно проследить истинные соотношения социальных организаций с

организациями другого разряда. Мы ставим себе задачей показать здесь те

аналогии, которые раскрывает нам в этом отношении новейшая наука.

Начнем с краткого изложения пунктов сходства и пунктов различия.

Общества сходятся с индивидуальными организмами в четырех выдающихся

особенностях.

1) В том, что, начинаясь соединением небольшого числа частей, они

нечувствительно увеличиваются в объеме до такой степени, что некоторые из

них наконец достигают размера, в десять тысяч раз большего, нежели их

первоначальный размер.

2) В том, что, имея вначале до того простое строение, что массу их

можно бы считать совершенно бесстройной, они принимают по мере возрастания

своего все более и более сложное строение.

3) В том, что, хотя в первоначальном неразвитом их состоянии почти не

существует взаимной зависимости частей, части эти постепенно приобретают

взаимную зависимость, которая наконец делается так велика, что жизнь и

деятельность каждой части обусловливаются жизнью и деятельностью прочих

частей.

4) В том, что жизнь и развитие общества независимы от жизни и развития

какой-либо из составляющих его единиц и гораздо продолжительнее

существования этих единиц, так как они рождаются, развиваются, действуют,

воспроизводятся и умирают каждая сама по себе, между тем как политическое

тело, состоящее из них, переживает одно поколение за другим, увеличиваясь в

массе своей, совершенствуясь в своем строении и в деятельности своих

отправлений.

Эти четыре параллельные черты тем более покажутся нам значительными,

чем более мы будем вдумываться в них. Пункты же, в которых общества сходятся

с индивидуальными организмами, представляют в то же время и пункты, в

которых различные индивидуальные организмы сходятся между собой и расходятся

со всеми другими вещами. В продолжение своего существования каждое растение

и животное увеличивается в массе таким способом, подобия которому не

представляют неорганические предметы: даже такие неорганические предметы,

как кристаллы, которые также образуются путем возрастания, не представляют

нам такого определенного соотношения между возрастанием и существованием,

как живые организмы. Правильный, прогрессивный переход от простого к

сложному, проявляемый политическими телами наравне со всеми живыми телами,

составляет характеристическую черту, отличающую живые тела от неодушевленных

тел, среди которых они вращаются. Та взаимная функциональная зависимость

частей, которая обнаруживается в животных и растениях едва ли не менее явно,

нежели в нациях, не имеет ни в какой другой области ничего себе

соответственного. И ни в каком сложном теле, кроме органического и

социального, нет этого беспрерывного выбывания и замены частей при

продолжающейся ненарушимости целого. Кроме того что общества и организмы

сходны между собой в этих особенностях, отличающих их от других вещей {Слово

вещь употребляется нами как равнозначащее английскому thing, как термин

более общий, нежели предмет (object) и явление (phenomenon), и обнимающий

оба эти термина. (Прим. Пер.)}, высшие формы общества, равно как и высшие

организмы, проявляют эти особенности в наиболее высокой степени. Мы видим,

что низшие животные даже и приблизительно не достигают размеров высших

животных, точно то же видим мы и относительно возрастания первобытных

обществ, которое сравнительно ограниченно. Сложностью своей наши большие

цивилизованные нации настолько же превышают первобытные дикие племена,

насколько позвоночное животное превышает зоофит. В простейших общинах, как и

в простейших животных, так мало взаимной зависимости частей, что

раздробление или отделение этих частей не наносит значительного повреждения

целому; от сложных же общин, как и от сложных животных, нельзя отнять

какого-либо значительного органа, не причинив большого вреда или даже смерти

остальному Далее, в обществах низшего типа, как и в низших животных, жизнь

всего агрегата, часто пресекаемая разделением или разложением, превышает

продолжительностью жизнь составных единиц несравненно менее, чем в обществах

цивилизованных и высших животных, которые переживают множество поколений

составных единиц.

С другой стороны, главнейшие различия между обществами и

индивидуальными организмами следующие.