39) Он говорит:

"М-р Герберт Спенсер в своем труде Основные начала пытается завербовать

сэра В Гамильтона одновременно в ряды и пантеистов и позитивистов" (кстати

сказать, утверждение несколько странное, ввиду моего несогласия ни с теми,

ни с другими) "Он усваивает одну лишь отрицательную сторону его философии, в

которой Гамильтон, заодно с другими писателями, заявляет, что абсолютное

недоступно разуму и не может быть понято им одним; но он отбрасывает

положительную часть этой философии, в которой заявляется самым

категорическим образом, что вера в личного Бога императивно предписывается

фактами нашего сознания, как нравственного, так и эмоционального... Главный

принцип сэра В. Гамильтона состоит в том, что сознание надлежит брать во

всей его совокупности и что чувства, моральные и религиозные, служащие

первоисточником нашей веры в личного Бога, ничего не теряют в своей силе,

несмотря на чисто отрицательные заключения, породившие в людях идею

безличного Абсолюта... М-р Спенсер, наоборот, принимает эти отрицательные

выводы за единственное основание религии и отвергает великий гамильтоновский

принцип различия между знанием и верой".

Чтобы придать сказанному более подходящую для обсуждения форму, я

сначала рассмотрю последнее возражение. Д-ру Манселю вместо вышеприведенного

следовало бы сказать, что я не желаю, вслед за сэром В. Гамильтоном,

смешивать два различных и диаметрально противоположных значения слова вера.

Слово это обыкновенно прилагается к показаниям сознания, которые не могут

быть подтверждены никакими доказательствами, и притом одинаково как к таким,

которые не могут быть доказаны, потому что они лежат в основании всякого

доказательства, так и к таким, которые не могут быть доказаны вследствие

своей неочевидности {Основания психологии, примечание к п.425.}. Я писал об

этом различии на страницах "Fortnightly Review" за июль 1865 г. в следующих

выражениях:

"Обыкновенно мы говорим, что "верим" - как о тех предметах, которые в

наших глазах имеют за себя решительную очевидность, так и о тех, о которых

мы получили какое-то неопределенное впечатление. Мы верим, что в ближайшую

сессию парламента взимание подати на церковь не будет отменено; мы верим,

что такой-то человек, на которого мы сию минуту глядим, добродушен.

Иными словами, когда доказательства наши явно недостаточны или когда их

вовсе нет, - мы называем наши мысли о тех предметах, к которым они

относятся, "верой". И особенность таких явлений, по сравнению с актом

знания, заключается в том, что связь их с предшествующими состояниями нашего

сознания может быть легко показана. Но к сожалению, слово "вера" прилагается

постоянно также и к тем сложным душевным явлениям, которые, временно или

навсегда, остаются неразрешимыми и которые воспринимаются нами только

потому, что от них нельзя никак отделаться. Сказать, что мне больно, или что

я слышу звук, или что одна линия представляется мне более длинной, чем

другая, - значит сказать, что во мне произошло известное изменение состояния

сознания; но самое большее что я могу сказать в подтверждение этого факта, -

это лишь то, что наличность его имеется в моем уме... Мы сказали выше, что

"верой" называется впечатление, в пользу которого можно привести лишь явно

недостаточные доводы или нельзя указать вовсе никаких доводов; но бывает и

так, что когда нам приходится подыскивать основание для какого-либо из самых

простых представлений сознания, мы говорим, за неимением доказательств, что

верим в него. Таким образом, одним названием мы обозначаем два

противоположных полюса знания; и благодаря превратному обозначению тем же

словом одновременно как наиболее последовательных, так и наименее

последовательных отношений мысли мы впадаем в глубокие недоразумения".

Но вера в то, что нравственные и религиозные чувства являются продуктом

веры в личного Бога, не принадлежит к числу тех мнений, которые не могут

быть доказаны по отсутствии доказательств, и потому очевидны Чтобы

убедиться, что идея эта не содержится в самых этих чувствах и не соединена с

ними, как нечто нераздельное, стоит только припомнить, что в сочинениях по

Естественной теологии существование личного Бога выводится именно из

моральных и религиозных чувств. Это не такая вера, как, например, моя

уверенность в том, что это - дневной свет или что передо мною открытое

пространство: вера последней категории не может быть доказана, потому что

она так же проста и ничуть не менее несомненна, чем любое звено в

доказательстве. Если бы рассматриваемая вера была такой же категории, то

аргументация оказалась бы излишней: каждый народ и каждый отдельный человек

имел бы эту веру в незыблемой форме. Отсюда ясно, что сэр В. Гамильтон

смешал два совершенно различных состояния сознания, именуемых верой, и

приписал второму такую убедительность, какая принадлежит лишь первому.

Далее, ни сэр В. Гамильтон, ни д-р Мансель не указывают на различие

между теми "фактами нашего морального и эмоционального сознания", которые

императивно требуют веры в личного Бога, и теми фактами нашего (или вообще

людей) "морального и эмоционального сознания", которые властно вызывают в

людях верования, признаваемые сэром В. Гамильтоном за неправильные. Так,

новозеландский вождь, уличив свою жену в неверности, убивает виновного в

связи с нею; жена лишает себя жизни, чтобы на том свете соединиться со своим

возлюбленным; вследствие этого вождь убивает себя ради того, чтобы

последовать за ними и помешать исполнению их плана. Эти два акта

самоубийства представляют достаточно сильное доказательство того, что

новозеландцы верят в существование другого мира, куда они могут добровольно

отправляться и где желания их будут исполняться так же, как и в этом мире.

Если бы их спросить, на чем основана эта их вера, и не согласиться с их

доводами, то они могли бы сослаться на сознательные эмоции, как на

незыблемую основу этой веры. Я не вижу, почему бы фиджиец, на основании

аргументов сэра Гамильтона, не мог оправдывать своего убеждения в том, что

если его похоронят заживо, то он будет продолжать свою жизнь на том свете -

прямо с того самого возраста, какого он достиг в здешнем мире, и что на его

долю там выпадут те же удовольствия войны и радости каннибализма, что и

здесь.

При этом уверенность его в том сильнее религиозных верований

цивилизованных людей, как это видно уже из того факта, что он действительно

дает похоронить себя весьма охотно. А раз мы видим, что уверенность эта не

может быть основана на доказательствах, то значит, она должна

обусловливаться известным состоянием чувства - некоторым "эмоциональным

сознанием". Почему же не сказать, что "факты" такого "эмоционального

сознания" "властно требуют" этой веры? Очевидно, что принцип: "сознание надо

брать во всей его целостности" - обязывает нас либо признать верными все

предрассудки рода человеческого, либо принять в расчет лишь сознание

известного ограниченного класса цивилизованных людей.

Но если верить во что-нибудь только потому, что такая вера властно

предписывается фактом сознания, то я не вижу, почему бы не признать

действительным существование привидения в доме на основании того упорного

страха перед этим привидением, который испытывается ребенком или прислугой.

В заключение мне весьма важно опровергнуть указание д-ра Манселя, что

"г-н Спенсер считает эти отрицательные выводы единственным основанием

религии". Указание это совершенно противоположно истине: именно, оспаривая

Гамильтона и Манселя, я утверждал, что наше сознание о том, что нам

показывают известные явления, есть сознание положительного, а не

отрицательного характера, как полагают они, и что это положительное сознание

является незыблемой основной религиозного чувства (Основные начала, 26).

Вместо того чтобы доказать это надлежащими цитатами, я приведу здесь

кстати выдержку из одного иностранного теолога. Именно г-н Гроц, пастор

реформатской церкви в Ниме (Nismes), пишет:

"Враждебна ли по своей природе наука религия? Надо ли отрицать науку

для того, чтобы быть религиозным? За религию высказывается теперь сама

наука, и притом наука экспериментальная; она устами одного из... мыслителей

нашей эпохи, г-на Герберта Спенсера, дает одновременно ответ господам Вашро

(Vacherot) и Конту".

"Здесь г-н Спенсер обсуждает теорию безусловного, разумея под этим

словом Бога. Шотландский философ Гамильтон и его ученик Мансель говорят,

подобно нашим французским позитивистам: "Мы не можем утверждать

положительного существования чего-либо за пределами явлений". Гамильтон и

его ученик отличаются от наших соотечественников лишь тем, что вводят в свои

рассуждения "чудесное откровение", заставляющее нас верить в существование

безусловного, и, благодаря этому истинно чудесному откровению, правоверию

отводится прежнее место. Но правда ли, что мы ничего не можем утверждать

сверх феноменов? Г-н Спенсер говорит, что в таком утверждении заключается

грубая ошибка. Он совершенно справедливо замечает, что в этом вопросе не

одна лишь логическая сторона, но есть еще и психологическая, и, по нашему

мнению, он совершенно убедительно доказывает, что положительное

существование абсолютного дается непосредственно нашим сознанием".

"Вот где основа соглашения между религией и наукой. В главе...

озаглавленной Примирение, г-н Спенсер установляет и развивает это соглашение

на совершенно правильной почве".

"Г-н Спенсер, оставаясь на почве логики и психологии и не прибегая к

сверхъестественному вмешательству, установил законность, необходимость и

вечность как религиозного чувства, так и религии" { Le sentiment religieux,

par A. Grotz. Pans, S. Cherbuliez, 1870.}.

Теперь я перейду к замечаниям д-ра Шедворта, Г. Ходжсона, а именно к

его опыту о "Будущем метафизики", напечатанному в Contemporary Review за

ноябрь 1872 г. При этом я ограничусь только пунктами, в котором он является

несогласным со мною, отметив лишь, что согласие этого писателя с другими

моими мнениями я высоко ценю, так как признаю его тонким и независимым

мыслителем. Д-р Ходжсон, прежде чем высказаться сам, вкратце излагает и

критикует воззрения Гегеля и Конта, с которыми он отчасти соглашается,

отчасти же нет, а затем переходит к критике моих мнений. Сделав

предварительный беглый очерк моих положений, в правильности изложения

которого я сомневаюсь, он продолжает:

"В его Основных началах (1-я часть 2-го издания) есть глава о "Конечных

научных идеях", в которой он перечисляет шесть таких идей или групп идей, и

пытается показать их полную непостижимость. Эти шесть идей следующие: 1)

пространство и время, 2) материя, 3) покой и движение, 4) сила, 5) сознание,