1839.}. И если какое-нибудь учреждение берет на себя не две функции, а целую

массу их, если правительство, задача которого защищать своих граждан от

посягательств на их права со стороны своих и чужеземцев, берет на себя также

распространять христианство, заниматься благотворительностью, учить с детьми

уроки, устанавливать цены на съестные припасы, наблюдать за угольными

копями, управлять железными дорогами, иметь надзор за постройками,

определять таксу для кебов, следить за выгребными ямами, прививать детям

оспу, переселять эмигрантов, предписывать часы для работы, осматривать жилые

дома, свидетельствовать познания капитанов торговых судов, снабжать книгами

общественные библиотеки, читать и разрешать драматические произведения,

инспектировать пассажирские суда, следить за тем, чтобы мелкие квартиры

снабжались водой, регулировать бесконечную массу вещей, от банковых

квитанций и до лодочной таксы на Серпентине, - не ясно ли, что ее главная

обязанность должна быть дурно исполнена пропорционально тому многообразию

всякого дела, которое оно само себе навязывает?

Разве его время и энергия не растрачиваются на проекты, расследования,

преобразования, на прения и ссоры в ущерб его существенной задаче? И разве

беглый взгляд на эти прения не подтверждает этот факт и не подтверждает

того, что, пока парламент и общество заняты этими пагубными

препирательствами, этими утопическими надеждами, единственное, что на

потребу, остается всегда несделанным?

Здесь-то и заключается ближайшая причина наших судебных безобразий. В

нашем стремлении уловить призрак мы упускаем существо. В то время как все мы

у домашнего очага, в клубе и таверне заняты разговором о хлебных законах, о

церковном вопросе, о воспитании детей, о законах, о бедных, которые все

подняты не в меру усердным законодательством, вопросы правосудия почти не

привлекают внимания, и мы ежечасно подвергаем себя возможности быть

притесненными, обманутыми, ограбленными. Учреждение, в котором попавший в

руки воров человек должен бы найти защиту и помощь, отсылает его к адвокатам

и целому легиону юристов-чиновников и опустошает его кошелек на повестки,

копии, вызов свидетелей, штрафы за неявки в суд, всякого рода пошлины и

бесчисленные издержки, втягивает его в целую сеть общих судов, канцелярских

судов, исков, встречных исков и апелляций и часто разоряет там, где должно

бы помочь. Между тем созываются митинги, пишутся руководящие статьи,

собираются голоса, составляются общества, ведется агитация не для устранения

этого огромного зла, но частью чтобы упразднить введенные нашими предками

поводы гибельного вмешательства государства, частью чтобы установить новые

для него поводы. Не ясно ли, что такое роковое небрежение существенными

интересами есть результат этой дурно понятой услужливости правительства?

Предположите, что охрана, внутренняя и внешняя, составляет единственную

признанную функцию правящей власти, - возможно ли допустить, чтобы в таком

случае отправление правосудия у нас было в таком плачевном состоянии, в

каком оно находится теперь? Может ли кто-нибудь себе представить, что, если

бы при выборе в парламент решающее значение принадлежало обыкновенно

вопросам судебной реформы, наша судебная система была бы до сих пор, как ее

называет сэр Джон Ромили, "технической системой, изобретенной для создания

издержек"? Можно ли сомневаться в том, что, если бы надлежащая защита

личности и собственности была постоянным лозунгом избирательных собраний, мы

не были бы все еще в сетях канцелярского суда, который держит в своих когтях

более чем на 200 миллионов собственности, с его тяжбами, которые длятся

пятьдесят лет, пока все капиталы не уйдут на оплату пошлин; который

поглощает на свои издержки ежегодно два миллиона? Посмеет ли кто-нибудь

утверждать, что, если бы избирательные собрания происходили всегда на почве

принципов судебной реформы и против судебного консерватизма, церковные суды

(Ecclesiastical Courts) продолжали бы целые столетия жиреть от достояния

вдов и сирот? Это вопросы, граничащие с нелепостью. Ребенок может понять,

что при существующем всеобщем знакомстве с развращенностью судов и всеобщим

отвращением к судебным безобразиям им давно был бы положен конец, если бы

отправление правосудия стало постоянным политическим вопросом. Если бы ум

народа не был всегда предубежден, невозможно было бы, чтобы человек,

упустивший представить возражение против векселя в надлежащий срок, просидел

в тюрьме пятнадцать лет за неявку в суд, как это случилось с м-ром Джемсом

Тейлором. Было бы невозможно, чтобы присяжным клеркам при уничтожении их

синекур оставлен был в виде вознаграждения их громадный доход не только до

конца жизни, но и семь лет после смерти, что составило в общем расход в 700

тыс. ф. Если бы деятельность государства ограничивалась оборонительной и

судебной функциями, не только народ, но и сами законодатели восстали бы

против злоупотреблений. Если бы сфера деятельности, а также число случаев

отличиться были сужены, все мысли, ловкость и красноречие, которые члены

парламента тратят теперь на неосуществимые планы и фактические жалобы, были

бы употреблены на то, чтобы сделать правосудие безукоризненным, верным,

скорым и дешевым. Сложной нелепости нашего судебного жаргона, недоступного

для непосвященных и самими посвященными толкуемого в самых различных

смыслах, был бы скоро положен конец. Нам не приходилось бы больше слышать о

парламентских актах, так несуразно изложенных, что они требуют целой дюжины

процессов и судебных решений прежде, чем даже законники поймут, как их

применять. Не существовало бы и таких нелепых мер, как Ликвидационный

железнодорожный акт (Railway Winding-up Act), который, хотя и изданный в