§ 8. Записки и мемуары иностранцев

Для истории ХIХ в. мы имеем огромное количество самых различных источников. Те вопросы бытового порядка, какие в ранние эпохи находят свое отражение в свидетельствах иностранцев, в ХIХ в. обильно представлены в памятниках местного происхождения. Нам не приходится для получения сведений этого рода обращаться к не всегда удовлетворительным сообщениям иностранцев. В еще большей мере надо сказать то же самое о социальной, экономической и т. д. жизни страны. Можно сказать, что свидетельства иностранцев – источник, теряющий свое значение для ХIХ в.

Однако, когда иностранец попадает в особо благоприятные условия для изучения чуждой ему страны, как Гакстгаузен, когда он получает возможность видеть то, что недоступно русским, как Кеннан, когда он имеет возможность сказать слова, запретные русским, как Кюстин, – тогда и в ХIХ в. произведение иностранца становится важным историческим источником. Некоторые образцы этого источника мы охарактеризуем.

1. Мемуаристы 1812 г.

В истории России ХIХ в. есть важная историческая полоса, когда в событиях участвовали и русские и выходцы из разных стран Западной Европы, причем на эти события те и другие смотрели с разных сторон и разными глазами. Иностранцы знали ту сторону отношений, которой не видели и не могли описать русские. Эта историческая полоса – война 1812 г. Показания участников наполеоновской армии о ходе военных действий и состоянии страны в пределах оккупированной наполеоновскими войсками полосы являются заслуживающим внимания источником.

Количество мемуарных памятников, посвященных 1812 г., крайне велико – их много десятков. Среди авторов этих мемуаров – и видные и рядовые военные, врачи, люди различных национальностей и взглядов.

Наша литература, так же как и по отношению к многим другим иностранным источникам, еще не знает попыток дать критический анализ и оценку всей этой массы воспоминаний. Здесь еще нужен целый ряд специальных исследований, каких мы пока не имеем.

Одним из интересных авторов, писавших о походе 1812 г., был французский генерал и адъютант Наполеона граф Сегюр (1780–1873). Происходивший из старинного дворянского рода – его дед был военным министром Людовика ХV, а отец – посланником в России при Екатерине II, – Сегюр потерял во время революции все свои богатства. После переворота 18 брюмера он вступил в ряды наполеоновского войска и стал одним из преданнейших приверженцев империи. Сегюра узнал Наполеон, оказывавший ему внимание. К 30 годам Сегюр был генералом, близким к вождю французских армий, и служил ему до падения империи. Восторженное поклонение Сегюра Наполеону продолжалось и позже; оно нашло отражение в мемуарах Сегюра.

Он пристрастен к своему герою; на почве идеализации французской армии и ее вождя суждения Сегюра о действиях русских часто оказываются наивными и неверными. Так, налеты русской кавалерии, не ввязывавшейся в серьезные бои с отступавшей французской армией и быстро уходившей от преследования, Сегюр истолковывает как французские прбеды и приписывает удачным распоряжениям маршалов. Совсем не понял Сегюр действий Кутузова. «Оставаясь на своих высотах, он ничего не делал, чтобы одержать окончательную победу, словно удивляясь своему превосходству. Он видел, что Наполеона сразила его собственная безрассудная отвага и, избегая этого недостатка, Кутузов впал в противоположный порок». Несмотря на подобные недочеты, сообщения Сегюра не лишены интереса.

Картина французского лагеря перед Бородинским боем, в которой Сегюр пытается противопоставить спокойную уверенность французов религиозным обрядам русских и на фоне которой он изображает Наполеона, весьма характерна. Сегюр подчеркивает боязнь Наполеона, что русские будут продолжать отступление, его нервное напряжение, болезнь. Сегюр описывает отдельные моменты боя и поведение Наполеона,

«Лишь немногими движениями он выражал свою печальную покорность, когда поминутно докладывали о гибели его лучших генералов. Он неоднократно поднимался, делал несколько шагов и снова садился.

Все окружающие с изумлением смотрели на него. Дотоле в подобные решительные минуты он проявлял деятельное спокойствие; но на сей раз это было тяжелое спокойствие. Это была ленивая мягкость, лишенная всякой энергии. Некоторые видели в этом упадок... Самые преданные приписывали его неподвижность необходимости не передвигаться в то время, когда приходится отдавать распоряжения на большом пространстве, для того чтобы давать возможность всем известиям стекаться к одному месту. Наконец, были и такие, которые отнеслись к этому более благоразумно и указывали на его ослабевшее здоровье, скрытую болезнь и возникающее развитие серьезного недуга».

Характерны разговоры, какие вызывало поведение Наполеона. Генералы говорили о старости полководца, и в их словах чувствовалось разочарование. Интересны сообщения об упорстве сопротивления русских войск, отваге Ермолова, Кутайсова и др. Попытки Сегюра истолковать Бородино в смысле французской победы неудачны. Он сам себя опровергает рассказом об истощении боевых запасов французской армии, о тяжести ее потерь, не соответствовавших результатам.

Касаясь занятия Москвы, Сегюр обвиняет Ростопчина за пожар Москвы, хотя и не располагает для этого никакими данными. Совершенно неверно он излагает дело Верещагина: Сегюр ошибается в причинах его ареста, утверждая, что Верещагин был главой заговора, ставившего целью «поднять среди народа мятеж». Верещагин лишь перевел одно из воззваний Наполеона и, обвиненный в измене, был выдан Ростопчиным московской толпе на расправу.

Как и другие мемуаристы наполеоновской армии, Сегюр показывает восторг солдатской массы при виде Москвы, восторг, в котором надежда на прекращение тягот похода и на успешное окончание войны смешивалась с восхищением от красоты златоверхого города. Пожар Москвы, бегство Наполеона из Кремля, мародерство французской армии – все это отражено в записках.

Ряд интересных черт сообщает автор о партизанской войне, сжимавшей французов в голодном кольце. Много ценных данных приводит он об отступлении французов и преследовании их русскими. Это собственно и является центральной по интересу частью воспоминаний Сегюра. Здесь мы найдем картины сражений.

Бой под Малоярославцем он описывает так: «Ядра, направленные в этот деревянный город, подожгли его; в своем отступлении наши попадали в огонь пожара, который гнал их под огонь выстрелов; русские ополченцы озверели, как истинные фанатики; наши солдаты тоже рассвирепели; начался рукопашный бой; солдаты вцеплялись друг в друга одной рукой, нанося удары другой, и оба, как победитель, так и побежденный, скатывались в глубины оврага или в пламя, не разжимая рук. Там умирали раненые, иные задыхаясь в дыму, другие – пожираемые раскаленными углями».

Сегюр показывает голод, холод, налеты русских частей, настроение и разговоры Наполеона в это время. Он передает о попытке Наполеона обвинить в инициативе войны русских, попытке, вызвавшей негодование маршалов. Картина развала французской армии дополняется сообщениями цифровых данных. Так, из 37 тыс. кавалеристов, перешедших Неман, после Смоленска отступало лишь 1800 человек. Березину, по словам Сегюра, перешло 60 тыс., затем к ним присоединилось 20 тыс. рекрутов, и половина из этих 80 тыс. погибла между Молодечно и Вильно:

Из сказанного ясно богатство фактического материала записок Сегюра. Отмеченная выше точка зрения автора сама по себе свидетельствует о необходимости критической проверки его показаний. Наличие отдельных фактических ошибок увеличивает необходимость в такой проверке.

Характерным памятником эпохи являются письма генерал-обер провиантмейстера войск Наполеона Пюибюска.

Их автор – не полководец, но человек, живо следящий и интересующийся ходом военных действий. По должности своей он лучше знал тыл, чем армию, так как с момента занятия Смоленска и до оставления его находился там. В противоположность восторженному поклоннику Наполеона – Сегюру – Пюибюск отрицательно относился к походу в Россию. Этим объясняется тон известной враждебности по отношению к Наполеону. Автор отмечает его театральный жест на берегу Немана, когда император приказал почерпнуть шлемом воды и пил ее «с пророческой миной, придуманною, как бы для принятия вдохновений свыше». Но чаще, чем вражда к личности Наполеона, звучит негодование на его затею. Еще в июне автор предсказывает печальный исход войны для армии, истомленной пространством и голодом, а продовольственное положение и связанное с ним мародерство он знал лучше других. Вот что он пишет из Смоленска в начале августа: «русские... продолжают еще по-прежнему увозить или истреблять все; а что нам удается у них захватить, то это такая малая добыча... что не стоит того, чтоб и говорить о ней». И это понимание положения французских войск заставляет его тогда же, в августе, признать, что Наполеон делает ошибку за ошибкой: ошибка, что под Смоленском действовала пехота, что в бой послали польские войска, которые погибли; но среди всего этого ряда ошибок основная – поход в Россию.

Письма Пюибюска интересны как голос здравого человека, трезво и без всякого увлечения рисующего положение французской армии и ее тыла.

Картину разложения отступающей армии рисуют в своих записках фон Иелин, де-ла-Флиз, Бургонь.

Первый – офицер Вюртембергского полка, военный по призванию – много места уделяет рассказу об отступлении наполеоновской армии. Голод, мародерство, отсутствие одежды, смерть от лишений, преследование со стороны русских войск, налеты казаков и партизан – вот освещаемые автором вопросы. Он не скрывает при этом своего участия в грабеже французской кассы и даже с некоторой рисовкой сообщает о краже продовольствия у французов же. Однажды он «добыл горшок горячего кофе, который приготовлялся на императорском биваке, может быть, для самого императора или для одного из его генералов». Развал французской армии был столь значителен, что «так называемый священный эскадрон, составленный в Орше для охраны императора, рассеялся. Вообще трусость заменила храбрость. Немногие гвардейцы, сохранившие вооружение, побросали его, чтобы не попасться в руки неприятеля с оружием в руках. Все распалось, нужда превратила всех в разбойников и поджигателей...»

Период нахождения в плену в описании фон Иелина, Руа, де-ла-Флиза -мало интересная часть этих дневников.

В ряду мемуаров не последнее место занимает «Дневник» итальянского офицера де Ложье, полкового адъютанта в гвардии вице-короля Италии Евгения Богарнэ. Для восприятия русской действительности Ложье не был подготовлен. Это видно из того, что создание Колоцкого монастыря он приписывает готам, а казачьи кавалерийские разъезды именует татарскими. Но «Дневник» его ценен, поскольку регулярные записи содержат верные сведения о движении французской армий, довольно точную фиксацию ее настроений. Временами у Ложье проглядывает недовольство французами, но никогда – Наполеоном, преданность автора которому – одна из отличительных черт «Дневника».

Для истории войны 1812 г. «Дневник» Ложье особенно интересен тем, что дает прекрасную картину Смоленска, покинутого русской армией. Подобно другим авторам, Ложье отражает боязнь французов, как бы русские не ушли из Бородина без боя, а картина сражения, написанная его рядовым участником, прекрасно показывает спокойное мужество русских войск, отражавших стремительные натиски французов. Автор, подобно другим французам, склонен считать Бородинский бой их победой, но эта победа выглядит как поражение: «Никакое бедствие, никакое проигранное сражение не сравняется по ужасам с Бородинским полем, на котором мы остались победителями. Все потрясены и подавлены».

Временами автор сообщает совершенно неверные сведения. Например, он утверждает, что солдаты французской армии стали грабить в Москве не в силу страсти к обогащению и недостатка всего необходимого, но по примеру москвичей. Между тем сам же он все время отмечает мародерство французов еще на пути к Москве. Подробности, сообщаемые Ложье о пожаре Москвы, – о территории, захваченной огнем, распространении его – существенны.

Отступление французской армии подробно показано Ложье. Здесь содержание «Дневника» мало отличается от сообщений других мемуаристов. Важны сведения о составе и численности отступающей армии (I корпус в Орше насчитывал вместо прежних 67 тыс. 5 тыс. человек и т. п.), о полнейшем ее разложении и деморализации.

Сухой чисто военный материал дает в своих записках Сен-Сир. Записки его касаются небольшой территории: он говорит о движении до Полоцка и обратно; поэтому его записки не имеют такого широкого значения, как указанные выше.

1812 год в силу характера событий оставил особенно много мемуаров иностранцев, но изучение истории других войн в ряде случаев также требует привлечения источников этого рода,