Глава 2

Рутина

43

ление труда приглушает эти спонтанные вспышки; по­вторяющиеся операции, рутина подавляют проявления сочувствия. Конечно, Смит ставил знак равенства меж­ду ростом рынков, разделением труда и материальным прогрессом общества, но это не относилось к мораль­ному прогрессу. И добродетели сочувствия раскрывают нечто, возможно, более тонкое относительно индиви­дуального характера человека.

Моральный центр Рико, как мы это видели, состоял в его решительном утверждении собственной воли; для Смита спонтанный взрыв сочувствия превосходит во­лю, как бы сметает человека в область эмоций, непод­властных его контролю, как, например, при неожидан­ном отождествлении себя с общественными бедами. Взрывы сочувствия - это царство спонтанного времени - толкают нас за пределы наших обычных моральных границ. В сочувствии нет ничего предсказуемого или рутинного.

Адам Смит отличался от своих современников тем, что делал акцент на этической важности таких взрывов эмоций. Большинство его современников рассматрива­ло человеческий характер в его этическом аспекте так, будто у него было мало общего со спонтанным чувст­вом или даже с человеческой волей. Джефферсон в сво­ем «Билле об установлении религиозной свободы» (1779) утверждал, что «мнения и убеждения людей зави­сят не от их собственной воли, а непроизвольно следу-

в той очевидности, которая представлена нашему соб­ственному сознанию»¹⁶. Становление характера начина­ется с исполнения человеком своего долга. Как говорил джеймс Мэдисон в 1785 году, следование диктату сове­сти «является также неотчуждаемым, потому что это право, данное людям, и это долг по отношению к Соз­дателю»¹⁷. Природа и Бог предлагают - человек подчи­няется.

Адам Смит говорит на «языке характера», который, возможно, ближе именно нашему времени. Характер, как это представляется ему, формируется историей и ее непредсказуемыми поворотами. Однажды установлен­ная, рутина не позволяет многого совершить в своей личностной истории, поэтому, чтобы развить свой ха­рактер, человек должен вырваться из рутины. Это общее положение Смит специфицирует: он восславляет харак­тер торговцев, полагая, что они действуют соответст­венно и как бы сочувственно меняющимся требованиям момента. В то же время он высказывает сожаление по поводу состояния характера промышленных рабочих, впрягшихся в ярмо рутины. Торговец, по его мнению, более полно задействован как человеческое существо.

Нас не должно удивлять, что Маркс внимательно изучал Адама Смита, хотя едва ли он разделял его вос­хищение торговлей и торговцами. Будучи молодым человеком, Маркс восхищался, по меньшей мере, его общей теорией спонтанности, изложенной в «Теории

44

Глава 2

Рутина

45

моральных чувств». С годами, став более зрелым и трез­вым аналитиком, он сконцентрировался на изображе­нии Смитом всех зол рутины и разделения труда, при котором рабочий не контролирует работу, - эти поло­жения являются сущностными составными частями Марксового анализа товарного времени, времени как товара. Маркс добавил к изображенной Смитом рутине на булавочной фабрике в качестве контраста такую, бо­лее старую, практику организации труда, как немецкая система «Тагверк» (Tagwerk), при которой работнику платили за рабочий день. При такой практике он мог приспосабливаться к условиям окружающей его среды, трудясь по-разному в дни, когда шел дождь и когда дни были ясными, или организуя свои задания с учетом по­ставок. В такой работе присутствовал ритм, потому что работник сам контролировал ситуацию¹⁸. В противопо­ложность этому, как напишет позже историк-марксист Э.П. Томпсон, при современном капитализме те, кто занят на производстве, «испытывают разницу между своим рабочим временем и так называемым собствен­ным временем»¹⁹.

Опасения Адама Смита и Маркса по поводу рутин­ного времени транслировались в наш собственный век, воплотившись в феномен, который был назван «фор­дизмом». Это в «фордизме» мы можем с наибольшей полнотой документировать те мрачные предчувствия, которые были у Смита в отношении промышленного

капитализма, что только еще начал развиваться в конце XVIII века, особенно в том месте, где этот будущий «фордизм» и сформировался.

Фабрику «Хайлэнд Парк», принадлежавшую «Форд Мотор Кампани» (Ford Motor Company), обычно рас­сматривали как лучшую иллюстрацию технологическо­го разделения труда. Этот феномен имел место в 1910-1914 годах. Генри Форд в некоторых отношениях был гуманным работодателем: он платил рабочим хо­рошую заработную плату - по системе 5 долларов в день (что эквивалентно 120 долларам в день по курсу 1997 года) и включал их в план по разделу прибыли. Другое дело - технологические операции в цехах. Ген­ри Форд полагал, что озабоченность качеством рабо­чей жизни - это «мечтания при луне»: 5 долларов в день - вполне приличное вознаграждение за скуку.

До того, как Форд создал эталонные фабрики напо­добие «Хайлэнд Парк», автомобильная промышлен­ность базировалась на мастерстве - высококвалифици­рованных рабочих, которые выполняли множество сложных операций, занимаясь, скажем, мотором или корпусом автомобиля в течение всего рабочего дня. Эти рабочие пользовались огромной степенью автоно­мии, и автомобильная промышленность на самом деле представляла собой связку децентрализованных цехов. «Многие квалифицированные рабочие, - отмечает

46