Глава 3

Гибкость

89

он сделал, реагируя на требования конкретного момента, - у него есть такая способность: если уж не отдавать, то и не держаться.

Это отсутствие привязанности ко времени сопряже­но со второй характерной чертой гибкости - терпимо­стью к фрагментации. Когда в прошлом году Гейтс выступал со своей лекцией, он дал своеобразный совет. Он сообщил присутствующим в зале, что рост техноло­гического бизнеса является беспорядочным, отмечен бесчисленными экспериментами, сопровождается оши­бочными поворотами и противоречиями. Другие аме­риканские специалисты делали акцент на том же самом в беседах со своими «рейнско-европейскими» коллега­ми, которые, похоже, застряв на своих старых формали­стских путях, хотят сконструировать связную «■техноло­гическую политику» для своих компаний или для своих стран. Роста, говорили американцы, не достичь таким аккуратным, бюрократически планируемым способом.

Это, может быть, не больше, чем экономическая не­обходимость, которая сегодня заставляет капиталиста сразу преследовать множество целей - в одно и то же время. Такие целесообразные реальности требуют, од­нако, особенной силы характера от того, кто себя уве­ренно чувствует в беспорядке жизни, кто процветает посреди всеобщего расстройства. Рико, как мы видели, эмоционально переживал свои социальные перемеще­ния, которые сопровождали его успех. Подлинные

победители не страдают от фрагментации жизни. На­против, их стимулирует то, что они должны «воевать» на многих различных фронтах одновременно; это часть энергии необратимых перемен.

Способность не держаться за свое прошлое, уверен­ное принятие фрагментации жизни - вот две главные черты характера, которые проявляются в Давосе у людей, чувствующих себя как дома в этом новом капи­тализме. Это черты характера, которые поощряют спонтанность, но здесь, «на горе», такая спонтанность является, в лучшем случае, этически нейтральной. Те же самые черты характера, которые дают толчок спонтан­ности, становятся в большей степени саморазруши­тельными для тех, кто в системе гибкого режима нахо­дится «внизу». Эти три элемента гибкой власти подвер­гают коррозии характеры более заурядных служащих, которые пытаются играть по этим же правилам. По крайней мере, это то, что я обнаружил, спустившись с «волшебной горы» и вернувшись в Бостон.

90

Глава 3

Гибкость

91

Глава 4

_{Неясность}

СПУСТЯ ГОД после нашего разговора с Рико я вер­нулся в бостонскую пекарню, где 25 лет назад, проводя исследования для своей книги «Скрытые раны класса», интервьюировал группу пекарей. В тот раз я приехал, чтобы задать вопросы об их восприятии классов в Америке. Почти так же, как все американцы, они сказали мне, что принадлежат к среднему классу; номинально идея социального класса мало что для них значила. Европейцы же, начиная с де Токвилля и далее, склонны были принимать номинальное за реальное; некоторые из них умозаключили, что мы, американцы, действительно являемся бесклассовым обществом, по крайней мере, в наших манерах и убеждениях - демо­кратия потребителей. Другие, подобно Симоне де

93

Бовуар, придерживались точки зрения, что мы безна­дежно запутались в том, что касается наших реальных различий.

Те, кого я интервьюировал четверть века назад, не были слепы: у них было достаточно четкое определе­ние социального класса, хотя и не в европейском его понимании. Понятие «класс», подразумевало, прежде всего, личностную оценку самого себя и обстоятельств. При таком подходе между людьми можно провести очень четкие разграничения; завсегдатаи американских ресторанов «быстрой еды», например, обращаются с теми, кто обслуживает их, с безразличием и грубостью, которые рассматривались бы как оскорбительные и не­приемлемые в каком-нибудь английском пабе или французском кафе. Массы представляются недостой­ными того, чтобы воспринимать их как человеческие существа, и имеет значение только то, насколько люди выделяются из этой массы. Американская одержимость индивидуализмом выражается в потребности в статусе на следующих условиях: индивид хочет, чтобы его ува­жали таким, каков он есть. Понятие «класс» в Америке интерпретируется, как вопрос характера личности. И поэтому, когда 80% из группы пекарей говорят: «Я -средний класс», настоящий вопрос, на который они от­вечают, это - не вопрос: «Насколько вы богаты?» или «Насколько вы могущественны?», но - «Как вы сами себя оцениваете?». И ответ таков: «Я достаточно хорош».

Объективный критерий социального положения как такового европейцы рассчитывают, оперируя поня­тием экономического класса, американцы же большей частью оценивают социальное положение, опираясь на понятия расы и этнической принадлежности. В то вре­мя, когда я в первый раз интервьюировал бостонских пекарей, пекарня носила итальянское название и выпе­кала итальянские хлебобулочные изделия, но большин­ство пекарей были греками. Эти греки были сыновьями пекарей, которые работали на ту же самую фирму. Для этих греков-американцев, слово «черный» был синони­мом слова «бедный», и слово «бедный» стало посредст­вом некой алхимии, которая трансформировала объек­тивное социальное положение человека в личностную категорию, смысловым знаком понятия «деградировав­ший». Людей, которых я интервьюировал в то время, приводила в ярость мысль, что элита, а именно докто­ра, юристы, профессора и другие привилегированные белые, больше сочувствовала этим предположительно «ленивым черным иждивенцам», чем «борьбе за выжи­вание усердно работающих и независимо мыслящих американцев», принадлежащих к среднему классу. Расо­вая ненависть, таким образом, подрывала плохо разви­тое классовое сознание.

Греческое происхождение пекарей, опять-таки, по­могало им измерять свое собственное, относительно низкое, положение на социальной лестнице. Греки

94