Глава 1

Пассивность

21

связей касалось насилия или феноменов сексуальности, которые дети видели по телевидению. В свое время, его отец, Энрико, постоянно пользовался маленькими притчами, чтобы, поучая детей, лучше донести до них какие-то правила поведения; эти иносказания он заим­ствовал из опыта своей работы в качестве уборщика, например: «Нельзя не замечать грязь, ведь она сама по себе не уйдет». Когда я познакомился с Рико, в бытность его еще подростком, он воспринимал эти домашние об­разцы мудрости с известной долей стыдливости. Поэто­му сейчас я спросил Рико, придумывает ли и он такие притчи или же просто извлекает этические правила из своего трудового опыта. Рико сначала ушел от прямого ответа: «Телевидение не так много показывает и говорит об этом». А затем сказал: «Ну, нет, я не говорю в таком стиле».

Поведение, которое приносит успех или просто обеспечивает выживание на работе, мало что может дать Рико для модели роли родителя. Действительно, для этой современной пары проблема носит противо­положный характер - их заботит, как уберечь свои се­мейные отношения и не поддаться поведению кратко­срочного типа, умонастроению «здравствуй-прощай», и, прежде всего, не поступиться такими ценностями, как преданность и причастность, которые обесценива­ются на современной работе. На место хамелеоновских ценностей новой экономики, вроде формального дол-

22

Глава 1

га семья, какой ее видит Рико, должна поставить цен ности доверительности, причастности и целеустрем­ленности. Это достоинства долгосрочного характера.

Такой конфликт между семьей и работой ставит не­которые вопросы и о самом опыте взрослого человека Как можно преследовать долгосрочные цели в общест­ве краткосрочного типа? Как могут поддерживаться в нем долговременные социальные отношения? Как мо­жет человеческое существо разработать нарратив сво­его самоосуществления и сконструировать историк своей жизни в обществе, «составленном» из эпизодов v фрагментов? Вместо этого новая экономика питается опытом, который текуч и кратковременен, меняется от места к месту, от работы к работе. Если бы я мог сфор­мулировать дилемму Рико более масштабно, я бы ска­зал, что капитализм краткосрочного типа угрожает подвергнуть коррозии его характер, особенно те каче­ства характера, которые связывают человеческие суще­ства друг с другом и которые дают каждому из нас чув­ство устойчивого и поддерживаемого «Я».

К концу обеда мы оба погрузились в собственные размышления. Четверть века назад я полагал, что позд­ний капитализм достиг чего-то вроде своего конечного осуществления, при котором если даже и было больше рыночной свободы и меньше правительственного кон­троля, «система» тем не менее проникала в повседнев-

Пассивность 23

ный опыт людей, что она, как всегда, делала, используя факторы успеха и неудачи, доминирования и подчине­ния, отчуждения и потребления. Для меня самого вопро­сы культуры и характера вполне укладывались в эти зна­комые категории. Но сегодня опыт молодого человека не может быть «схвачен» этим старым укладом мысли.

Разговор о семье, очевидно, заставил и Рико погру­зиться в раздумья о своих этических ценностях. Когда мы направились в хвост самолета покурить, он вдруг сказал, что в прошлом был либералом, в великодушном американском смысле этого слова, что подразумевало стремление заботиться о бедных и хорошее отношение к меньшинствам, наподобие черных или гомосексуали­стов. Нетерпимость Энрико по отношению к черным и к иностранцам заставляла его сына испытывать стыд. Хотя, как говорит Рико, с того времени, как он сам на­чал работать, он стал «культурным консерватором». Как и большинство его сослуживцев, он поносит «социаль­ных паразитов» - они воплощены для него в фигуре женщины-матери, которая, сидя на пособии, тратит го­сударственные чеки на выпивку и наркотики. Он также уверовал в твердые драконовские стандарты общест­венного поведения, которые противостоят ценностям так называемого «либерального воспитания», некоего подобия свободной дискуссии на производстве. При­мер этого общественного идеала, по мнению Рико, -предложение, которое сейчас циркулирует в некоторых

консервативных кругах: забирать детей у плохих роди­телей и помещать их в приюты.

Мое боевое оперение пришло в движение, и мы яростно заспорили, утопая в клубах дыма, который под­нимался над нами. В начале мы не слушали друг друга. (Когда я просматриваю мои заметки, я понимаю, что Рико даже немного нравилось провоцировать меня.) Он знал, что его культурный консерватизм - это просто некое идеализированное символическое сообщество. На самом же деле он не стремился к тому, чтобы упря­тать детей по приютам. У него, конечно, было мало взрослого опыта того консерватизма, который оберега­ет прошлое, например, другие американцы относились к нему каждый раз, когда он переезжал на новое место так, как будто бы его жизнь только начиналась, а про­шлое предавалось забвению. Культурный консерватизм, на который он «подписался», принимает форму завета поддерживать связность, которая, как он чувствует, отсутствует в его жизни.

Что же касается семьи, то его ценности не просто вопрос ностальгии. На самом деле Рико не нравилась та практика родительского правления, которую на нем отработал Энрико. Он не хотел бы вернуться к тому ли­нейному времени, которое определяло существование Энрико и Флавии, даже если бы и мог. Он посмотрел на меня с некоторой неприязнью, когда я сказал ему, что, будучи университетским профессором, имею пожиз-

24