Исторические изменения и социальный выбор

Мое краткое рассуждение относительно понятия суверени­тета, периферии и рынка предназначено, чтобы показать, как создание истории отличается интеллектуальным и историче­ским осуществлением в том смысле, что теоретик сам придает смысл сложному историческому развитию. Создание истории включает взаимодействие между прошлым, настоящим и буду­щим. В качестве еще одного примера приведем события, про­изошедшие в 1991 г. в Персидском заливе:

Это самая новая глава нашего времени в исторической борь­бе между арабским миром и Западом за контроль над нефтью. Однако она, главным образом, отражает не просто противосто­яние между государствами, лежащее в основе неореалистских и либералистских теорий, но также и борьбу за принципы ор­ганизации общества, которая началась еще в Средние Века в эпоху крестовых походов — между западным капиталистиче­ским светским материализмом и метафизической социальной доктриной ислама, а также более светских пан-арабских сил, воплотившихся в иракском режиме. В этом смысле, войны Пер­сидского залива уходят своими корнями в социальную борьбу и преобразования, которые возникли еще много веков назад (Гилл, 1991b: 275).

Крестовые походы были связаны не только с религиозным столкновением ценностей, но также и с борьбой за расширение экономической досягаемости торгового капитализма, а также с ростом и развитием таких городов-государств, как Венеция

и с ранним зарождением капиталистических социально-экономических сил, которые частично предопределили конфигурацию исторического развития регионов, окружающих Средиземноморье в XII и XIII веках.

Таким образом, исследование с этой точки зрения может относиться к политической пользе (или злоупотреблению) истории, политического мифа: мифы о национальном проис­хождении и идентичности, мифы о человеческом потенциа­ле, включающие в себя экономическое развитие и междуна­родное сотрудничество. Этот вопрос затрагивает отношения между гегемонистским дискурсом и принципами включения/ исключения и господства/подчинения, которые содержатся или подразумеваются. В контексте рассмотренного ранее раздела, возникает вопрос не только об идее государства, рыночных от­ношениях и политическом плюрализме, но также и об образо­вании и массовой коммуникации. Одним из способов иссле­дования данной проблемы является метод, рассматривающий существующие структуры (традиционно они были в какой-то степени «национально ограниченными» и определенными), ко­торые в настоящее время подвергаются усилению и/или транс­формации посредством процесса социализации. К подобным вопросам нужно подходить критически, опираясь на обширные исторические исследования, чтобы избежать простого сопо­ставления, например, отождествление прогресса с распростра­нением либеральной и пост-просвещенческой экономической рациональности (обращаясь к отчетам о развитии Всемирного банка) и фундаментализмом «отсталости» и/или провалов «ре­ального социализма».

В этой связи следует отметить, что политический дискурс, относящийся к вопросу иммиграции в ЕС в начале 1990-х гг. в условиях роста расизма, фашизма и партий нео-нацистов (Фран­цузский национальный фронт набирает все большую силу) предназначен для неявного и явного ограничения свободы пере­движения в пределах рынка труда и институционализации ие­

рархии юридических прав. Он связан с дебатами, которые стре­мятся определить принципы для включения и исключения из расширяющегося социоэкономического и политического про­странства для более интегрированного ЕС. Помимо вопиющего расизма и гендерной дискриминации, которая имеет широкое распространение (и может быть обнаружена в большинстве по­литических партий Франции), существует еще более рассеян­ный дискурс европейской идентичности. Он основывается на таких мифологических истоках Европы, как греко-романский и иудео-христианский миф и теология, на которых держится вся историческая идея христианства. Данный дискурс исключает иммигрантов из Северной Африки, Ближнего Востока и Азии, и из тех земель Восточной Европы и Русского Православия, где царит «инаковость» и «неевропейскость» [7]. Практическим применением этого дискурса является создание категории «эко­номических мигрантов», которым не нужно приспосабливаться к «политическому убежищу» и постоянному проживанию в ЕС. И это несмотря на то, что вопрос о миграции связан с реструк­туризацией производства и характера глобального неравенства. Он взаимодействует и перекрывает многие формы насилия, связанные с межобщинным, националистским возрождением, религиозной нетерпимостью и преследованиями.

Изменения и политическая борьба на Ближнем Востоке и в Европе имеют общие черты в том, что они связаны с продолжающимся распространением модернистской, секулярной и материалистской социальной системы. Это исторически соотносится с особенными европоцентристскими формами религиозного и культурного империализма. Модернистский глобализирующийся капитализм, по всей видимости, является ключевой силой современной истории, которая неизменно приводит к росту противоречий в социальных силах [8].

Некоторые из приведенных выше комментариев свидетельствуют об учении, которое определяет формирование

дискурсов и конкретных исторических блоков, все время существующих на национальном и международном уровне и в подобных условиях уравновешивающихся оппозиционными дискурсом и блоками; они взаимно дополняют или заменяют друг друга в случае крушения. Необходимы широкие исторические исследования, сконцентрированные не только на странах «первого мира». Можно начать, по крайней мере, со становления современной мировой экономики, как определил это Бродель (1981) или даже раньше (см. Барри Гиллс).

Независимо от того, принимаются ли вышеприведенные гипотезы, аргументы и предложения для исследования, их се­рьезное рассмотрение предполагает необходимость последо­вательного решения онтологических вопросов, и их теорети­ческого изменения. В данной книге приведен иной, далеко не единственный способ, с помощью которого можно попытаться исследовать некоторые изменения, которые происходят в фор­мирующемся мировом порядке. Он является одной из попы­ток частичного описания кризиса мирового порядка, кризиса, отражающего изменения в интеллектуальном мире и вызова, брошенного гегемонистскому дискурсу, а также изучению по­литической экономии и международных отношений. Кроме того, в конце двадцатого века между экономикой и политикой изменилась историческая диалектика мирового порядка, были созданы новые политические условия, где только некоторые из них полностью или явно заметны.

Подобные изменения часто открывают политическое про­странство для контр-гегемонистских движений. Чтобы вы­зовы оказались значительными, необходима синергия между прогрессивным общественным движением и политической партией. Среди прочего, потребуется терпимость и уважение различий, а также сознательное усилие для преодоления раз­рыва (некоторые могут назвать его пропастью), например, меж­ду историческим материализмом и феминистским проектом эмансипации (см. Тикнер, 1991). В свете указанных событий

развитие массовых коммуникаций и образования будут иметь решающее значение, в частности, те их компоненты, которые связаны с материальной жизнью и политикой. Гуманизация управления над силами глобализации, рассмотренная в преди­словии, потребует, говоря словами Грамши, долгой и упорной «позиционной войны», чтобы прогрессивные силы могли спло­титься в более интегрированные контр-гегемонистские блоки, способные участвовать в интеллектуальной и политической борьбе на различных уровнях формирующегося мирового по­рядка: от локального до глобального.