1. Понятие коммуникативной рациональности

Рассматривая целенаправленную и коммуникативную деятельность как элементарные типы деятельности, каждый из которых не может быть сведен к другому, Хабермас связывает их с разными типами рациональности. Действие, направленное на достижение цели, связано с целерациональностью, тогда как коммуникативному действию присуща коммуникативная рациональность.

Хабермас придерживается когнитивистской версии рациональности: “Когда мы используем выражение “рациональное”, мы полагаем, что существует тесное отношение между рациональностью и знанием. Наше знание имеет структуру суждения; мнения могут быть представлены в форме утверждений” [1]. В языковых высказываниях знание выражается эксплицитно; в целенаправленных действиях выражено умение, то есть имплицитное знание, которое в принципе также может быть переведено в форму суждения, или явного знания. Рациональными могут быть либо люди, обладающие знанием, либо символические выражения и действия, воплощающие знание.

Знание, которое всегда можно представить в явной форме в виде суждения, по своей природе предполагает возможность сопоставления (того, что говорится, с тем, о чем говорится). Возможность критики и, соответственно, совершенствования под воздействием критики заложена в самой сути знания. Действия или выражения “рациональны” постольку, поскольку они основаны на знании, которое может критиковаться. Определение целенаправленного действия как рационального исходит из предположения, что действующий индивид знает, или имеет веские основания считать, что используемые им средства приведут к успеху в данных обстоятельствах. Выражение называют рациональным, если полагают, что оно имеет отношение к миру и, следовательно, открыто для объективной, то есть интерсубъективной критики. В первом случае выдвигается притязание на эффективность вторжения в объективный мир, во втором – притязание на значимость (истину, нормативную правильность или правдивость), на отношение к одному из трех миров (объективному миру положения дел, социальному миру признанных норма или субъективному миру личного опыта). Выражения и целенаправленные действия тем рациональнее, чем лучше связанные с ними притязания (на значимость или эффективность) могут защищаться от критики, чем лучше они могут обосновываться. Что касается людей, то рациональными называют тех, от которых можно ожидать рациональных выражений и действий.

В когнитивистской версии рациональность как таковая определяется исключительно через связь с применением знания. Далее это понятие может быть развито в двух разных направлениях. Если исходить из некоммуникативного, монологического использования знания в целенаправленном действии, то мы получаем целерациональность, или, как еще называет ее Хабермас, когнитивно-инструментальную рациональность. Она связана с успешным самоутверждением индивида в окружающей среде. Этот тип рациональности характерен для самосознания модерна. Если же начинать с коммуникативного использования знания в речевых действиях, то мы получим понятие рациональности, связанное с античными концепциями логоса. “Это понятие коммуникативной рациональности несет с собой коннотации, основанные на центральном опыте неограниченной, объединяющей, производящей консенсус силы аргументативной речи, посредством которой различные участники преодолевают свои чисто субъективные мнения и, благодаря общности рационально мотивированного мнения, получают уверенность как в единстве объективного мира, так и в интерсубъективной связанности своего жизненного мира” [2].

Общие черты двух типов рациональности объясняются их связью со знанием. Как целенаправленное, так и коммуникативное действие, удовлетворяющие условию рациональности, могут подвергаться критике, и поэтому открыты совершенствованию. Но когнитивно-инструментальная и коммуникативная рациональность принципиально различаются способом использования знания. В первом случае внутренне присущей целью рациональности является инструментальное господство над окружением, во втором – коммуникативное понимание. Когнитивно-инструментальная рациональность предстает как основанная на знании внешнего мира способность манипулирования вещами и событиями. Коммуникативная рациональность является способностью достигать взаимопонимания относительно вещей и событий. Рациональность актора, монологично действующего с ориентацией на успех, измеряется эффективностью целенаправленного вторжения в окружающую среду. Рациональность участников коммуникативной практики определяется тем, могут ли они при необходимости представить основания притязаний на значимость, выдвигаемых в тех речевых актах, которыми они обмениваются. Рациональность коммуникативного действия проявляется в том, что коммуникативно достигнутое согласие покоится, в конечном счете, на способных выдержать критику аргументах.

Рациональность неразрывно связана с ответственностью и автономией. Однако последние два понятия по-разному трактуются в случаях когнитивно-инструментальной и коммуникативной рациональности. “Только ответственные личности могут вести себя рационально. Если их рациональность измеряется успехом целенаправленных вторжений, достаточно того, чтобы они были способны выбирать из альтернатив и контролировать (некоторые) условия своего окружения. Но если их рациональность измеряется успешностью процессов достижения взаимопонимания, таких способностей недостаточно. В контексте коммуникативного действия только те личности считаются ответственными, которые, будучи членами коммуникативного сообщества, могут ориентировать свои действия на интерсубъективно признанные притязания на значимость. Различные понятия автономии могут быть соотнесены с этими различными понятиями ответственности. Большая степень когнитивно-инструментальной рациональности дает большую независимость от ограничений, навязанных случайным окружением самоутверждению субъектов, действующих целенаправленно. Большая степень коммуникативной рациональности расширяет – в границах коммуникативного сообщества – размах неограниченной координации действий и консенсусного разрешения конфликтов…” [3].

Понятие коммуникативной рациональности предполагает, что высказывания могут критиковаться и обосновываться. Потенциал рациональности изначально присущ коммуникативному действию, поскольку, используя язык в коммуникативных целях, говорящий устанавливает посредством своего высказывания отношение к миру и тем самым выдвигает притязание на значимость, которое в принципе доступно объективной оценке и открыто критике. Однако в повседневной коммуникации притязания на значимость не тематизируются. Как выдвижение притязаний на значимость говорящим, так и принятие их слушателем осуществляется в имплицитной форме. Согласие относительно притязаний на значимость само собой разумеется, оно основано на убеждениях, интерсубъективно разделяемых коммуникативным сообществом. Когда эти убеждения не ставятся под сомнение, коммуникативное действие выступает как средство выработки общей интерпретации ситуации в целях координации планов действия. Темой коммуникации является опыт относительно объектов внешнего мира. Утверждения, с помощью которых передается информация о таком опыте, не оспариваются.

Но когда истинность, или нормативная правильность, или правдивость одного участника взаимодействия вызывает сомнения у другой стороны, достижение согласия путем “наивного” коммуникативного действия становится невозможным, и требуется переход к другой форме языковой коммуникации – дискурсу. Дискурс, или аргументация, представляет собой рефлексивную форму коммуникативного действия, в которой коммуникативная рациональность становится эксплицитной. В дискурсе проблематизируются притязания на значимость, содержащиеся в речевом акте. Именно эти притязания на значимость, а не опыт относительно объектов внешнего мира, являются предметом обсуждения и критически проверяются, оспариваются и защищаются с помощью аргументов. Цель дискурса – восстановить путем рационального обоснования общность убеждений, на которой покоится согласие коммуникантов относительно притязаний на значимость. “Таким образом, рациональность, свойственная коммуникативной практике повседневной жизни, указывает на практику аргументации как на апелляционный суд, который дает возможность продолжать коммуникативное действие другими средствами, когда разногласия уже не могут быть улажены повседневными рутинными способами, и в то же время не должны устраняться путем прямого или стратегического использования силы” [4]. Дискурс Хабермас называет “неповседневной формой коммуникации” [5]. Повседневная коммуникативная практика направлена на согласование планов целенаправленного действия акторов. В дискурсе проблематизируются притязания на значимость, и ориентация на действие прерывается.