6. Публичная сфера

Неформализованная публичная сфера – это открытая, доступная всем желающим область свободного обсуждения гражданами общественно значимых вопросов. Публичная сфера ближе, чем парламентский комплекс, к сфере частной жизни, где впервые выражаются социальные проблемы, связанные с неучетом потребностей каких-либо групп или провалами в регулятивной деятельности государственного аппарата. Проблемы, переживаемые в личном опыте индивидов как их неудовлетворенность или фрустрация, вначале артикулируются обыденным повседневным языком в общении в семье, в кругу друзей, со знакомыми, соседями, коллегами по работе. Эта сеть взаимодействий и составляет частную сферу. Публичная сфера, ввиду неформализованного характера, не отделена жесткой гранью от частной сферы и поэтому обладает большей чуткостью, чем институционализированная политическая система, к новым социальным проблемам. Она их отслеживает, привлекает к ним внимание, драматизирует их таким образом, чтобы за их решение брались законодательные органы. Недоверчивая, подозрительная общественность также бдительно следит за тем, как эти проблемы решаются. Обсуждение всех “больших вопросов” последних десятилетий в современных демократических обществах инициировалось не представителями государственного аппарата или членами парламента. Риск, связанный с крупномасштабными технологическими проектами и научными экспериментами, угрозы окружающей среде, глобализация и проблемы нового экономического порядка, мультикультурализм, неизжитое социальное и экономическое неравенство женщин – все эти вопросы поднимались первоначально в публичной сфере и лишь затем ставились на “повестку дня” для рассмотрения в рамках институционализированной политической системы. Исключение составляет, пожалуй, международный терроризм. Обсуждение этой острейшей на данный момент проблемы началось фактически одновременно как в официальной, так и неформализованной публичной сфере.

Говоря о публичной сфере, неизменно используют метафору социального пространства, где в ходе критических дискуссий об обществе информация и аргументы перерабатываются в общественное мнение. Можно ли дать более строгое описание этого феномена, используя общепринятые понятия социальной теории? Хабермас отвечает на этот вопрос отрицательно. “Публичную сферу нельзя понимать как институт или как организацию. Это даже не структура норм с дифференцированными компетенциями и ролями, правилами членства и т.д. Не является она и системой; хотя она позволяет проводить внутренние границы, внешне она характеризуется открытыми, проницаемыми и подвижными горизонтами. Публичная сфера может быть лучше всего описана как сеть для передачи информации и точек зрения (т.е. мнений, выражающих положительное или отрицательное отношение); потоки коммуникации в процессе передачи фильтруются и синтезируются таким образом, что они срастаются в пучки относящихся к конкретной теме общественных мнений” [73]. Публичная сфера, являясь областью коммуникативного действия, представляет собой, наряду с частной сферой, часть жизненного мира. Она выступает как промежуточная структура между частными секторами жизненного мира и политической системой. Артикулируя и резонируя проблемы, возникающие в частной сфере, и оказывая давление на политическую систему, публичная сфера исполняет роль посредника.

Более конкретное представление о публичной сфере дает указание на ее компоненты. Гражданское общество является “организационным субстратом” публичной сферы [74]. Добровольные ассоциации и социальные движения, из которых состоит гражданское общество, выступают выразителями неформально складывающегося общественного мнения. Эти коллективные акторы ищут приемлемые интерпретации своих социальных интересов и стремятся оказывать влияние на институционализированную политическую систему. Другим необходимым элементом публичной сферы являются средства массовой информации. Они представляют собой коммуникационную инфраструктуру публичной сферы, которая благодаря СМИ расширяется за пределы контекста простых взаимодействий лицом-к-лицу и приобретает более абстрактный характер [75]. Соединяя читателей, слушателей или зрителей, масс-медиа создают эффект виртуального соприсутствия большого количества людей. Именно в неформальных группах общественности и СМИ, если они не подавляются властью, осуществляются процедурно незарегулированные дискурсы по вопросам, представляющим общий интерес. Наконец, демократическая политическая культура, не являясь компонентом публичной сферы, представляет собой необходимое условие ее функционирования. Только развитая политическая культура порождает готовность граждан проявлять активность, она же предохраняет публичную сферу от искажающего воздействия административной или экономической власти. Никакое правовое регулирование не сможет защитить дискурсивные предпосылки формирования общественного мнения при отсутствии нетерпимости граждан к экспансии власти за пределы, устанавливаемые законами.

Когда возникает публичная сфера? Два самых выдающихся теоретика публичной сферы, Арендт и Хабермас, отвечают на этот вопрос по-разному. Арендт строит свою концепцию на основе идеализированной модели античного полиса, исходя из дихотомии публичное/частное. В ее интерпретации античная публичная сфера отождествляется с государством. Публичная политическая сфера создается действием [76], то есть таким видом активной деятельности, которая направлена на самораскрытие уникальной личности и на конституирование “общности мира внутри определенной человеческой группы” [77]. Последнее означает установление посредством “речи и поступка” взаимосвязи между свободными равными людьми, образующими в результате солидарное политическое сообщество.

Интерпретируя политическую публичную сферу как область свободной речи и поступка, Арендт выступает наследницей той традиции в истолковании политики, которая была заложена Аристотелем: политика должна быть свободным от принуждения и предрассудков взаимодействием равных граждан, которые, взаимно формируя и просвещая друг друга, обретают в этом общении знание, позволяющее им выработать решения относительно совместной жизни. Ключевыми здесь являются два момента: представление о том, что содержание политики составляют общие заботы, и идея познания во взаимодействии – практическая мудрость (фронезис), позволяющая достичь справедливых политических решений, добывается только в процессе общения людей. В дальнейшем эти представления были надолго вытеснены из политической философии концепцией “реальной политики”, берущей начало от Макиавелли. Положение о внутренней и внешней войне становится основной предпосылкой политической теории, и политика рассматривается исключительно как борьба за власть. Власть понимается как потенциал для утверждения собственных интересов. Так, например, Макс Вебер определяет власть как возможность того, что в социальном отношении некто может навязать свою волю другому даже вопреки его сопротивлению. При этом акторами могут быть как отдельные индивиды, так и группы [78].

Возрождая аристотелевскую традицию в понимании политики, Арендт рассматривает власть как потенциал общей воли, сформированной в свободной, не принудительной коммуникации равных граждан. Она противопоставляет власть и насилие: “Насилие может лишь разрушить власть, оно не способно занять ее место” [79]. Коммуникативной властью, по Арендт, никто не может владеть: “…Властью же, собственно, никто не обладает, она возникает среди людей, когда они действуют вместе, и исчезает, как только они снова рассеиваются” [80]. Политическую власть нельзя накапливать, чтобы потом пустить в ход для утверждения своих интересов, она существует лишь в той мере, в какой реализуется, порождая легитимные законы и институты. “С реализованной властью мы имеем дело всякий раз тогда, когда слова и дела выступают неразрывно сплетенными друг с другом, где речи, стало быть, не пусты, и дела не превращаются в немое насилие; где словами не злоупотребляют в целях сокрытия намерений, но говорят их, чтобы раскрыть действительность, и деяниями не злоупотребляют в целях насилия и разрушения, но учреждают и упрочивают ими новые связи, создавая тем самым новые реальности. Власть есть то, что зовет к существованию и вообще удерживает в бытии публичную сферу” [81].

Полис, понимаемый Арендт как солидарное политическое сообщество равноправных участников, являлся для греков самоцелью, представлял высшее благо само по себе. Действие в рамках публичной сферы исключает преследование гражданами собственных интересов потребительского характера. Реализация этих интересов происходит в частной сфере домашнего хозяйства. Это сфера необходимости, труда, направленного на поддержание биологического жизненного процесса. Для нее характерны отношения неравенства и господства главы семьи над домочадцами и рабами [82]. Дихотомия публичное/частное это и дихотомия политического и экономического. Последнее в античном обществе было ограничено рамками домашнего хозяйства.

В период ранней современности, согласно Арендт, происходит полный упадок публичной сферы. Причиной этого является возникновение социума или общественной сферы. Социальное у Арендт – это экономика, вышедшая за пределы домашнего хозяйства. “… С возникновением общества в Новое время, т.е. с выходом “домохозяйства” и “экономических” (ο̉ικία) видов деятельности в пространство общественного, само ведение хозяйства и все занятия, прежде принадлежавшие к частной сфере семьи, теперь касаются всех, т.е. стали “коллективными” заботами” [83]. Социальная сфера является областью взаимопроникновения публичного и частного. Такое стирание граней оказалось пагубным как для частной, так и для публичной сферы. С одной стороны, необычайное развитие общества в известной мере поглотило семью. С другой стороны, общественный дух с его идеалами общего блага подрывается незнающим границ распространением ценностей частного благополучия.

Если для Арендт ранняя современность – это время упадка публичной сферы, то Хабермас именно к XVII-XVIII вв. относит возникновение публичной сферы нового типа, не совпадающей с государством, а противостоящим ему. С годами его взгляд на будущее публичной сферы становится все более оптимистичным. В работе “Структурная трансформация общественности” (1962) Хабермас связывает с историей современного общества и подъем, и упадок новой публичной сферы. Она зародилась в таких местах общественного обсуждения как салоны, клубы, кафе и, что наиболее важно, в прессе. Газеты, журналы, публичные дискуссии формируют критически мыслящую аудиторию. Публичная сфера возникает как опосредующее звено между дифференцировавшимися государством и деполитизированной частной сферой, то есть она была порождена конфронтацией между абсолютистским государством и буржуазией в процессе освобождения от старого режима. Функцией этой публичной сферы было наблюдение за абсолютистским государством с тем, чтобы обеспечить прозрачность политических решений.

Значительная часть работы “Структурная трансформация общественности” была посвящена упадку публичной сферы, последовавшему за ее зарождением и процветанием в период либерального конституционализма. Идеалы свободы слова и дискурсивного формирования общественного мнения и воли не были полностью реализованы в эпоху классического капитализма. Исполнительная власть постоянно оказывала сопротивление принципу публичности, то есть установлению надзора со стороны публичной сферы. Но настоящий подрыв публичной сферы происходит в результате появления государства благоденствия, когда вследствие все увеличивающегося вторжения государства в гражданское общество исчезает само пространство между государством и обществом, которое занимала публичная сфера. Государственный интервенционизм ведет к упадку роли семьи, к ее постепенному превращению в клиента государства, взявшего на себя роль гаранта социального страхования от рисков рыночной экономики. Так уничтожается приватная основа независимости индивида. Развивая классический тезис Франкфуртской школы о массовой культуре, Хабермас говорил также об утрате критического потенциала культуры в результате ее коммерциализации. Сращивание литературной общественности со сферой потребления и стандартизированного досуга вносит свой вклад в деградацию публичной сферы, ибо читатели все больше рассматриваются не как критически мыслящая аудитория, а как пассивно потребляющая публика, ищущая развлечений.

Позднее, в “Теории коммуникативного действия” Хабермас описывает ослабление критических функций публичной сферы как следствие вторжения системных императивов в жизненный мир, как результат колонизации экономической и административной подсистемами области коммуникативного действия. Но со временем, как свидетельствует работа “Фактичность и значимость”, интерес Хабермаса смещается к исследованию потенциала сопротивления жизненного мира тенденциям монетаризации и бюрократизации. Описание “кончины” публичной сферы сменяется более оптимистическим видением перспектив демократии. Большую роль в этом сыграл успех новых социальных движений в демократизации современного общества.

Но вернемся к вопросу о становлении публичной сферы в период современности. Каким образом происходит правовая организация социального пространства, где ведутся свободные критические дискуссии по фундаментальным политическим вопросам? Выделенные Хабермасом в “Теории коммуникативного действия” волны юридификации можно рассматривать, в том числе, и как этапы правовой институционализации публичной сферы. Поскольку публичная сфера представляет собой посредника между частной сферой и государством, то условием ее становления является характерная для современности дифференциация, в данном случае дифференциация частной сферы и государства. Эта дифференциация началась со становления сильного монархического государства в период абсолютизма. Утверждение государственной монополии на законное применение силы вело к отделению государства от традиционного жизненного мира, к превращению его в подсистему, регулируемую таким специфическим средством как власть. Первая волна юридификации закрепляет это выделение современного государства, созданного абсолютизмом. Вторая волна, которая вела к правовому государству, устанавливала конституционное ограничение административной власти. Защита жизни, свободы и собственности индивидов от государственного произвола означала защиту частной сферы жизненного мира, как сферы негативной свободы от действий государственного аппарата. Это усиливало дифференциацию государства и общества. Третья волна вела к демократическому правовому государству. Установление всеобщего и равного избирательного права и прав на организацию политических ассоциаций и партий означает институционализированную защиту уже непосредственно самой публичной сферы. Это сфера позитивной свободы, в рамках которой граждане могут организовываться, чтобы влиять на государство. Четвертая волна юридификации, которая привела к демократическому правовому государству благоденствия, имела двусмысленные последствия для публичной сферы. С одной стороны, она помогала обузданию рыночной экономической системы в интересах жизненного мира, а с другой стороны, способствовала вторжению государства в частную сферу. Усиление интервенционизма административной системы ведет к дедифференциации общества и государства, то есть угрожает самому условию существования публичной сферы. Борьба за демократизацию современного общества должна быть направлена на укрепление независимости публичной сферы и рост ее влияния на формально организованную политическую систему.