3. Трактовка демократии в современной либеральной теории

Либеральная традиция трактовки демократии не является однородной. Часть либералов отстаивает крайне суженное понимание демократии, ибо они ограничивают самоуправление граждан возможностью выбирать себе правителей, которым делегируются все полномочия принимать политические решения. Демократия сводится к всеобщим выборам, а они рассматриваются как средство отбора лидеров и способ обуздания их произвола, когда поползновения в сторону тирании пресекаются смещением правительства. Такое ограниченное понимание политического участия граждан было не характерно для либералов XIX века (наподобие Джона Стюарта Милля), которые считали демократическую политику важнейшим механизмом морального развития индивидов. Ревизия классической доктрины либеральной демократии была произведена в работах Вебера, “отчаявшегося либерала”, как его назвал один из современных авторов.

Вебер, бесспорно, являлся либералом, высоко ценившим индивидуальную свободу. Когда он рассуждает о ценностях, которыми должен руководствоваться современный человек, его позиция представляет собой едва ли не апофеоз индивидуализма. Согласно Веберу, для эпохи распада единых всеохватывающих религиозно-метафизических мировоззрений характерен ценностный плюрализм. Несовместимые ценности соревнуются между собой за лояльность индивида. Ни религия, ни наука не могут помочь человеку сделать свой выбор в этом “споре разных богов и демонов”, ибо в расколдованном мире ни одна из ценностей не может претендовать на всеобщую объективную значимость. Только сам “индивид должен решить, кто для него Бог, и кто дьявол” [25]. В то же время Вебер полагал, что в эпоху массовой политики и больших организаций условия индивидуальной свободы неизбежно подрываются.

Свобода выбора индивида ограничивается бюрократизацией, которая является одним из проявлений общественной рационализации, характерной для современности. О том, насколько серьезной угрозой свободе виделась Веберу неудержимая бюрократизация, свидетельствует крайне пессимистическая формулировка вопроса: “Как в связи с подавляющим превосходством тенденции к бюрократизации вообще еще возможно спасти хоть какие-то остатки хоть в каком-нибудь смысле “индивидуалистического” движения к свободе?” [26]. Вебер считал бюрократии недемократическими про своей сущности, ибо они не подотчетны населению, на которое влияют своими решениями. В сложном обществе централизованная бюрократическая администрация неизбежна, прямая демократия в таких условиях привела бы к неэффективному управлению и политической нестабильности. В то же время бюрократическая власть нуждается в сдерживании и ограничении. Бюрократия не способна на принятие ответственных решений в чрезвычайных ситуациях, не может обеспечить творческую, новаторскую политику. Поэтому Вебер полагал, что для процветания нации бюрократия должна быть дополнена харизматическим политическим вождем. В эпоху бюрократизации господству в политике государственных чиновников может противостоять система конкурирующих партий и сильное политическое лидерство.

Однако в современном обществе бюрократизируется не только государственный аппарат, но и партии. Демократизация избирательного права ведет, согласно Веберу, не к осуществлению идеи народного суверенитета, а к возникновению “современных форм партийных организаций”, которые превращаются в “машину”, подчиненную партийному лидеру. Современные партии являются не столько выразителями интересов определенных групп электората, и не столько борцами за реализацию определенных политических принципов, как они себя презентируют избирателям, сколько “партиями охотников за местами, меняющими свою содержательную программу в зависимости от возможностей улова голосов” [27].Появление профессиональных политиков является результатом расширения избирательного права. Необходимость привлечь на свою сторону наибольшее число избирателей требует создания партийного аппарата, который занимается мобилизацией ресурсов, сбором финансовых средств и пропагандой. Эффективность этого аппарата обеспечивается жесткой дисциплиной и тем, что партийные функционеры работают на постоянной основе. Меньшинство членов партии, составляющее ее ядро, определяет программу, способ действия и список кандидатов. Таким образом, возникновение современных партий означает разделение граждан с избирательным правом на политически активное меньшинство и политически пассивное большинство.

Развитие партийной политики подрывает классическое либеральное понимание парламента как места, где ведется рациональное обсуждение национальной политики – обсуждение, направляемое только общественным или общим интересом. При обсуждении и голосовании парламентарии должны руководствоваться не собственным пониманием общественного блага, а лояльностью своей партии. В результате члены парламента превращаются в “отлично дисциплинированное голосующее стадо” [28], пастухом которого является партийный лидер.

Бюрократизация партии может вести к тому, что на роль партийного лидера выдвигается хороший функционер, лишенный качеств харизматического политического вождя – решительности, инициативы, способности внушать веру в себя и добиваться подчинения. Такой вариант Вебер считал наихудшим с точки зрения эффективности государственной политики. “Но выбирать можно только между вождистской демократией с “машиной” и демократией, лишенной вождей, то есть господством “профессиональных политиков” без призвания, без внутренних, харизматических качеств, которые и делают человека вождем” [29]. И в том, и в другом случае современная демократия порождает господство выбранных лидеров над избирателями. По воспоминаниям Марианны Вебер, ее муж в беседе с Людендорфом в 1919 году так описывал свое видение отношений между народом и политическим лидером: “В демократии народ выбирает вождя, в которого верит. Затем избранник говорит: “А теперь заткнитесь и подчиняйтесь!” Народ и партии не смеют и пикнуть. … Потом народ может судить. Если вождь совершил ошибки, то пусть лезет в петлю ” [30].

Пассивность электората Вебер объяснял как незаинтересованностью подавляющего большинства людей в политической жизни, так и их неспособностью разбираться в вопросах политики – массы руководствуются не рассудком, а эмоциями. “Массы” как таковые (независимо от того, какие социальные слои они представляют в конкретных случаях) “мыслят только до послезавтрашнего дня, поскольку, как учит всякий опыт, они постоянно подвержены чисто эмоциональным и иррациональным сиюминутным влияниям”” [31].

Понимание демократии как всего лишь механизма отбора политических лидеров нашло наиболее полное выражение у Макса Вебера. Но можно привести примеры и других видных представителей либеральной мысли ХХ века, которые придерживались такой суженной трактовки демократии. Так Карл Поппер утверждал, что “хотя “люди” и могут повлиять на действия своих правителей, угрожая их свергнуть, они никогда не осуществляют самоуправление в каком бы то ни было конкретном, практическом смысле” [32]. Поэтому он считал неуместным истолковывать термин “демократия” как “власть народа”. Поппер, также как и Вебер, полагал, что демократические выборы обеспечивают защиту электората. Но он по-иному расставлял акценты, подчеркивая не столько возможность избавиться от неэффективных, некомпетентных политиков, сколько гарантию против появления правителей-тиранов. Демократия, по его мнению, это краткое обозначение такого типа правительств, “от которых мы можем избавиться без кровопролития, например, путем всеобщих выборов. В этом случае общественные институты обеспечивают средства, с помощью которых правительства могут быть смещены гражданами” [33]. Следовательно, “в качестве принципа демократической политики можно назвать создание, развитие и охрану политических институтов, позволяющих избежать тирании” [34]. Аналогичным образом понимал демократический идеал и Ф.А. Хайек [35] .

Позиция либералов, отстаивающих такую ограниченную концепцию демократии, внутренне противоречива, что убедительно показал Дэвид Хелд. Во-первых, противоречат друг другу утверждения о способности рядовых граждан делать выбор между конкурирующими группами лидеров и их неспособности формировать разумные суждения относительно насущных политических проблем. “Если принять ту точку зрения, что электорат неспособен продумывать вопросы политической важности, то как тогда можно полагаться на суждение электората, когда дело доходит до выбора политических лидеров с соперничающими притязаниями на компетенцию и воображение?” [36]. В развитие этого аргумента добавим: партии, потерпевшие поражение на выборах, далеко не всегда меняют лидера, но всегда корректируют свою политическую платформу. Тем самым они признают, что электорат выбрал альтернативный политический курс, а не просто был увлечен харизмой лидера соперников. Во-вторых, рассматриваемая трактовка либеральной демократии противоречит самой сути либеральной традиции, для которой принципиально важна идея индивида как свободного активного субъекта, а не пассивного объекта чужой воли. Либеральные сторонники суженного толкования демократии, признавая активность индивида в сферах потребления и частной жизни, подходят опасно близко к отрицанию этой способности гражданина в сфере политики [37]. Фактически, по их мнению, круг индивидов, располагающих свободой выбора и инициативой, ограничен теми, кто пребывает на вершинах власти. Такая позиция демонстрирует дефицит не только демократии, но и либерализма.

Сторонники другого варианта либеральной демократии считают, что избиратели влияют не только на состав правительства, устраняя непопулярных лидеров, но и могут определять общественную политику, выбирать конкретный политический курс. Предпочтения индивидов объединяются голосованием, и таким образом выявляется общая воля, которая направляет политику. Опуская бюллетени в урну, избиратели выражают свои интересы в виде требований к политической системе; их решения подобны актам выбора, которые делают участники рынка. Политики, желающие получить или сохранить свой пост, обменивают эти голоса на предложение определенных политических курсов. Так заключается сделка, наподобие рыночной, между рационально выбирающими избирателями и политическими элитами. Эту модель коллективного выбора один из авторов не случайно назвал “экономической теорией демократии” [38].

Парадокс заключается в том, что если индивидуальный выбор избиратель осуществляет рационально, исходя из своих убеждений, ценностей и интересов, то коллективное решение, понимаемое как результат простого собирания, соединения независимо сложившихся предпочтений, формируется над головами индивидов. В условиях демократии неустраним плюрализм ценностей и интересов, поэтому политические предпочтения граждан неизбежно различаются, а то и конфликтуют. Разрешение этого конфликта путем мажоритарного принятия решения ведет к результату, произвольно связанному с предпочтениями электората. Как доказывает на основе пространного анализа У. Райкер, решения большинства определяются не самими предпочтениями, а используемой техникой подсчета и институциональными ограничениями, при которых эти решения были приняты [39]. Опираясь на литературу по социальному выбору, к аналогичному заключению приходит и Д. Миллер: “Вызов, брошенный теорией социального выбора демократической теории может быть сведен к двум основным претензиям: что не существует правила объединения индивидуальных предпочтений, которое является явно справедливым и рациональным и таким образом превосходит другие возможные правила; и что фактически каждое правило подвержено стратегическому манипулированию…” [40]. В таком случае, отдельный гражданин, рационально осуществляющий свой индивидуальный выбор как избиратель, может повлиять на формирование коллективного решения в той же степени, в какой игрок в рулетку может предопределить свой выигрыш.

Допустим, что выводы теории социального выбора ошибочны, и коллективное решение, полученное в результате голосования, адекватно выражает социальные предпочтения большинства. Но и тогда участие в демократической игре остается иррациональным действием для численного меньшинства, чьи интересы не будут учтены. Демократия, понимаемая как простое собирание предзаданных предпочтений, ставит в невыгодное положение не только численное меньшинство, но и такое большинство, чье социальное и экономическое неравенство с привилегированными группами оправдывается господствующими нормами (например, женщины). В отсутствие обсуждения люди формулируют свои потребности, исходя из расхожих стандартов, которые в данное время и в данном обществе считаются выражением здравого смысла. Они не видят более широкий круг возможностей, не выражают более амбициозных притязаний, способствуя тем самым сохранению существующего положения. Объединение предзаданных предпочтений не порождает новаторскую политику, направленную на поиск новых решений.