2. Критика марксовской концепции отчуждения

Те феномены, которые Маркс и его последователи описывали как отчуждение и овеществление, Хабермас объясняет отношениями обмена между системой и жизненным миром. Он рассматривает отчуждение труда лишь как один – хотя и важнейший – пример более общего явления: подчинения жизненного мира системным императивам.

Отношения взаимообмена между системой и жизненным миром в современном обществе Хабермас представляет следующим образом. После того, как рыночная экономика и современный государственный аппарат отделились как автономные подсистемы от институтов жизненного мира благодаря таким средствам как деньги и власть, жизненный мир буржуазного общества разделился на частную и публичную сферу. Экономика и государство представляют собой взаимодополнительные сферы действия, которые интегрируются деньгами и властью, или системными механизмами. Частная и публичная сферы – это социально интегрированные области действия, которые также взаимно дополняют друг друга. “Институциональным ядром частной сферы является нуклеарная семья, освобожденная от производственных функций и специализированная на задачах социализации… Институциональное ядро публичной сферы составляют коммуникативные сети, усиленные культурным комплексом, прессой и позднее масс-медиа; они дают возможность публике, состоящей из частных лиц, участвовать в воспроизводстве культуры, а публике граждан государства – участвовать в социальной интеграции, опосредованной общественным мнением” [3].

С точки зрения системы, эти области жизненного мира рассматриваются как окружающая среда соответствующих подсистем: частная сфера представляет собой окружение экономики, а публичная сфера – окружение государства. Отношения подсистем со сферами жизненного мира имеют форму отношений взаимообмена продуктами деятельности, который опосредован деньгами и властью. Другой формы регулирования для системы не существует. Отношения внутри самих подсистем экономики и государственного аппарата, также как взаимообмен деятельностью между подсистемами и, наконец, отношения системы с жизненным миром осуществляются только через регулирующие средства. Как мы уже отмечали в предыдущей главе, Хабермас выделяет четыре канала связи между системой и жизненным миром: “Экономическая система обменивает зарплату на труд (потребляемый ею фактор), также как товары и услуги (производимый ею продукт) на потребительский спрос. Государственная администрация обменивает организационные действия на налоги (потребляемый ею фактор), также как политические решения (производимый ею результат) на лояльность масс” [4].

Вокруг этих отношений обмена складываются роли служащего и потребителя, с одной стороны, и роли гражданина и “клиента” государства благоденствия, с другой стороны. Эти роли устанавливаются в правовой форме, и именно через них происходит подчинение жизненного мира системным императивам.

Вклад, который актор, выступая в соответствующей роли, делает для поддержания системы, должен быть приспособлен к регулирующим средствам. И точно также компенсации от системы за внесенный вклад осуществляются в монетаризированной и бюрократизированной форме. Это и ведет к овеществлению общественных отношений. “Такие средства как деньги и власть могут регулировать отношения взаимообмена между системой и жизненным миром только в той мере, в какой продукты жизненного мира были подходящим для данного средства способом абстрагированы во вводные факторы соответствующей подсистемы, которая может связываться со своим окружением только через своё собственное средство” [5].

Концепция отчуждения Маркса касается симптомов овеществления в сфере общественного труда, она исследует только один канал связи между жизненным миром и системой – обмен рабочей силы на зарплату. Этот обмен становится возможным вследствие процесса реальной абстракции, в результате которого происходит трансформация конкретной рабочей деятельности в абстрактную рабочую силу, которая может быть продана как товар. Марксово описание реальной абстракции Хабермас переформулировал в терминах своей двухуровневой концепции общества (жизненный мир/система) следующим образом. С одной стороны, деятельность рабочих представляет собой конкретные действия. Как действие она принадлежит жизненному миру производителей и осуществляется в отношениях сотрудничества с другими рабочими. Конкретные действия ориентированы на создание определенного предмета (на потребительную стоимость) и координируются через процессы достижения взаимопонимания. Монетаризация рабочей силы, превращение ее в товар означает нейтрализацию жизненного контекста производителей, отказ от ориентации на достижение понимания. Труд предстает не как создание конкретной вещи, а как запрограммированное извне выполнение функции по поддержанию капиталистического предприятия. Трудовой процесс в целом организован в целях возрастания стоимости, ориентирован на меновую, а не потребительную стоимость. Поскольку действия координируются не процессами достижения понимания, а через меновую стоимость, участники трудового процесса ориентируются только на последствия своих действий и относятся друг к другу как к объектам. Труд, ставший абстрактным, превращенный из созидания в исполнение, поглощается экономической системой как ресурс, необходимый для самовозрастания капитала. Накопление капитала – это движущий механизм роста экономической системы, которая стала автономной по отношению к жизненному миру и безразличной к ценностям и мотивации исполнителей [6].

По мнению Хабермаса, процесс реальной абстракции продуктов жизненного мира имеет место во всех отношениях обмена между системой (экономика и государство) и жизненным миром (частная и публичная сфера). “Подобно тому, как конкретная работа должна быть преобразована в абстрактный труд с тем, чтобы она могла быть обменена на заработную плату, так и ориентации на потребительные стоимости должны быть трансформированы, в определенном смысле, в предпочтения спроса, а публично артикулированные мнения и коллективные выражения воли должны быть трансформированы в лояльность масс, с тем, чтобы их можно было обменять на потребительские товары и политическое лидерство” [7].

Марксова трактовка понятия отчуждения отличается двойственностью. Молодой Маркс периода “Экономическо-философских рукописей 1844 года” в своей критике отчужденного труда отталкивается от модели творческой деятельности художника как образцового воплощения подлинной практики. Эта модель, унаследованная им через Гегеля от Гердера и романтизма, рассматривает эстетическое творчество как самоформирование субъективности, как процесс объективации, выведения вовне сущностных сил художника, который затем вновь их присваивает путем созерцания. Приравнивая работу к эстетическому творчеству, молодой Маркс понимает общественный труд как коллективное самоосуществление производителей. Опредмечивание сущностных сил превращается в отчуждение тогда, когда прерывается круговое движение между овнешнением и присвоением, когда производитель становится оторванным от наслаждения трудом и его продуктами [8].

Маркс периода разработки теории стоимости критикует отчужденный труд с иных позиций. Понятие отчуждения относится уже не к отклонениям труда от образцовой модели эстетического творчества, а к нарушению идеала справедливости, который лежит в основе эквивалентного обмена. Неэквивалентный обмен труда на зарплату ведет к обнищанию рабочих. Для того чтобы прожить, они должны посвящать работе, сведенной к абстрактному труду, большую часть времени. Все возможности жизни в целом редуцируются для них до одной способности к труду. Так понятие отчуждения Маркс распространяет на весь образ жизни пролетариев. Чем больше они работают, тем больше возрастает мощь капитала, тем сильнее труд овеществленный порабощает живой труд.

Неэквивалентность обмена труда на зарплату является условием накопления капитала – процесса, который лежит в основе динамики капиталистической экономики. В то же время эта неэквивалентность становится возможной только в силу частной собственности на средства производства. За объективной видимостью самореализующегося капитала скрывается классовое господство. Поэтому преодоление отчуждения связывается Марксом с победой пролетариата в классовой борьбе, которая приведет к отмене частной собственности. Тогда живой труд будет освобожден от власти капитала, то есть овеществленного труда. Производство будет подчинено требованиям жизни, а не императивам роста капитала, оно будет ориентироваться на потребительную стоимость, а не на меновую стоимость.

По мнению Хабермаса, такой ход рассуждений свидетельствует о том, что Маркс, хотя и фиксировал дифференциацию экономической системы по отношению к жизненному миру (не используя этих понятий), однако не видел эволюционной ценности выделения регулируемых средствами подсистем. Для него “процесс накопления [капитала], который оторвался от ориентаций на потребительную стоимость, буквально равнозначен иллюзии – капиталистическая система есть не более чем призрачная форма классовых отношений, которые стали прежде анонимными и фетишизировались. Системная автономия процесса производства имеет характер видимости. ...Он не видел, что дифференциация государственного аппарата и экономики также представляет собой более высокий уровень системной дифференциации, который одновременно открывает новые регулирующие возможности и принуждает к реорганизации старых, феодальных классовых отношений. Значение этого уровня интеграции выходит за пределы институционализации новых классовых отношений” [9].

Как мы знаем, сам Хабермас видит эволюционную ценность дифференциации подсистем, внутри которых интеграция осуществляется через регулирующие средства, в том, что они обеспечивают более эффективное решение задач материального воспроизводства. Поэтому повышение уровня системной дифференциации является эволюционной необходимостью, а ликвидация разделения системы и жизненного мира не будет прогрессом для общества. Но именно с такой ликвидацией связывал Маркс свои надежды на будущее. Ошибочным оказался и путь, который по Марксу должен был привести к освобождению труда. Подтвердился не его прогноз, а веберовский. Отмена частной собственности в социалистических странах не привела в “царство свободы” и не разрушила “стальной панцирь” индустриального труда.

Хабермас находит у Маркса ту же методологическую ошибку, что и у Вебера: сведение рациональности к целерациональности и всех видов деятельности к труду, то есть целенаправленному действию, или действию, ориентированному на успех [10]. Поэтому Маркс не увидел эволюционной ценности “рациональности” подсистем. Эта же методологическая ошибка объясняет и другое слабое место марксовской концепции отчуждения. Распространив понятие отчуждения на весь образ жизни наемных рабочих, критикуя условия жизни, которые отличают пролетариев от ремесленников и крестьян, Маркс не различает в процессе разрушения традиционных жизненных форм два разных аспекта. Первый из них связан с рационализацией жизненного мира и представляет собой эволюционную необходимость. Второй аспект связан с патологическими эффектами овеществления коммуникативных структур жизненного мира – и это то, чего можно избежать. Например, на посттрадиционной стадии развития структурная дифференциация жизненного мира (разделение культуры, общества и личности) выражается, в том числе, и в процессе индивидуации, формировании личностной автономии. Маркс критикует это как распространение индивидуализма, рассматриваемого в качестве проявления отчуждения.

Третьим и решающим недостатком марксовской концепции отчуждения Хабермас считает то, что она рассматривает только один случай подчинения жизненного мира системе, а именно – подчинение экономике через монетаризацию рабочей силы. Маркс не учитывал, что эффекты овеществления порождаются не только монетаризацией, но и бюрократизацией. В государстве благоденствия бюрократизация может быть следствием того, что государственный административный аппарат берет на себя компенсацию неэквивалентности обмена труда на зарплату, той неэквивалентности, которая является причиной отчуждения труда и порождает классовый конфликт. Маркс не мог этого увидеть по причинам как исторического, так и теоретического характера. При своей жизни он, в отличие от Вебера, еще не мог наблюдать ни идеологии, ни практики государства благоденствия даже в зачаточном виде. Что касается теории, то объяснение отношений между экономикой и государственным аппаратом в понятиях базиса и надстройки не позволяло увидеть функциональную взаимодополнительность экономической и административной систем. Хотя в развитии капиталистического общества первенство действительно принадлежит экономике, однако чем дальше, тем больше решение многих проблем экономической системы, в особенности связанных с преодолением кризисов, зависит от функционального дополнения ее административной системой [11]. Для позднего капитализма характерно все большее вмешательство государства в экономику, когда оно, дополняя или замещая рыночные функции, сглаживает кризисные тенденции, а тем самым умиротворяет классовый конфликт. Правда, в результате такого вмешательства кризисные явления не ликвидируются, а просто перемещаются из экономической системы в административную, ибо возросший объем задач ведет к увеличению и удорожанию бюрократического аппарата, который при этом становится все менее эффективным.