6. Сопротивление жизненного мира колонизации

Кризис коллективной идентичности ведет к росту национализма и религиозного фундаментализма в последние десятилетия ХХ века. Любопытно, что независимо от Хабермаса, к сходным выводам пришел швейцарский исследователь национализма Урс Альтерматт. Он полагает, что быстрая модернизация вызвала в Западной Европе 60-х годов ХХ века рост общественного напряжения из-за нарушения равновесия между экономикой, аппаратом власти и культурным сознанием. Улучшение материального благосостояния не дает оснований адресовать социальное недовольство экономической системе. Оно находит выход в стремлении к воскрешению утраченных традиционных ценностей и в требованиях морального обновления общества [46].

Жизненный мир не остается пассивной жертвой колонизации со стороны системы. Его сопротивление проявляется не только в таких неоднозначных явлениях как рост национализма и религиозного фундаментализма. С 60-х годов в развитых западных обществах развернулись так называемые новые социальные движения, которые порождены не классовым конфликтом, не противоречиями в сфере общественного труда, а угрозами органическим основам жизни, рисками, связанными с ростом сложности систем, поиском личной и коллективной идентичности. Это движения за охрану окружающей среды, движения за мир (включая тему конфликта между севером и югом), движения против расовой и этнической дискриминации, движения в защиту прав меньшинств (пожилых, гомосексуалистов, людей с физическими недостатками), женские движения, движения, порождаемые какой-то конкретной проблемой и т.п. Невозможно перечислить все движения протеста, поскольку объединения и темы меняются очень быстро. Следует отметить, что новые социальные движения направлены не только против колонизации жизненного мира системными императивами, как это подчеркивает Хабермас, но и на демократизацию самого жизненного мира, на пересмотр тех культурных традиций и устоявшихся норм, которые поддерживают и воспроизводят условия дискриминации меньшинств.

В 80-е годы, уже после выхода в свет “Теории коммуникативного действия”, в мире распространяется движение, направленное непосредственно против чрезмерной экспансии права. Один из идеологов этого движения, норвежский криминолог и социолог Нильс Кристи в статье “Конфликты как собственность” выдвинул тезис о том, что юристы экспроприировали у людей их конфликты [47]. В судебном процессе сами участники конфликта “вытеснены с арены действий”, главную роль играют юристы – прокурор, адвокат, судьи. Стороны конфликта не понимают терминологии, аргументации, методов разрешения конфликта. Люди оказываются выключенными из решения дела, чрезвычайно важного для них. Кристи говорит о необходимости такого преобразования системы правосудия, которое позволит предоставить центральную роль в разрешении конфликта самим его участникам. Движение за возвращение гражданам их конфликтов, как мы условно назовем его, опираясь на идею Кристи, оказалось весьма успешным. В западных странах (а теперь уже и в странах Восточной Европы) стали распространяться механизмы неформального правосудия, куда входят “медиация” и “альтернативное разрешение конфликтов” (последнее больше характерно для коммерческой практики).

Различные виды медиации, то есть посредничества, используются для разрешения семейных и школьных конфликтов, трудовых споров, а также в гражданских делах. Медиация предполагает, что выход из конфликтной ситуации ищут в процессе переговоров сами заинтересованные стороны. Посредник не выносит решение, как судья, он помогает вести обсуждение конструктивно, обмениваясь аргументами, а не взаимными упреками. Каждый из участников конфликта имеет возможность изложить свое видение дел, и в то же время взглянуть на ситуацию как глазами оппонента, так и беспристрастной третьей стороны, то есть медиатора. Посредник может и не иметь юридического образования, но обязан пройти определенный тренинг, чтобы овладеть технологиями организации коммуникации. Мнения (в том числе и третьей стороны), высказанные в процессе обсуждения, - это выраженные обыденным языком видения ситуации с позиции жизненного мира, через призму его ценностей, норм и стандартов интерпретации. Достигнутый участниками результат (консенсусное или компромиссное решение) им понятен, воспринимается как справедливый и обоснованный, а, кроме того, стороны осознают личную ответственность за его воплощение в жизнь. Они выступают субъектами восстановления нарушенных социальных отношений. Если же решение выдается им в готовом виде как продукт деятельности “специалистов по конфликтам”, то не исключено, что сами заинтересованные стороны будут при этом воспринимать себя пассивными объектами, которые обрабатываются машиной судопроизводства.

Хотя к посредничеству прибегают в основном в гражданских делах, движение “восстановительного правосудия” выступает за ограниченное применение этого способа разрешения конфликта и в уголовных делах [48]. Использование этого метода для преодоления последствий криминальных ситуаций значительно сложнее, поскольку здесь идет речь о примирении не просто конфликтующих сторон, а преступника и жертвы. И все же сторонники восстановительного правосудия считают, что во многих случаях, за исключением умышленного убийства и организованной преступности, программы примирения жертвы и правонарушителя лучше отвечают интересам вовлеченных сторон, чем уголовное правосудие, обслуживаемое карательной доктриной и тюремным наказанием. Карательный подход к преступлению, безусловно, выполняет символическую функцию, демонстрируя обществу нетерпимость государства к нарушению установленного им правопорядка. Однако нельзя сказать, что лишение свободы является эффективным способом предотвратить рецидивы правонарушений со стороны осужденного, ибо тюрьма, с одной стороны, является настоящим “институтом повышения квалификации” для преступников, а с другой стороны, разрушает способности заключенного к социальной адаптации и самостоятельной организации своей жизни. Это повышает вероятность повторного преступления. Что касается жертв, то активисты движения за восстановительное правосудие обращают внимание на то, что лишение свободы правонарушителя не дает реального возмещения потерпевшему вреда, причиненного преступлением. Кроме того, в ходе судебного процесса, основанного на состязании сторон, мало обращают внимания на переживания потерпевшего, который рискует получить дополнительную психологическую травму. Таким образом, жертва оказывается дважды пострадавшей: вначале ее чувство автономии разрушает преступник, присваивая себе право распоряжаться ее жизнью и собственностью, а затем судебный процесс обрекает ее на пассивность и уязвимость.

Восстановительное правосудие нацелено, прежде всего, на устранение вреда, нанесенного потерпевшей стороне, а не на поучительное причинение страдания преступнику. В ходе переговоров жертва получает возможность проговорить и тем самым переработать свой травматический опыт, что способствует исцелению. Правонарушитель, вступая в личное общение с пострадавшим, может увидеть происшедшее глазами другой стороны, осознать тот вред, который его действия причинили другому человеку. В очень значимой для себя ситуации (в ее создании он виновен сам, а от ее разрешения зависит его будущее) преступник учится основам морали – умению ставить себя на место других людей. Восстановительная работа достигает своей цели, если обидчик признает свою вину и берет на себя личную ответственность за исправление последствий нанесенного им ущерба. Если карательное правосудие нацелено, прежде всего, на символическое восстановление правопорядка, установленного государством, то восстановительное правосудие восстанавливает нарушение отношений в жизненном мире. Жертва обретает признание несправедливости случившегося с ней, возможность простить обидчика (и тем самым внутренне преодолеть болезненную для себя ситуацию) и получить материальное возмещение причиненного ущерба. Правонарушитель овладевает механизмами внутреннего контроля за следованием социальным нормам, который основан на стыде, а не на страхе перед внешними санкциями.

Разумеется, механизмы неформального правосудия не могут заменить собою право. Не все конфликты могут быть разрешены с их помощью, и не всегда посредничество оказывается успешным. Кроме того, право является не только особым средством ненасильственного разрешения конфликтов. В жизненном мире оно играет роль подкрепления моральных норм, придавая им обязательный характер. В рамках системы право служит установлению необходимых рамок стратегических действий. В этих аспектах право не имеет функционального эквивалента. Поэтому основной путь преодоления патологических последствий юридификации предполагает не попытки заменить право другими формами социального контроля, а усиление демократического характера производства права, с тем, чтобы граждане представали не только адресатами закона, но и его авторами.

8

___________________________________________________

Демократический потенциал развития современного общества и право

Патологии современного общества являются следствием нарушений социальной интеграции, которые вызываются вторжением системы в коммуникативно рационализированный жизненный мир. Проводником системных императивов выступает право, поэтому колонизация жизненного мира системой приобретает вид юридификации. Однако право может также передавать влияние в обратном направлении – от сфер коммуникативного действия к формально организованным сферам стратегического действия, каковыми являются экономическая и административная подсистемы общества. Право способно воспринимать сигналы жизненного мира и переводить их в форму, понятную для специальных кодов администрации и экономики.

Выделение сфер стратегического действия в автономные подсистемы функционально необходимо, оно обеспечивает более эффективное решение задач материального воспроизводства. Следовательно, в современном обществе речь не может идти о ликвидации автономии системы. Участники жизненного мира могут противостоять системному давлению другим способом – совместно вырабатывая правовые нормы, которые будут направлять динамику систем. Коммуникативно действующие индивиды должны достичь взаимопонимания относительно нормативного регулирования стратегических взаимодействий [1]. Граждане должны быть авторами законов, которым они подчиняются, когда выступают в роли стратегически действующих акторов.

Разумеется, этот тезис не следует интерпретировать как абсурдное утверждение о том, что все население современного государства, имеющее права гражданства, может выступать в качестве единого, зримо идентифицируемого законодательного собрания. В условиях современного сложного общества идея самозаконодательства граждан может быть реализована только опосредованно, через развитие открытой неформализованной публичной сферы, то есть области коммуникативного взаимодействия индивидов по поводу вопросов, представляющих общественный интерес. В публичном обсуждении формируются общественное мнение и воля, которые через выборы влияют на законодательные органы. Надежды на то, что право может стать в полной мере институциональными рамками, которые подчинят процесс самосохранения системы нормативным ограничениям жизненного мира, - эти надежды Хабермас связывает с развитием демократии.

Акцент на роли демократии в формировании современных правовых институтов – отличительная черта философии права Хабермаса. Его внимание к теме демократии связано не только с поиском ответа на вопрос о том, как возможно преодоление негативных эффектов экспансии системы в жизненный мир. Не менее важно для него и то, что обращение к этой теме позволяет решить проблему легитимности современного права. В традиционном обществе притязания права на легитимность, на признание его правильным и заслуживающим уважения со стороны тех, кто должен ему подчиняться, имели основу в сфере священного. Рационализация жизненного мира при переходе к современному обществу, секуляризация культуры и плюрализация религиозных верований лишили правовой порядок прежней опоры. Модернизация ведет к позитивации права: право начинает восприниматься как позитивное право, то есть не как предустановленный неизменный божественный закон, который человек может лишь открывать для себя, а как созданное несовершенными, способными ошибаться людьми, как человеческое установление. Так возникает вопрос: что служит основанием легитимности правил, которые могут быть изменены в любой момент политическим законодателем? Именно переход к современному обществу сделал проблему легитимности правовых норм центральной проблемой философии права.