6. Судьбы русской классики в эпоху постмодернизма

Отношение к классике, своеобразие места, которое ей отводится, в известном смысле определяет лицо всей культурной эпохи. В восприятие каждого нового поколения читателей, критиков, писателей судьба литературы прошлого всегда складывается по-своему. В последние 10-15 лет место и функции литературной классики в современной культурной ситуации существенно изменились.

Понятие классики подверглось самому широкому переосмыслению. То, что достойно изучаться «в классах», в школе – такова этимология этого понятия: произведения лучшие, образцовые, сохраняемые, как национальное достояние. Но критерии оценок меняются со временем, не остаётся понятным ни список классиков, ни иерархия имён в пределах списка. Так происходит и в спокойные времена, тем более это верно для эпох резких перемен. И всё-таки, несмотря на всю открывшуюся именно в наши дни проблематичность понятия, мы будем подразумевать под классикой русскую литературу – культурное пространство «между Пушкиным и Чеховым».

Современная художественная литература, беллетристика, говоря о сугубо актуальных событиях, часто измеряет их той мерой, которая задана литературой прошлого. Так, первая фраза рассказа «Кавказский пленный» Владимира Маканина: «Солдаты скорее всего не знали про то, что красота спасёт мир, но что такое красота, оба они, в общем, знали. Среди гор они чувствовали красоту (красоты местности) слишком хорошо – она пугала» - вводят ассоциации с русской классикой. Дальше на полтора десятка страниц разворачивается захватывающая история, в которой уместилось множество крови, грязи, охота на людей, убийства, смерти. Один из русских солдат, Рубахин, спасая жизнь свою и товарищей, убивает пленного кавказца. Последняя фраза рассказа: «Горы. Горы. Горы. Который год бередит ему сердце их величавость, немая торжественность – но что, собственно, красота их хотела ему сказать? Зачем окликала?», как и многое другое в этом страшном и прекрасно написанном рассказе, воспроизводит мотивы Достоевского, мотивы из кавказских рассказов Толстого («Рубка леса», «Набег»). Само названин рассказа пришло из Пушкина, Лермонтова и Толстого одновременно. Слово «пленник» автор заменяет словом пленный, эта замена значима; но «пленный» здесь не только термин современной речи – военнопленный (в плен захватывают кавказского мальчика), имеется ввиду и пленность Рубахина красотой гор, красотой мира, то, что он смутно временами по ходу рассказа чувствует, но чего до конца так и не смог понять.

Русская классики, как видно из разных аспектов её функционирования, продолжает оставаться источником национальной мифологии, а также основой, базисом, резервуаром, откуда современная культура (литература, театр, кино, телевидение) черпает образы.

Использование прошлой культуры – самая распространённая модель развития культуры и литературы. Так, весь русский XVIII в. В известном смысле был подготовкой к Пушкину; в поэзии Пушкина мы видим слои, пришедшие из античности, из европейских литератур, из поэзии его русских предшественников. И фразу: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели»» с полным правом мог сказать каждый из великих русских романистов.