Главы 21-22 Память сердца (Окончание)

После окончания института их пути было разошлись. Иван, получивший диплом с отличием, стал следователем вначале транспортной, затем – городской прокуратуры, а Николай распределился (судьба-насмешница!) всё в ту же Казань, в «родимый» уголовный розыск. Однако не прошло и трёх лет, как он вернулся в Ленинград – конечно, не без участия друга.

– Я так и знал, что этим счастьем тебе обязан, – проговорил Бовкун, сжимая Ивана в объятиях прямо в коридоре горпрокуратуры.

– Так кому ж ты ещё, кроме нас с Лизой, нужен? – с улыбкой ответил тот. – Разве что своей Казанской Божьей Матери! Идём ко мне в кабинет, потолкуем...

– Вот тут ты ошибаешься, прокуратура! – Николай озорно подмигнул, входя в скромные «апартаменты» Кривошеина и осматриваясь. – А с мебелью у вас небогато. ОБХСС ¹⁷ тряхнули бы, что ли. – Он с видимым удовольствием уселся на единственный, помимо хозяйского, стул. – Да. Так вот, насчёт «никому не нужен». Теперь уже нужен! И даже, надеюсь, очень!

Лишь сейчас Иван, присевший на край своего письменного стола в непосредственной близости от Николая, заметил у того на пальце тонкую змейку обручального кольца.

– Что?! И как же это ты умудрился скрыть такое от меня? В последнем твоём, с позволения сказать, «письме» об этом – ни полслова! Друг называется! На свадьбу не пригласил! Зажал свадьбу…

– Вань, так ведь её и не было, свадьбы-то, ей-Богу!

– Оправдываться будешь знаешь где?

– Если не здесь, то уж и не знаю, – рассмеялся Николай. – Нет, правда! Сразу свадьбу сыграть не получилось – дежурство проблемное было, мне и в загс-то только на оперативной машине сгонять удалось, туда и обратно. Через день – командировка почти на две недели. А потом уже как-то...

– Вот задним числом и организуем! – перебил Иван. – Таки и кто эта самосожженка, согласившаяся подписать себе приговор?

– Ты спрашиваешь про счастливицу, выигравшую «ЗИМ» по трамвайному билету? Скажем так: одна девушка…

– Неужели? Умеешь ты утешить! Как хоть зовут-то жену?

– Марина.

– Хорошее имя.

– Она и сама – ничего!.. Между прочим, они с матерью тоже жили на улице Гагарина, через дом… – Николай запнулся, – …от Василия Иосифовича. Представляешь, если бы мы в их подъезд тогда забрели да к ним позвонили?

– Кстати, – Иван взглянул другу в глаза, – ты у него на могиле-то был?

Бовкун насупился и ответил не сразу:

– Не только был. Поверишь, пришлось засаду устраивать?!

– Какую засаду?

– Какую… Обыкновенную! Жена – ну, вдова, то есть – ему небольшой такой, скромный памятник установила. Так какая-то сволочь повадилась регулярно в день его смерти разбивать об этот памятник бутылку с битумным лаком. Вроде бы «сын за отца...», понимаешь?¹⁸ Вот, на сей раз уже людей туда заранее и направили.

– Тем не менее какая-то сволочь осталась непойманной, как я понял?

– Правильно понимаешь. Больше суток ребята просидели. Утром снялись – всё было в порядке. А после обеда звонят – опять! В будущем году специально поеду, сам эту падлу выловлю!

– Вместе поедем, – тихо поправил друга Иван, коснувшись его плеча. И после паузы добавил: – А сегодня вечером приведёшь Марину к нам. Знакомиться будем. – Он соскочил со стола.

– Не приведу, дружище! Она пока в Казани осталась.

– Как так? Не понял...

– Она же у меня учительша, девушка ответственная, стало быть. Так что – ждём окончания учебного года. А там уже можно будет и её перевозить, и семью, так сказать, доводить до кондиции.

Иван хотя и был в глубине души немного задет неожиданной скрытностью друга, всё же искренно порадовался за него. Никола заметно возмужал и посерьёзнел за то время, что они не виделись. И чувствуется, что влюблён без памяти, о детях мечтает! Они вот с Лизой не могут иметь детей – война и блокада оставили им бездетность в наследство. А тут – перспектива с Колькиными детишками понянчиться!

– Ладно, уговорил. Тогда давай тоже проявим ответственность и вернёмся к нашим делам. – Иван сел за стол, положил на него локти и чуть подался вперёд. – Ты вообще-то знаешь, по какому поводу призван в родные «пенаты»?

– Нет, без понятия.

– А о событиях в Москве имеешь представление?

– Каких событиях? Ты что меня пугаешь?

– Не особо страшных, скорее, даже смешных. Однако – имевших последствия. Начальник УВД Москвы по… как бы помягче выразиться... по неосторожности, отрапортовал на торжественном заседании в Колонном зале, что в Москве покончено с квартирными кражами.

– А-а-а! Про это мы читали в газетах и долго смеялись!

– Тут вы поспешили, потому что о самом смешном газеты не писали.

– Не томи уже!

– Где-то неделю спустя, когда означенный товарищ комиссар вернулся домой после напряжённого трудового дня и открыл собственным ключом дверь в собственную квартиру, находящуюся, как ты понимаешь, в охраняемом милицейским постом доме, он обнаружил там голые стены. Воры средь белого дня вывезли на двух мебелевозах – кстати, сержант-охранник помогал им грузиться! – всё: от мебели и холодильника до дамских шпилек и бигудей. И оставили – в сортире прикнопили – довольно лаконичную записку: «Ты нас обидел и должен ответить. А барахло своё, которое нам без надобности, можешь забрать в лесу на сто первом километре Ленинградского шоссе.» Вернули опять-таки всё и даже пару белых тапочек присовокупили.

– Лихо!

– Ты находишь?

– А о каких последствиях ты говорил?

– Эта невинная выходка была по достоинству оценена и КГБ, и МВД, и Генеральной прокуратурой. Принято совместное решение создать при республиканских министерствах и управлениях Москвы и Ленинграда специальные подразделения по экстренному расследованию особо дерзких и циничных преступлений.

– «Особо дерзких и циничных», – усмехнулся Николай. – Конечно! Ограбить старушку на улице – не так дерзко и не особо цинично. Значится, комитетчики из 9-го управления будут охранять сами «тела», а мы – их барахло сторожить?!

– Какими соображениями руководствовалось начальство, я не знаю, – продолжил Иван, никак не отреагировав на замечание друга, – но мне предложено сменить форму и – пока в звании капитана – возглавить питерское подразделение.

– И ты согласился?! – вскинулся Бовкун. – Уйти из прокуратуры в уголовку, пусть даже такую привилегированно-перспективную?

– К вопросу о привилегиях: мне дано право привлечения – в рамках штата, разумеется – любого сотрудника МВД в звании до майора включительно. Вот я с тебя и начал, старший лейтенант. Но не только и не столько потому, что ты мой друг. – Кривошеин серьёзно взглянул на товарища. – Видишь ли, Никола, подобных московскому случаев – как лейкоцитов в моче: «единичные в поле зрения». А спецподразделение должно работать эффективно. Так что ограбленных старушек оставим на совести райотделов, сами же определимся с нашими приоритетатами-авторитетами.

– Что ты имеешь в виду, начальник?

– Я имею в виду, что данный эпизод на самом деле – не что иное, как вызов уголовного мира. Нам. И мы должны на этот вызов достойно ответить. Поэтому формулировку «особо дерзкие и циничные» следует рассматривать шире, ориентируясь не столько на отдельные преступления и бандитов, их совершивших, сколько на банды в целом и их руководителей, в частности. Не размениваться по мелочи, а рубить головы уголовной гидре – вот наша задача. Паханы, воры в законе – основная цель.

– Да, оптимизма тебе не занимать. Только, знаешь, Вань, оптимизм этот – типично прокурорский. И я, как рядовой сыскарь, разделить его не могу. Пахан – он и есть пахан. Попробуй его взять. А и посчастливится посадить – на год-другой, в лучшем случае, – что толку? Ему зона – не более чем смена квартиры в Сочи на квартиру где-нибудь в ближнем Подмосковье. Только цирикам лишняя головная боль.

Иван выслушал друга с лёгкой улыбкой, хотя глаза его при этом оставались серьёзными.

– Ты, Никола, тоже верен себе. Спасибо за просветительскую работу. Но разве я говорил что-нибудь про «взять» и «посадить»? – Кривошеин встал из-за стола и, подойдя к металлическому сейфу, достал из него толстую архивную папку. – Я сказал, по-моему, вполне конкретно: рубить головы.

Во взгляде Бовкуна читалось откровенное недоумение. Он проводил глазами вернувшегося товарища и спросил:

– Рубить? Топором, что ли?

– Зачем же топором? Мечом. Тем самым чекистским мечом, который украшал и форму твоего отца, Никола. Мне сейчас нужно к начальству, так что верных полчаса у тебя есть. – Иван открыл папку и, перевернув, подвинул её другу. – Вот, полюбопытствуй – только без лишних эмоций, – чем они занимались... Под чутким руководством полковника Подкаминова. И обрати внимание на гриф – эта папочка не подлежит рассекречиванию. С тебя расписки не беру, хотя сам, как понимаешь, её дал. Считай – за обоих. А чтобы никто не помешал, дверь я запру…

________

Возвратившись почти через час, он первым делом открыл окно.

Николай с отрешённым взглядом и потухшей папиросой в зубах сидел всё на том же месте у стола. Он даже не обернулся. Раскрытая папка лежала рядом с переполненной окурками пепельницей.

– Извини, задержался.

Иван подошёл и положил руку ему на плечо.

– Теперь понятна немногословность полковника Подкаминова, – тихо вымолвил Никола, по-прежнему глядя перед собой. – А признание, что отец был одним из лучших у него… Уж лучше бы он и этого не говорил.

Иван закрыл папку и убрал её в сейф.

– Я не совсем согласен с тобой.

Бовкун поднял наконец глаза на друга:

– Не ври... Пять орденов Красного Знамени, – он болезненно сморщился, – за подготовку убийств детей и женщин...

– Нет! За разработку и проведение сложнейших операций по подрыву боевой мощи врага путём вербовки в среде высшего военного командования фашистской Германии! Тут, знаешь, арсенал средств у контрразведки был весьма ограничен. И вовсе не случайно руководство и координация осуществлялись не из Москвы, а отсюда, из блокадного Ленинграда. Как учил незабвенный, «если враг не сдаётся, его уничтожают».

– Врага – да! Так и уничтожь его, если враг... – Никола презрительно скривил губы, – не поддался гнусному шантажу и сохранил верность солдатскому долгу.

– Солдатскому долгу? Ты это – о каком долге? Не забывай, что речь идёт о фашистском генералитете…

– Нет, речь идёт о женщинах и ребятишках, которым не повезло оказаться жёнами и детьми этого самого генералитета! И которые становились заложниками и жертвами «героев невидимого фронта»!

– А сколько детей и женщин уничтожили эти «отцы семейств», исполняя свой «воинский долг»? Сходи на Пискарёвку, освежи память! ¹⁹

– Правильно, давайте сами уподобимся фашистам?! Это никчёмный спор, Ваня. Что бы ты ни сказал, убийство ребёнка только за то, что его отец – даже трижды фашист и четырежды фельдмаршал – не захотел стать предателем, я не смогу ни оправдать, ни тем более принять. Знаешь, я лишь сейчас понял Геббельса, умертвившего всех своих детей. А нам ещё приводят этот пример в качестве иллюстрации звериной сущности фашизма! Ладно, закончим дискуссию. Я тебе, во всяком случае, благодарен за эту папку. Кстати, как, если не секрет, удалось её добыть?

– Было бы желание! – улыбнулся Иван, однако в подробности вдаваться не стал. – Хорошо. Значится, сейчас нужно съездить в кадры – приказ на тебя у них уже подписан. Так что ознакомишься и заодно сдашь фотографии. Удостоверение тоже готово – может, сразу получишь. А нет – значит, завтра. Встретимся в восемь на нашей остановке сорок седьмого и вместе поедем в Управление. Если захочешь – вообще у нас заночуешь. Тебя когда сегодня ждать-то, молодожён?

– Может… – начал Николай.

– Не может! – перебил Иван. – Или ты меня с Лизаветой поссорить решил?

* * *

Где-то через полгода Бовкун привёз-таки свою молодую жену в Ленинград. Иван с Лизой, когда Николай их знакомил, испытали смешанные чувства какого-то радостного удивления и неведомого до того, почти родительского умиления.

Марина оказалась девушкой из разряда «женщин-детей»: очень стройная и миниатюрная (не выше ста шестидесяти сантиметров), она производила впечатление девочки-подростка, нуждающейся в постоянной опеке, заботе и защите. И кто мог предположить тогда, что эта внешне маленькая, хрупкая женщина проявит такое мужество и величие духа, окажется способной к самоотречению и высокой жертвенности…

Несмотря на данное Ивану обещание, Николе довольно долго не удавалось довести семью до полной кондиции. Лиза, работавшая хирургом в Институте скорой помощи, конечно же, помогла друзьям пройти полное обследование на предмет бездетности (хорошо знакомое им с Иваном самим). И хотя в результате всех анализов и исследований – и в Первом медицинском, и в Институте Отта – были сделаны самые благоприятные заключения, Марина ещё около двух лет не беременела.

Естественно, это очень угнетало её и расстраивало Николая. Но вот кто-то из подруг-учительниц, с которыми она работала в школе, под большим секретом дал Марине загородный адрес одной старой цыганки. И она – тайком и от мужа, и от друзей – съездила к этой самой Гране в Александровку. Было ли то простым совпадением или цыганка действительно помогла своей ворожбой, только какое-то время спустя сияющий Никола сообщил, что долгожданные перемены наконец-то грядут…

А потом… Потом, как обычно, на смену большой радости пришла великая беда.

Месяца за три до ожидаемых родов, посреди рабочего дня ему на службу вдруг позвонила Лиза:

– Ванечка, постарайся пока ничего Коле не говорить, а после работы привези его к нам, чтобы я смогла всё спокойно объяснить. Я сейчас положила Марину в клинику…

– Что случилось? – перебил он.

– Ничего страшного, – ответила Лиза после секундной заминки, которую тем не менее уловило чуткое ухо следователя. – У женщин, особенно с подобной конституцией, довольно часто возникают различного рода проблемы во время беременности. В общем, я очень на тебя надеюсь и после половины седьмого буду ждать вас обоих дома. А сейчас мне нужно идти. До вечера, милый.

Она поспешила положить трубку, не ожидая его взаимного «пока».

Иван понял: случилось что-то серьёзное.

И не ошибся…

Никогда больше не видел он Николу таким потерянным и откровенно несчастным. Хотя и сам, наверное, выглядел ненамного лучше после того, как Лиза «всё спокойно объяснила».

Из объяснения этого следовало, что у Марины в какой-то там «трубе» обнаружили быстро увеличивающуюся кисту, которую, по жизненным показаниям, необходимо срочно удалить, так как она давит на какие-то органы и на шестимесячный «плод» (Иван в тот вечер возненавидел это слово на всю жизнь!). Удастся ли при этом сохранить ребёнка – большой вопрос, но в будущем Марина вряд ли сможет иметь детей.

– И когда… операция? – почти шёпотом, через силу спросил Николай.

– Послезавтра, – односложно ответила Лиза.

Он умоляюще взглянул на неё:

– А ты?..

– Вообще это не положено, Коленька. Но мне разрешили присутствовать.

Никола кивнул, провёл дрожащей пятернёй по лицу и, словно вспомнив что-то, вновь поднял на Лизу больные глаза:

– А мне можно к ней?

– Нет, тебя к ней уже не пустят. Завтра подготовительный день, много что ещё нужно будет сделать. А вот после операции – само собой, обязательно…

Николай наотрез отказался остаться у них на ночь, заявив, что ему необходимо побыть одному. Проводив друга и заперев дверь, Иван вернулся в гостиную.

Лиза сидела за столом, опершись на него локтями и закрыв лицо ладонями. Он не видел жену плачущей ни разу в жизни, даже в детстве, даже – когда умерла мама...

Иван бросился к ней, крепко обнял и прижал к себе:

– Что ты, Лизонька, что ты! Всё будет хорошо…

Почти силой отстранившись, она обожгла его взглядом сухих и блестящих глаз:

– Не будет, Ванечка! В том-то и дело, что не будет… Рак у неё, понимаешь? Рак! И плод в таких случаях не сохраняют!..

Она умолкла и, достав носовой платок, высморкалась.

– Марина, после того, как ей всё разъяснили, сразу отказалась от операции.

– Как отказалась? – опешил Иван.

– Она же – не Никола, её на «кисту» не поймаешь… Выживу ли я, говорит, неизвестно, а так – хоть ребёночка Коле оставлю. Еле сговорились. – Лиза глубоко вздохнула. – В общем, операция – завтра. Я буду ассистировать Вере Валентиновне. Попытаемся сделать невозможное и при этом сохранить малышку. – Она горько усмехнулась. – Как при царе Горохе. Мариша уверяет, что вытерпит.

– Вытерпит что?

Лиза вновь подняла на него глаза:

– Очень непростую полостную операцию. Под местной анестезией.