Глава 5 «…и его имя покрыто мраком»(Окончание)

Помещение – наверняка подвальное – напоминало больничную палату или, скорее, тюремную камеру образцового содержания: кровать, небольшой стол, два стула, умывальник, унитаз, висящий прямо на стене... Только окон не было предусмотрено. Лишь справа под самым потолком находилось что-то вроде вентиляционного отверстия, через решётку которого внутрь едва проникал тусклый молочный свет занимающегося утра. Хотя на потолке и на стенах можно было различить несколько вмонтированных плафонов, выключателей найти не удалось. Подача электроэнергии, очевидно, регулировалась извне.

Осмотревшись (насколько это было возможно почти в полной темноте), молодой человек снова повалился на кровать. Голова разламывалась! Тем не менее он попытался сосредоточиться.

Кому и зачем могло понадобиться похищать его? Передел? Чушь. Себе дороже. Во-первых, Монах всё ещё в игре – значит, он пока прикрыт. Во-вторых, если б что-то такое произошло, с ним вначале попытались бы договориться. Лишь потом, в крайности (которой он не допустил бы), устроили «несчастный случай». Нет, даже просто убрать его вряд ли кто-то рискнул. А уж похищать не стали б однозначно! Менты? Смешно. Папашка не позволил бы – просто пристрелил самолично. ФСБ? Вышли на него в обход папашки? Нет, он бы всё равно знал. И зачем похищать? Просто взяли бы, без фокусов… Да и почерк – типично уголовный. Господи, как болит голова! И «ломает», кажется, всерьёз. Что ж за дурь эти падлы вкололи ему в машине? Итак... Мысли! Ау! Поехали дальше... Безутешные родственнички какой-нибудь из «посылок»? Маловероятно. И зачем им, опять же, с похищением связываться? Побежали бы, наивные, как обычно, в ментуру! На худой конец, попросту плеснули кислотой в очи ясные, проходя мимо, – и всех делов! Нет-нет, похоже, какая-то тварь решила «наехать» на папика, уворовав сыночка. Только зачем, суки, так грубо? Можно же было цивилизованно договориться... Ой, голова-головушка! Так и так надо ждать мучителей – уже, наверно, недолго осталось...

Он поднёс запястье c «Сейко» к самым глазам, пытаясь разглядеть, который час. Однако в этот момент щёлкнул замок, и яркий свет, ударивший по глазам, буквально ослепил его.

В комнату вошли сразу несколько человек. Он вскочил, но тут же был грубо отброшен обратно на кровать. Двое, лиц которых так и не удалось рассмотреть, сразу уселись к столу, а трое или четверо других заняли места около ослеплённого и растерянного пленника.

– Что, – глухо, но внятно обратился к нему один из севших за стол, – пытаешься вычислить, кто и почему?

– Я вообще не понимаю... – начал было он и тут же, получив несильный удар в челюсть, поспешил закончить: – Спасибо за предупреждение.

– Если ты думаешь, – как ни в чём не бывало продолжил «глухой голос», – что привезён сюда в качестве заложника, то ошибаешься. К твоему отцу у меня нет претензий, за исключением разве что одной: почему он не придушил тебя в колыбели. Могу обещать, однако, что генерал будет подробным образом проинформирован обо всём, что с тобой уже произошло и что ещё произойдёт... – говоривший сделал паузу, – ...прежде, чем ты будешь отпущен домой. Равно как и об истинных причинах этого. Ты хотел, кажется, что-то сказать? Валяй, теперь можно.

Фраза о том, что его отпустят домой (как бы случайно оброненная и определённо услышанная), явно придала пленнику смелости:

– Будет очень большой нескромностью с моей стороны поинтересоваться этими самыми «истинными причинами»?

– Смотри-ка, мы, оказывается, мужественны, как Штирлиц в подвале у Мюллера. И чувства юмора пока не утратили, что свидетельствует о наличии гипертрофированного цинизма и полном отсутствии совести. А сам, значит, ты даже не догадываешься об этих самых причинах? Ты хоть раз подсчитывал, паскудник, скольким девочкам из тех, что посадил на иглу да продал, восемнадцать лет исполнилось? Сколько из них выжили... пока? Сколько калеками стали? Скольких родителей ты, «юморист», через их детей на тот свет раньше времени спровадил? Или эта статистика тебе до фени, а ты умеешь только баксы считать?

– Одних кассет с твоими шалостями, – вступил в разговор второй «невидимка» за столом (голос которого показался явно знакомым!), – сутками крути, не пересмотришь. И это лишь те, что ты сам снимал. Но ведь есть и другие: на них тебя запечатлели по-тихому на блатхатах – «в процессе»... Ты их увидишь. Все! Тебе предстоят обалденно-балдёжные дни сплошного кайфа и кино – сутками напролёт!..

Всё в их речи, тоне, словах настораживало и пугало. Нет, не пугало – наводило ужас, заставляло содрогаться. Он представил себе реакцию отца, попади ему на глаза хотя бы одна из его плёнок – самая безобидная! Впрочем, «безобидного кина» он не снимал...

– Что, удивлён? – вновь зазвучал «глухой голос». – Не спеши, сейчас я удивлю тебя ещё больше. Скажи, пожалуйста, а почему ты не заснял – на память, для истории, так сказать, – апофеоз своих дел?

– Не понимаю, о чём вы... – почти прошептал он, тщетно стараясь сдержать дрожь, которая била его всё сильней.

– У-у-у, ты ещё и скромник, ко всем делам! Тогда взгляни – может, поднатужившись, вспомнишь?

Очевидно, этот растворившийся в ярком свете хмырь сделал знак одному из «быков», стоявших рядом, потому что уже в следующее мгновение тот с силой наклонил его голову и сунул под нос фотографию.

Алёна!!! Откуда он мог знать?! Ведь этого не знал никто...

– Освежил память? Вспомнил, как вколол ей «смерть»? Неужели даже не ёкнуло ничто и нигде? Ты ж с нею почти пять лет прожил... Папа твой, небось, о внуках уже мечтал? Только не рассказывай мне ужасов про детей наркоманов. Ведь на тот момент больше года прошло, как ты – «страстно любящий и любимый» – снял её с наркотиков! – Он ухмыльнулся. – Сам посадил на иглу, сам снял... Для неё рождение ребёнка, может, антинаркотической терапией было бы посильней инсулиновой! А ты и мать, и ребёнка – твоего, между прочим, ребёнка – собственноручно… Ну, что ты так побледнел? От избытка мужества или в шутку?

«Сучий потрох!!!» – хотелось крикнуть ему в ответ... Однако он молчал. И не потому что боялся очередной зуботычины. Просто он онемел. Впервые в жизни лишился дара речи, не будучи в состоянии выдавить из себя ни звука! Лишь теперь начал он осознавать истинное своё положение... А он-то, ушатый, купился на эту фразочку: «Будешь отпущен домой»!

– Я долго думал, как с тобой поступить, чтобы наказать, не убивая. Вначале хотел, прежде чем отпустить, отрезать яйца, утушить с чесночным соусом и заставить сожрать. Но ты ведь из тех, кто, и кастратом сделавшись, не успокаивается, а ещё больше волчеет: будешь кайфовать, наблюдая за другими садистами, заставляя их за твоей больной фантазией бегать...

– Сколько? – сумел-таки прохрипеть он. – Сколько вы хотите? Хотите миллион? Полтора миллиона баксов налом? Я отдам всё, только...

– Я вижу, с юмором у нас пока... «обстоит». Не уверен, утешит ли тебя это, только ты обошёлся мне многократно дороже. Хотя, на самом деле, не стоишь и пятака – свиного.

– Послушай-йте... У ме-меня нет больше!..

– Да успокойся же же, богатенький Буратино! – В голосе этого, второго, звучала неприкрытая насмешка. – Твои вонючие бабки никому не нужны. Они тебе самому пригодятся ещё. Так что расслабься и тихо радуйся халяве, когда угощают.

– Что... Что... вы хо-отите делать?!

– Тебе ж сказали: крутить кино и ублажать тебя дурью. А через несколько дней – к папе поедешь...

– Нет!

– Да...

Он уже не чувствовал, как ему перетягивали жгутом руку, как кололи, как тёплая струя мочи, пропитав штанину, устремилась дальше – в носок и туфель... Он не помнил, как остался один, привязанный к кровати, в этой тёмной камере, на белых стенах которой заплясали кадры его «фильмов»...