Эпилог (Вместо пролога) За шесть лет до…

Сменялись в детстве радугой дожди,

сияньем солнца – сумрачные тени,

но в зрелости не требуй и не жди

таких простых и скорых утешений…

I - II. Они

Между ними ничего ещё не было.

Не было первого признания и поцелуя, от которого можно задохнуться и умереть и который не забудется потом никогда. Не было свиданий, и встреч, и прогулок по холодному осеннему городу. Ещё не произошло удивительного превращения девушки в женщину, и он не стал её первым... А она не подарила ему свою фотографию с трогательно-наивной надписью: "Досточтимому, глубоко уважаемому, страшно обожаемому и страстно любимому... с искренними пожеланиями на будущую жизнь..." Никто пока не вмешался, не сломал и не поставил на этой жизни крест.

С ними ничего такого ещё не случилось. Но у них уже было в с ё...

...Жить и надеяться на встречу –

так всё устроила Судьба...

Задумаюсь и не замечу,

что в кровь закушена губа... ⁵⁶

Как знать! Быть может, это было предопределено: и встреча, и любовь, и вмешательство, обрекшее эту девочку на неизбежную раннюю смерть?

Но кем, где, когда? И главное – по какому праву?

Гадалки и прорицатели, ведьмы и колдуны, чёрные, белые и прочие маги и кудесники, коих ныне развелось несметное множество, заявят о родовом проклятии, перешедшем по наследству от кого-то из «нехороших» предков.

Более строгие астрологи скажут, что это – следствие «отягощённой кармы».

Священник перекрестится и вздохнёт: «Видно, так было угодно Богу...»

* * *

«Бабье лето» отзвенело, но «золотая осень» в том году не спешила уступать место обычной питерской слякоти и непогоде. Стоял чудесный, солнечный и прозрачный день начала октября.

Такое может лишь присниться:

как в сказке, читанной давным-давно,

Она видением жар-птицы,

влетела осенью в моё окно.

И эту птицу я поймал, и гладил,

и каждое перо Ей нежно целовал...

Но, красоты той встречи ради,

окна не закрывал.

И мою сказочную птицу

я сам и отпустил в открытое окно.

С тех пор мне ничего не снится.

Уже давно... ⁵⁷

Они вышли из метро и направились в Лавру. Когда переходили Невский, он – как бы невзначай, как бы по инерции – протянул ей руку, и она с радостной готовностью вложила в неё свою ладонь.

– А мы уже были в Лавре с родителями и Ростиком. Папа сказал, что мы просто обязаны посетить могилу Суворова. Потом мама повела нас на могилу Достоевского, а я тут же углядела, что рядом похоронен Чайковский. Мы бродили по кладбищу часа три! Писатели, композиторы, артисты... Оказывается, здесь похоронен тот знаменитый артист – я забыла фамилию – ну, который как раз играл Александра Невского.

– Черкасов.

– Да, точно!

Неожиданно она остановилась и спросила, не без лукавства заглянув ему в глаза:

– Интересно, вы могли бы угадать, какая могила мне «не пришлась»?

– Женская.

– Верно. А чья?

– Следующий вопрос будет «почему?»?

– Вы же ещё не ответили на этот.

Господи! Сколько наивной непосредственности излучала эта девочка, и как было приятно баловать и удивлять её.

– Думаю, тебе стало безумно обидно за Александра Сергеича, поскольку Наталья Николаевна покоится под фамилией Ланская. Нет?

Он произнёс это спокойно, в своей обычной манере, чуть растягивая слова, как делал уже много лет на лекциях и семинарах, уроках и экскурсиях, отвечая порой на самые неожиданные и не всегда умные или корректные вопросы. Однако сейчас всё выглядело иначе. Ему не нужно было ставить на место зарвавшегося ученика, ошибочно убеждённого в собственной незаурядности, или сажать в лужу излишне темпераментного студента, захотевшего отличиться перед своей пассией. Сейчас всё происходило с точностью до наоборот: шестнадцатилетняя ученица старалась выдумать вопрос посложнее (с её точки зрения), покаверзнее, а тридцатишестилетний учитель, используя свой интеллектуальный потенциал взрослого, должен был отвечать, поддерживая и подогревая её интерес. Они сами придумали эту игру и отдавались ей без остатка.

– Так что, сворачиваем налево или идём дальше?

– Вы, как всегда, забыли ознакомить меня с программой экскурсии. Но если пять минут погоды не делают, давайте свернём. Там неподалёку от Ланских есть интересная могила – с иероглифами. Это так странно: иероглифы на могиле русского человека. Вичугин, кажется... Нет, Бичугин его фамилия!

– Бичурин. Да, это интересно. Идём!

– Только там, кажется, надо билеты брать.

– Вот так: приглашаешь немолодого уже человека на кладбище, а кошелёк на рояле забываешь – нехорошо, девушка...

...Через несколько минут они остановились перед небольшим, посеревшим от времени, когда-то чёрным обелиском, на котором было выбито: «Иакинф Бичурин», а ниже – столбец китайских иероглифов и даты: 1777-1853.

–Ярчайшая личность, выдающийся человек был! В маленьком чувашском селе (которое, правда, и сегодня зовётся Бичурино) родился и в неприметной могиле (правда, в Александро-Невской Лавре, ставшей его последней тюрьмой) упокоился. А в промежутке между...

Он закурил, сделал глубокую затяжку и посмотрел на неё.

– Интригуете? Или?

– Или что?

– Или ранний склероз даёт себя знать?

– Всё, я обиделся.

Она засмеялась, взяла его за руку и, заглянув в глаза, «согласилась»:

– Хорошо, только не сразу! Вначале доскажите.

– А вот не буду!

– Надо, – «серьёзно» произнесла она, делая вид, что снимает пылинки с его рукава, – а то ведь...

– Что?

– Кошелёк хоть и на рояле, но билеты-то куплены.

– Да, ты сегодня в ударе, девушка. Ладно, уговорила. На чём я остановился?

– Ну, и на что было обижаться? – не удержалась она и прыснула снова.

Он снисходительно улыбнулся в ответ и продолжил:

– Если Пётр I «прорубил окно в Европу» – на нашу голову, то отец Иакинф отворил этой самой «просвещённой» Европе ворота на азиатский Восток, по сути дела, открыл глаза на тысячелетнюю историю и великую культуру Китая, Монголии, Тибета. Я не знаю, кому ещё четырежды присуждалась Демидовская премия – высшая научная награда России.

– А почему вы назвали его «отцом»? Он что, был священником?

– Не просто священником – чёрным монахом! Притом – чуть ли не атеистом и бунтарём, лишённым архимандритского сана и перманентно ссылаемым в отдалённые монастыри для перевоспитания. Неоднократно пытался он избавиться от сутаны, неосмотрительно надетой в юности. Существовало даже решение Синода о снятии с него иноческого сана и полном исключении из духовного звания. Но увы – Иакинф так и умер, числясь монахом Александро-Невской Лавры. Правда, похоронили его отдельно и под именем.

– Что значит «под именем»?

– Я покажу тебе могилы монахов, здесь же, только на Никольском кладбище, за собором. На надгробии выбито: «Монах Александро-Невской Лавры» – и всё. Ну, эпитафия ещё может быть, или цитата из Библии.

– Почему так? Они же все имели имена при жизни!

– Человек приходит в этот мир безымянным, имя он получает как обязательный аксессуар мирской суеты и гордыни – всего того, от чего отказывается, решив посвятить себя Богу. Поэтому при пострижении монаха нарекают новым именем – причём только именем, фамилия ему вообще не нужна. Отец Иакинф в юности тоже звался Никитой. Никита Яковлевич Бичурин, ставший монахом Иакинфом, ещё при жизни вошёл в историю под именем Иакинф Бичурин. Под этим именем он и похоронен на церковном кладбище, но без креста. У вас есть ещё вопросы, девушка?

Сверкнув глазами, она ответила:

– Угадайте с трёх раз!

– А если с одного, ты очень расстроишься?

– Постараюсь не расплакаться!

– Тогда усложним задание: я с одного раза угадываю и отвечаю, ты же с первого раза запоминаешь и повторяешь. Идёт?

Показно задумавшись и нарочито тяжело вздохнув («куда ж от вас денесси!»), она подняла лицо к небу и, зажмурившись, произнесла одну из его «дежурных» фраз:

– Только – с чувством, толком, расстановкой, пожалуйста!

И замерла, в напряжённом ожидании чуть подавшись в его сторону.

– Итак, угадывая твоё желание знать, что здесь написано по-китайски, – он старался не смотреть на неё, – перевожу сию эпитафию...

Она стояла совсем рядом, не шевелясь, застыв всё в той же напряжённой позе... Она уже не ждала, она звала! И он почувствовал, что утрачивает контроль над cобой, что ещё немного – и не cможет сопротивляться!

– «Труженик ревностный и неудачник, свет он пролил на анналы истории», – выдохнул он почти через силу.

Уже наклоняясь, уже будучи готовым презреть все табу и запреты, налагаемые моралью, профессией и возрастом, он заметил лёгкое дрожание век... Она наблюдала за ним!

– Это всё. Твоя очередь! – прохрипел он и «закашлялся».

– «Труженик ревностный и неудачник, свет он пролил на анналы истории»,– монотонно повторила она. И, не меняя позы и не открывая глаз, так же монотонно проговорила: – На первый вопрос вы ответили исчерпывающе.

Затем, устремив на него наконец взгляд, в котором читались одновременно укор и смущение обманутой в ожиданиях женщины, – как пощёчину дала:

– Вот второй меня не удовлетворил. Однако, как и обещала, я запомнила с первого раза. Оба ответа.

«Для шестнадцати лет – неплохо сказано, – подумал он. – Иной мужик – до пенсии дитя, а девчонки, видимо, рождаются женщинами».

Вслух же произнёс:

– Умница! Память нужно развивать с младых ногтей. Можешь верить пожилому дяденьке, который, как выяснилось, уже страдает ранним склерозом и, между прочим, тебе в отцы годится.

– Только в отцы? – «удивилась» она. – Это вы себе льстите или скромничаете?

– Ты на кого батон крошишь, кикимора болотная? Это я факт констатирую!

И добавил, не удержавшись:

– С сожалением...

– Да чего там! – Она снова взяла его за руку и уже без тени обиды посмотрела в глаза. – Нам ссориться ещё время не пришло. Или вы больше не намерены продолжать нашу экскурсию?

– Я в очередной раз тихо млею, чтоб не сказать «балдею»! Только не понял пока, от чего больше – от твоего нерусского языка или от воинственного оптимизма. Ладно, потопали дальше!

* * *

У него было много памятных мест и любимых уголков в городе. Родной Васильевский – если не от Стрелки, то, по крайней мере, от Тучкова переулка до Косой линии и обратно он мог пересечь насквозь разными проходными дворами; провести любую экскурсию по старому центру – от Адмиралтейства до Загородного проспекта и дальше – за Лиговку.

Памятных мест было много. А заветное – только одно...

Он и сам не помнил уже, когда впервые попал сюда, в этот оазис светлой грусти в самом центре многомиллионного города. Он долго бродил среди заброшенных могил, старых памятников и родовых склепов, читая надписи и стараясь представить себе кого-то из тех, кому посчастливилось, по его убеждению, обрести последний покой здесь, в Александро-Невской лавре. Причём не в парадном и неуютном Некрополе, переполненном знаменитыми мертвецами, на каждого из которых приходится не по одному десятку праздных посетителей в день, а именно здесь, на тихом монастырском Никольском кладбище.

Много лет приходил он сюда всегда один. И вот теперь привёл её, чтобы поделиться этим чем-то своим самым заветным.

В каких-нибудь двух сотнях метров, за забором, кипит жизнь, проносятся сотни машин; озабоченные своими проблемами люди суетятся, куда-то спешат, волнуясь и переживая по пустякам. А они идут, не торопясь, взявшись за руки (он вдруг подумал, что никогда, ни разу в жизни, даже в ранней юности, не ходил ни с одной девушкой вот так – просто взявшись за руки), зарываясь по щиколотку в свежую листву, и почти осязая невидимую границу, за которой – Вечность!

Ты в Вечность не веришь, я знаю,

и в то, что бывает Любовь,

такая, что рвётся дыханье,

такая, что мутится кровь...⁵⁸

Неожиданно она обо что-то споткнулась и упала бы, если б он не подхватил её уже обеими руками. Они застыли на несколько мгновений в этом полуобъятии, глядя в глаза друг другу...

– Однако так и кондратий хватить может! – снова «охрип» он.

– Ага. Меня, – ответила она и, присев на корточки, вытащила из-под листьев кусок узорчатой решётки, которая раньше была элементом ворот одного из склепов.

– Мне смертию ржа угрожала! – провозгласила она и, оглядевшись, направилась к ближайшей усыпальнице.

Он молча наблюдал, как она поднялась на пару ступенек и, не переступая порога, едва заглянув внутрь, замерла.

– Идите сюда, посмотрите, что ж это делается! Боже, какая красота и какое варварство! Но почему, почему люди такие... такие... вандалы? Неужели совсем ничего святого за душой не осталось?

Разорённая могила... Сорванная ржавая створка двери была переброшена через могильный провал, в котором виднелись полуразрушенные ступени. Они вели вниз, метра на два с половиной, в глубину склепа, стены которого были выложены редкостной красоты изразцами. Гроба не было, только в ближнем углу валялась его проломленная крышка...

– Да, Алёна, осквернённая могила – это, пожалуй, страшнее, чем ограбленный дом или разорённое гнездо. То дело рук и совести плохих людей, у которых, однако, есть шанс искупления. А это сделали нелюди... Такого, наверное, и Бог не простит...

– «Всё в руце Божьей», касатик. Почему-то же допустил Господь сей разор? – раздался неожиданно чей-то вкрадчивый голос совсем близко.

Они обернулись и увидели в нескольких шагах от себя странную женщину, одетую во всё чёрное. Её вполне можно было принять за монашку, если бы не глаза, в которых угадывался какой-то внутренний, потаённый огонь. В них было почти всё: многоопытность, глубокомыслие, мудрость... Так смотрит тот, кого уже невозможно ни чем-либо удивить, ни, тем паче, обмануть. Пресекая на корню самую мысль об обмане, взгляд этих чёрных глаз, казалось, пронизывал насквозь! В них было почти всё... Кроме доброты.

– Каждому воздастся по делам его в свой черёд. Только сказано: «Не судите, да не судимы будете!» Так ли уж сами мы безгрешны по жизни нашей? Ты вот, касатик, к примеру, о Боге говорить пытаешься, а сам ведь даже не крещён... Вот что, милая, – без всякого перехода неожиданно обратилась она к девушке, – навряд тебе интересно слушать меня, грымзу старую, а мне б хотелось с кавалером твоим покалякать чуток. Не бойся – долго не задержу! Там вон, на взгорочке, у воды, художник картину малюет – сходи, полюбопытствуй пока.

Взглянув на «кавалера» (тот едва заметно кивнул), девушка медленно пошла в указанном направлении, пару раз в недоумении обернувшись.

– Да, не завидую я вам, сударь мой, – глядя ей вслед, уже совершенно иным голосом произнесла незнакомка. – Впрочем, что бы я вам сейчас ни сказала, вы меня вряд ли послушаете, не так ли?

Что случилось? Куда делась малограмотная «грымза», несколько минут назад елейно возвестившая: «Всё в руце Божьей...»? Какая метаморфоза произошла с чернавкой? Откуда взялся этот тон светской львицы, знающей себе цену?

– Тем не менее хочу вас предостеречь... О нет, нет, – она слегка усмехнулась, – что касается этой девочки, то здесь всё предопределено: вы или кто-то другой – неважно. Речь не о ней, а о вас.

Она бросила на него мимолётный взгляд и вновь отвернулась в ту сторону, где пожилой художник (метрах в ста от них) уже что-то оживлённо и с видимым удовольствием объяснял Алёне, остановившейся у мольберта.

– После того как вы сблизитесь с этой девочкой...

Это было уже слишком!

– Мне не совсем понятно...

– Немного терпения, сударь! Я отнюдь не намерена живописать ваше грехопадение! Вы и сами уже чувствуете, что долго не продержитесь. И речь идёт не о том, что вам известно, а о том, чего вы не знаете!

Она повернулась и, впервые взглянув ему прямо в глаза, договорила:

– После того, как вы сблизитесь с этой девочкой, неведомые ранее обстоятельства будут вынуждать вас окреститься. Так вот, запомните: ни под каким видом вы не должны входить в Крест! Ни под каким видом!

– Напугали вы меня безумно... – попытался иронизировать он и осёкся. Этот бездонный взгляд, взгляд человека, привыкшего повелевать, остановил его. И он мог поклясться, что в ту же секунду услышал какой-то внутренний голос, который насмешливо произнёс только одну фразу: «Не опускайся ниже своего уровня, сударик!»

Продолжая гипнотизировать его взглядом своих чёрных глаз, незнакомка проговорила с едва уловимой ухмылкой:

– Да уж, старайтесь соответствовать своему уровню, сударь. При всём вашем так называемом материализме, вы не хуже меня знаете, что всегда были так же далеки от атеизма, как и от церкви. А посему в состоянии отличить мистификацию и шарлатанство от того, что обыкновенные люди называют чудесами и необъяснимыми явлениями. Между тем, – спокойно продолжила она и отвела, наконец, свой взгляд, – в жизни нет ничего необъяснимого. И нашей встрече вы найдёте объяснение. Чуть позже... Если пожелаете... Мы даже сможем встретиться ещё. А сейчас вам пора, ваша красавица заждалась. И помиритесь со своей совестью! Поверьте: "Нет греха, превышающего Милосердие Божие!" Не пройдёт и получаса, как ваша подружка напомнит вам об этом. Господь учит: „Возлюби ближнего своего...“ «...Иначе он сам возлюбит тебя и возрадуется!» – добавила бы я в вашем случае.

Странно усмехнувшись, явно удовлетворённая своим кощунством, незнакомка вновь обожгла его взглядом:

– Кстати, вы знаете, как выглядит так называемая «отметина Дьявола»? Вы должны это знать. Их существует множество, но все можно разделить на две категории: скрытые и явные. К последним относятся, например, разноцветные глаза – какое бы объяснение ни давали этому учёные. А скрытые – это чаще всего такие выпуклые родимые пятна, размером с трёхкопеечную монету и более, которые находятся в потаённых, обычно интимных местах: внизу живота, под мышкой или, к примеру… – она в очередной раз вонзила в него свои глаза-кинжалы, – ...или, к примеру, у женщин – на груди, аккурат посередине. Прощайте! И помните, что я вам сказала!

* * *

– Было очень интересно, спасибо вам! Всего доброго и удачи на выставке!

Алёна буквально засыпала благодарностью художника, явно раздосадованного неожиданным появлением её спутника. Служитель греческих харит и римских граций⁵⁹ в ответ закивал головой и, взмахнув зажатой в руке кистью, промычал что-то нечленораздельное.

– Издали он казался куда красноречивее. Ты что сотворила с человеком?

– Я? Господи! – Она обхватила обеими руками его предплечье и почти повисла у него на руке. – Да он просто онемел от вашего появления. Честно говоря, чем так рисовать, лучше не рисовать вообще! Никогда! Разве что ужастики для слабовидящих! Кстати, об ужастиках: что от вас хотела эта Горгона? Я думала, кончусь от нетерпения и страха прямо около мольберта этого «Сикапо»! До сих пор дрожу, чувствуете?

– Чувствую, потому как сам продрог. Подмораживает, похоже... Не пора ли нам пора потихоньку? Времени уже много, скоро темнеть начнёт.

– Пока что солнышко светит! А вы мне ещё обещали могилу какого-нибудь монаха показать. И вопрос мой затихарить вам не удастся.

– Так я и не собираюсь вовсе! Эта ведьма мозги мне компостировала по поводу тебя, между прочим. Усомнилась она, видишь ли, в чистоте и непорочности наших отношений. Душу мою чистую, незапятнанную уворовать пыталась, склоняя к греху смертному, неискупимому.

– Да что вы?! Надо же, какая милая бабулька! Вот пример того, насколько бывает обманчивой внешность! Я надеюсь, вы ей дали достойный отпор?

– Во-первых, ты опять не следишь за своей речью! А во-вторых, по-моему, сама не соображаешь, что говоришь!

– Ой, смотрите! Помните, вы нам на уроке рассказывали? Это про эти могилы?

– Не помню...

– Вы ещё говорили, что это так символично, когда по соседству, рядышком похоронены купец первой гильдии, царский офицер и красный командир. История страны на нескольких квадратных метрах...

– Возможно. Алёна, давай закруглимся на сегодня. Холодно, да и поздно уже.

– Как скажете... Ой, действительно: «Монах Александро-Невской лавры» – и всё!

Старые, источенные и растрескавшиеся тёмные каменные плиты... Заросшие пожухлой осенней травой и почерневшими от ранних заморозков полевыми цветами могилы... Она как будто что-то искала и не находила, переходя от одного надгробия к другому, уже торопясь и бегло читая надписи.

– И что мы там ещё потеряли? – спросил он, направляясь к выходу.

– Хочу прочитать хотя бы одну эпитафию и никак не... Ой, есть! Правда, буквы различимы едва-едва... «Иеродиакон Иосиф»… «Нет греха...»

Он уже поднимался по лестнице, но замер на месте, когда она произнесла эти два начальных слова!

– ...Разобрать почти невозможно...

– «...превышающего Милосердие Божие»! – прошептал он.

И – как далёкое эхо – услышал её довольный голос:

– «...превышающаго Милосердие Божие».