Главы 11-12 Презумпция жизни…

Генерал-майор Кривошеин ехал на встречу с вором в законе Владимиром Кушнарёвым по прозвищу Монах, умирающим в больнице от рака.

Этот могущественный и авторитетный король преступного мира смог сделать то, чего до него не удавалось никому: собрать под свою руку все крупные и сколько-нибудь значимые криминальные группировки северо-запада России.

Умный и жестокий, он не останавливался ни перед какими жертвами во имя достижения высшей цели. Альтернатива была одна: подчиниться или умереть. Все, кто пытался поначалу противостоять ему, уничтожались – безжалостно и неотвратимо. Исключений не делалось ни для кого. Вознамерившись возглавить криминальную империю всея Руси, живущую «по понятиям», Монах начал со своего родного и любимого Питера. Он сумел-таки навести здесь, по крайней мере, видимый порядок и остановить бандитский беспредел с ежедневными вооружёнными разборками и многочисленными заказными убийствами. На него самого было совершено одиннадцать неудачных покушений! Четверо киллеров были убиты на месте, остальные – взяты службой его личной охраны, качественно сопоставимой с охраной главы государства. Им всем была обещана лёгкая смерть в обмен на имена посредников. В муках умирал только один.

Затем настал черёд посредников, которых было меньше, так как трое из них продублировали заказ (случай небывалый!).

Заключительным аккордом стала серия смертей криминальных авторитетов в Москве и Питере, после чего кто-то если и желал смерти Монаху, то лишь на уровне сладостной грёзы и по большому секрету от себя самого...

Однако теперь, похоже, нашёлся некто, сумевший не только свалить Монаха, но и – что было для того значительно страшнее – унизить его. Кто-то отчаянно дерзко и невероятно жестоко, в лучших традициях самого Монаха, буквально у него на глазах истребил всех его ближайших друзей, лишив даже возможности какой-либо защиты! Мало того, в итоге самого его поставили перед фактом скорой и неизбежной смерти!

Да, это был вызов, тихое, но очевидное оскорбление его воровского величия!..

– Вот что, – неожиданно обратился генерал к водителю, – давай вначале на кладбище. Только предварительно заедем за цветами…

Минут через двадцать генеральская «Волга» подъехала к кладбищенским воротам. Кривошеин вышел из машины и, держа в руках несколько алых роз, свернул в одну из боковых аллей.

Он не видел выскочившего из небольшого административного здания директора кладбища, которому сообщили о прибытии известного чёрного авто. Что-то впереди явно привлекло внимание генерала. Кривошеин нахмурился и заметно ускорил шаг. Лишь когда он остановился, наконец, у могил жены и матери, недоуменно осматривая соседний участок, подоспел директор.

– Здравствуйте, уважаемый Иван Фёдорович! – приветливо промурлыкал он.

– Не спеши радоваться, я пока своим ходом прибыл, – вместо ответного приветствия спокойно произнёс генерал и лишь теперь сурово взглянул на собеседника (тот сразу как-то съёжился и нервно сглотнул). – Что случилось? Куда делись могилы, что были здесь?

– Перезахоронили по просьбе родственников, – затараторил директор. – Всё официально: бумаги оформлены, как надо, и разрешение санэпидстанции. У них там кто-то умер, и родни, ещё живой, куча. А все хотят вместе, рядом. Вот им и выделили целую территорию в северной части. Там земли на всех хватит... Извините...

– Так это место теперь что, свободно?

– Никак нет. Уже продано.

– Когда ж успели? – Кривошеин вонзил в кладбищенского «коммерсанта» брезгливо-презрительный взгляд.

– А в тот же день, когда перезахоранивали, – по-прежнему суетливо ответил тот и отвёл глаза.

– Угу. И небось всё – под одну могилу, с мавзолеем из чёрного габбро? Может, ещё и моё место продашь?

– Да что вы такое говорите, товарищ генерал?! – взмолился директор. – И что я тут мог сделать? – кивнул он в сторону перерытого участка, – Меня же не спрашивают, меня только извещают!

– Кто?

– Кто... Начальство. Поставьте себя на секунду на моё место!

– Лучше я тебя в другое место посажу. Ладно, ступай, у меня мало времени!

Оставшись один, Иван Фёдорович положил цветы на могилу жены, затем – на могилу матери. Скромные надгробья были очень похожи, только у Лизы отсутствовал овал с её портретом. Просто потому, что он не нашёл подходящего фото.

Ему явилась вдруг совершенно неожиданная мысль: на фотографии мама была значительно младше Лизы на момент смерти, а сам он сейчас был раза в полтора старше, чем мама в тот далёкий и горестный день...

* * *

– Прибыли, товарищ генерал. – Голос водителя звучал необычно тихо. – Какие будут распоряжения?

– Распоряжения... – Кривошеин посмотрел на часы. – Сейчас четырнадцать сорок восемь. В семнадцать тридцать жду тебя здесь.

Выйдя из машины, он задрал голову и осмотрел огромное здание из красного кирпича. Мрачноватая архитектурка у этой медсанчасти. Впрочем, вон, родная эмвэдэшная больница выглядит не веселее – наверняка, один авторский коллектив работал. Ещё нужно не заблудиться и вход найти...

Однако вход нашёлся без труда. Не успел Кривошеин спуститься в просторный вестибюль, как к нему направился молодой человек, габариты и внешность которого не оставляли места сомнениям в его профессиональной принадлежности.

– Здравствуйте. Мне поручено вас встретить и проводить.

– Что ж... Провожай, раз поручено.

Они молча поднялись на лифте на пятый этаж, прошли по застеклённому коридору и остановились у одной из дверей.

«Красиво работают. Профессионально», – отметил про себя Кривошеин, не заметив по пути других охранников.

– Вам сюда, – произнёс его провожатый, трижды постучал и, чуть выждав, отворил дверь, которая тут же бесшумно закрылась, едва генерал вошёл.

У письменного стола в крутящемся кресле сидел человек. Он медленно повернулся, и несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза, оба испытывая, очевидно, схожие чувства.

– Ну, здравствуй, – сипловато произнёс наконец Кривошеин.

– Привет! – ответил Монах и закашлялся. – Давненько не виделись... Что в дверях замер? Захады, – пригласил он и, не без труда поднявшись, направился к двум креслам в углу, возле журнального столика, уставленного фруктами, закусками и бутылками.

– Хорошая у тебя охрана.

– Ага, только правильнее было бы сказать «почётный караул». На кой хрен мне теперь охрана, от кого меня охранять? От этих говнутиков, которые уже в курсе, что могут хорошо сэкономить, и ждут приглашения на мои похороны – как в дешёвой американской кине! – чтобы постным глазом проверить, хорошо ли закопали... – Кушнарёв налил себе водки. – Выпьешь что-нибудь, надеюсь? Или генералам «при исполнении» тоже не положено? – Он мотнул головой и криво ухмыльнулся. – Генерал... Надо же, кликуху дворовую и ту умудрился у меня стырить!

– Ну ты эти шутки брось, – вкрадчиво откликнулся Кривошеин. – Мне генерала дали, когда ты не то что «Генералом», «Сапёром» не был уже.

– Хм! Ладно, предположим. Так что тебе налить?

– Водки.

– Плиз... А я знал, что ты придёшь. Третьего дня сон видел, – Монах снова усмехнулся, – вещий... Помнишь, как Кащей мне зуб выбил? Вот эта «приятность» и приснилась вдруг. Сколько лет мучился, не мог тебе этого простить!

– Простить? Мне? Не понимаю, о чём ты…

– Конечно, не понимаешь!

– Вообще-то, у меня к тебе дело...

– Кто б сомневался. Только – не спеши, успеется. Вначале уж меня послушай, а то, знаешь ли, я тут на днях должен сдохнуть. Однако прежде чем доставить очень многим эту долгожданную радость, мне нужно кое-что успеть. Чего-чего, а чувства долга нам с тобою всегда было не занимать, а? – Кушнарёв поморщился и снова плеснул себе в рюмку. – Да, непросто это: на краю могилы заниматься делами мирскими. Мне бы священника позвать, а я вот среди тебя разъяснительную работу проводить должен! Дабы открыть глаза – так сказать, перед закрытием оных… – Несмотря на боль, он вопросительно-насмешливо взглянул на генерала: – Кстати, может, это помещение для беседы не очень подходящее?

– Отчего же?

– Оттого, что разговор наш – на данный момент, по крайности – только нас двоих касается и твоим слухачам его знать незачем.

Кривошеин достал из кармана пиджака миниатюрную плоскую коробку (не крупнее маленького диктофона или портсигара) и положил на стол.

– Если тебе так будет спокойнее, смотри на него. В принципе, это абсолютно всё равно, в кармане он, на столе или в тумбочке.

– Мне-то, как сам понимаешь, глубоко одинаково! О тебе забочусь, братишка. И всё же спасибо за откровенность – жест хотя и несколько театральный, но красивый. – Кушнарёв взял прибор в руки. – Надо же, и не весит почти ничего! Слушай, генерал, а ты не можешь мне такую штуку подарить, а? Денег не предлагаю – знаю вашу «пшепетильность». Я бы её с собой в гроб взял! Она мне там ой как пригодилась бы!

Он положил «штуку» обратно на стол и деланно рассмеялся, пытаясь растворить в этом припадке смеха очередной приступ боли.

– Почему ты отказываешься от уколов?

– Из вредности, – процедил Монах сквозь сжатые зубы, полуприкрыв глаза и играя желваками. Но едва боль отпустила, откинулся в кресле и неожиданно зло уставился на «братишку»: – Неужели за всю жизнь ты так и не понял? Мы же с тобой – как Мефистофель с Фаустом. Остаётся уточнить лишь «ху из ху?». Опять не врубаешься? Говорил я тебе когда-то: читай классику!

Он вздохнул, поднялся и сделал несколько шагов по палате.

– Ладно, поясню. Только – уговор: ты меня выслушаешь до конца, не перебивая. А я обещаю с твоим делом разобраться. Идёт? Тем более что и у меня к тебе дело есть. Правда, сильно подозреваю, «дела» наши, как всегда, общим делом окажутся.

– Что значит «как всегда, общим делом»? Ты о чём?

– Всё о том же... Дык как? Договорились?

– Хорошо, – пожал плечами Кривошеин. – Договорились.

– Ну, смотри! – не сводя с него глаз, проговорил Кушнарёв вполголоса. – Ты, конечно, товарищ во всех отношениях положительный и со всех сторон заслуженный, только...

Он наклонился и, в упор глядя на генерала, почти прошептал:

– ...за счёт чего и благодаря кому?

– Это вопрос?

– Если и вопрос, то риторический. Ты никогда не спрашивал себя, почему я стал тем, кем стал? Нет? А за что ты свои ордена да звания получал? Об этом тоже как-то не думалось?

– Не думалось. Но смею надеяться, что за дело.

Монах выпрямился и в очередной раз скривил губы в усмешке:

– Это ответ, а ты обещал молчать. Сейчас говорю я. Мы всё ж-таки не у тебя в кабинете беседуем, генерал, а у меня в палате. Чуть не сказал «в покойницкой». Уж поимей снисхождение...

Он сверкнул глазами и, наливая водку, произнёс едва слышно:

– А чтоб легче молчалось, помни, кто к кому пришёл!

Однако, выпив несчётную рюмку, не удержался, добавил – всё так же тихо:

– Могли ведь и не пустить...

Затем прошёлся по палате и после небольшой паузы заговорил вновь:

– Почти полвека! Тем кащеевским нокаутом ты, сам того не ведая, определил весь мой будущий путь! Просто не оставил выбора! Кащей, отца которого расстреляли за бандитизм ещё во время войны и который сам не расставался с финкой даже в постели, этот Кащей лежал в пыли, поверженный одним твоим ударом! А я, униженный навсегда, осознал вдруг, что ненавижу тебя! И себя – ещё больше! Ненавижу и презираю... Я еле сдерживался, сглатывая кровь и чувствуя – не боль, нет, а лишь как щекочет в носу... Но рядом стояла Лизавета. Это тебе было на меня начхать, а она, её глаза... Она меня жалела! Потом перевела взгляд на тебя... Да за один такой её взгляд я бы пять раз умер! А ты посмел этого вообще не заметить. Вот тогда, подняв кащеевский нож, я поклялся, и с Кащеем поквитаться, и тебе долг вернуть. С ним закрыть вопрос по-тихому, при помощи его же ножа, оказалось делом несложным. А вот с тобой... Много ты знаешь в боксе примеров, подобных моему: чтобы за пять лет «из грязи – в князи»? И всё – ради тех одиннадцати раундов нашего боя. Думал, положу тебя, и будем квиты – и за моё унижение, и за пять лет боксёрской каторги, и за Лизу... Что тебя выбрала... А вместо расчёта – утрата. И ведь не только Лиза! Ты же мать родную и ту у меня отнял! И превратился я, в одночасье лишившись всего, в изгоя, в волка-одиночку. В монаха-отшельника… Что мне оставалось делать при условии, что ты пошёл в милиционэры? Попробуй возразить что-нибудь!

– Я вообще не уверен, что нам нужно выяснять всё это. К общему знаменателю мы так и так не придём. Но если ты тем не менее настаиваешь, могу ответить. Никто тебя ничего не лишал, и жизнь свою ты – только ты, лично – принёс в жертву собственным комплексам, непомерным амбициям и фантастическому эгоизму. Смотри-ка, полвека простить не мог! Что прощать? То, что этот урод тогда тебе кису начистил? В этом я виноват? Или я тебя унизил навсегда, заступившись за Лизу? Выбора не оставил? Тем не менее ты его сделал, сам! Пять лет боксёрской каторги?! Из них по меньшей мере два – первых, самых трудных – кто с тобой нянькался почти каждый день по нескольку часов? А тебе бокс нужен был, оказывается, не затем, чтобы в очередной раз суметь за Лизу вступиться, маму или ребёнка соседского защитить. Ты поставил перед собой более «достойную» цель: замарать себя кровью того же Кощея да постараться мне морду набить при случае! Обиделся, что Лиза меня выбрала? А могло быть иначе? Ты же сам себя любил за десятерых! Всего лишился, мать отняли?! Нет, Володя, никто тебя не сиротил, ты сам отказался и от матери, и от семьи. Причём, как выяснилось, сделал это задо-о-о-лго до наших раундов. И уж если на то пошло, ещё большой вопрос, кто у кого маму отнял – с её инфарктом через два дня после твоего ухода и смертью меньше чем через год, в неполные сорок три. Так что, думаю, нам было бы правильнее сменить тему.

– Вполне возможно. Только не выйдет, братишка. Просто не получится. Я же сказал, мы всю жизнь – с рождения и до смерти, моей, по крайней мере, – как иголка с ниткой. Ежеминутно рискуя шкурой, за несколько лет я один сделал работу всей твоей конторы. Мне давно «почётного мента» дать надо было бы. Но награды за выдающиеся успехи в борьбе с питерским криминалитетом, ордена и звания получал ты. Я, руководствуясь своим фантастическим эгоизмом, под страхом смерти запретил тебя трогать, а ты вместо «спасибо» меня четверть века на нары отправить пытался, будучи человеком высоких моральных принципов... Нет, Ванёк, извини! Тему нам с тобой поменять уже не получится. Но и затягивать нашу беседу, пожалуй, не стоит. Считай всё мною сказанное сопроводительным комментарием к основной информации…

– Может быть, всё-таки ограничимся комментарием?

– А как хочешь, – неожиданно легко согласился Монах. – Просто мне казалось, настало время узнать тебе правду и о гибели Лизы, и о смерти твоего лепшего другана Бовкуна, так самоотверженно покончившего с Богомолом... Да и о Юрике, вашем общем сыночке, подозреваю, ты далеко не всё знаешь. – Он остановился напротив генерала. – Но если тебе это неинтересно – настаивать не стану.

Кривошеин и бровью не повёл, хладнокровно выдержав устремлённый на него, углем тлеющий взгляд. Однако они слишком хорошо знали друг друга. И Кушнарёв удовлетворённо хмыкнул, скользнув глазами по побелевшим фалангам пальцев генеральских рук, «спокойно» лежащих на подлокотниках кресла...