Главы 7 - 8 «Голые факты» – чистая смерть…

Около двух часов ночи к парадному подъезду дорогого казино в центре Петербурга подъехала шикарная иномарка. Пока «горилла»-водитель в безупречном костюме, выскочив из авто, обходил машину и распахивал заднюю дверцу, «орангутанг»-телохранитель, вышедший из заведения, держа руку за пазухой пиджака, подчеркнуто внимательно (эдак, почти по-голливудски показушно) осматривался по сторонам.

Наконец в дверях появился профессорского вида степенный «хозяин», лет пятидесяти пяти, который о чём-то неторопливо беседовал со своим заметно более молодым и энергичным спутником, одетым во всё светлое, лёгкое и дорогое. Вот они попрощались. Захлопнув за «профессором» дверцу, водитель поспешил на своё место, а «светлый молодец», приветливо улыбаясь, взмахнул на прощанье рукой. Однако за те несколько мгновений, что он смотрел вслед машине, улыбка сползла с его лица. Он достал сигарету, прикурил, щёлкнув золотым «Ронсоном», и, ухмыльнувшись непонятно чему, в сопровождении уже своих «бродяг», медленным шагом вернулся в казино.

________

Едва машина тронулась, «хозяин» приказал водителю:

– Давай-ка, Витя, покатаемся по городу, черпанём белой ночи.

И, помолчав, тихо, как бы про себя, добавил:

– На сон грядущий...

– Так мосты опять разведут!

– Вот и поспешай!

Когда минут через сорок они остановились около его дома на Васильевском, Профессор ещё с полминуты посидел с закрытыми глазами, откинувшись на сиденье и потирая пальцами переносицу.

– Ладно, – произнёс он наконец, как бы встряхнувшись, – счастливо, ребятки. Витя, завтра, то есть уже сегодня, можешь отсыпаться – мне ты не понадобишься. А ты, Лёша, в десять меняешь Арнольда в больнице…

И вдруг без малейшего перехода набросился на водителя:

– Почему опять эта музыка? Выруби радио, когда я говорю!

– Какая музыка, Геннадий Николаевич? Радио выключено, посмотрите!

– Ну, дык, включи, – ответствовал Геннадий Николаевич, выходя из машины.

В сопровождении Лёши-Кингконга он направился к дому, но у самого подъезда остановился и потянул охранника за рукав к большому сухому кусту:

– Смотри, эту сирень я сам посадил. Как она цвела, как благоухала! А нынче засохла почему-то, умерла... Знаешь, как обидно? Всё, идём уже! – приказал он, вероятно, самому себе.

Они поднялись на четвёртый этаж. Осмотрев квартиру, телохранитель пожелал хозяину доброй ночи и, закрыв дверь, быстро спустился к машине.

– Какой-то он в последнее время странный стал, да? – скорее констатируя, нежели спрашивая, изрёк Витя, когда Алексей сел в машину. И, заводя мотор, добавил:

– Как бы у моста торчать не пришлось!

Геннадий Николаевич открыл окно, облокотился на подоконник и, проводив глазами удаляющийся лимузин, покачал головой. Потом вдруг зажмурился и сдавил руками виски, как будто стремясь избавиться от нестерпимой боли. Опять! Опять звучала в ушах эта страшная музыка, эта ненавистная мелодия, сводившая с ума!

Он сделал глубокий вдох, медленно открыл глаза (а музыка звучала всё громче!) и, посмотрев на светлое июньское небо, также медленно перевёл взгляд вниз, на одинокий, серый скелет мёртвого куста сирени. Через мгновение этот куст неожиданно начал расти с неимоверной быстротой, увеличиваться и приближаться.

– Обидно!

Музыка оборвалась звуком упавшего с высоты человеческого тела.

Захлебнувшись темнотой, он ничего этого уже не слышал...

* * *

– Разрешите?

В кабинет начальника Регионального управления по борьбе с организованной преступностью генерал-майора Кривошеина вошёл человек в штатском.

– Да, полковник, прошу. – Кривошеин поднялся навстречу гостю, и они обменялись рукопожатием. – Так чем же заинтересовал ФСБ отрадный факт смерти очередного уголовного подонка? Не иначе, наследство большое оставил? Присаживайтесь.

Кривошеин нажал кнопку на селекторе.

– Подполковник Круглов, товарищ генерал.

– Олег, ты помнишь, что я тебя жду?

– Так точно, но вы назначили на десять, а сейчас... без семнадцати.

– Добро.

Кривошеин щёлкнул по другой кнопке.

– Слушаю, товарищ генерал.

– Сейчас подойдёт Круглов, и – у нас совещание.

– Понял. Телефоны тоже перевести?

– Да.

Отключившись от селектора, Кривошеин обернулся к гостю:

– Круглов исполняет обязанности начальника оперативно-следственного отдела, но при этом остаётся лучшим следователем Управления. Мне бы ещё пяток таких, – добавил он с неожиданной теплотой, – и можно спокойно на пенсию. Засиделся. Да, так и что же вас?..

Генерал не успел закончить фразу – в кабинет вошёл подполковник Круглов, высокий, подтянутый, по-спортивному крепкий. Хотя видевшие его впервые находили что-то неприятное, что-то отталкивающее в его внешности, в лице с перебитым носом и белым рубцом на левой скуле, в чересчур пристальном и слишком холодном взгляде.

– Знакомьтесь, господа-товарищи: полковник Белов – из ФСБ, – почти весело произнёс генерал и, после того, как офицеры пожали друг другу руки, уже серьёзно добавил: – Тоже интересуется Лобановым. Так что давай, Олег, всё, что мы имеем на сегодня.

– Лобанов Геннадий Николаевич, он же Лоб, он же Профессор, сорок второго года рождения… – начал Круглов.

Он достал документы и фотографии, принесённые с собой, и, раскладывая этот «пасьянс» на столе, продолжил:

– Был наделён редчайшими математическими способностями и удивительной склонностью к всевозможным махинациям и авантюрам. За три с половиной года экстерном закончил с отличием финансово-экономический институт и вскоре защитил диссертацию. Делал весьма успешную карьеру, однако, будучи начальником отдела в Управлении Гострудсберкасс, в 1973 году был арестован за соучастие в известной афере с лотерейными билетами ДОСААФ. По делу проходило – в Ленинграде и Москве – четырнадцать человек, большинство – высокопоставленные работники Минфина, Госкомлотереи и ДОСААФа. Шестерых из них расстреляли, остальных приговорили к различным срокам тюремного заключения. Лобанов получил пять лет строгого режима с конфискацией. Заключение отбывал в Коми. Там и познакомился с Монахом, который хотя ещё не короновался, тем не менее авторитетом был уже общепризнанным. С тех пор – почти четверть века – они не расставались. Лоб являлся не просто другом – может быть, единственным другом – Монаха, он был «казначеем». Причём не только держал кассу, но и вёл всю бухгалтерию Монаха, а это... – Круглов запнулся и слегка пожал плечами, – я думаю, уровень графа Монте-Кристо. Минимум. Вас ведь, очевидно, именно это интересует? – обратился он к Белову.

– Это длительное время не даёт спать подполковнику Никитину из УБЭП, – не без скрытой иронии ответил тот, – и мои коллеги из Управления экономической контрразведки, насколько мне известно, занимаются этой темой. У меня же несколько иной профиль.

– Если вас не очень затруднит, подполковник Круглов, – сверкнул глазами на своего подчинённого Кривошеин, – продолжайте по существу и без вопросительных предложений, по возможности.

– Извините. Так вот, к вопросу о деньгах, судимости Лобанова и его дружбе с Монахом. Дело в том, что у Лобанова почти ничего не конфисковали – ну, за исключением мебели там да всяких бытовых мелочей. У него просто ничего не нашли: ни денег, ни ценностей. Этим, а так же тем, что среди подсудимых он был самым... нижним чином в «табели о рангах», и объясняется тот факт, что он получил меньше всех по приговору. Но! Во-первых, дело рассматривалось как групповое, основного организатора так и не удалось выявить. Поэтому, собственно, и мера наказания определялась не столько степенью вины подсудимого, сколько уровнем занимаемой им до ареста должности – замминистра расстреляли среди прочих. Однако, по общему убеждению следователей и по линии Генпрокуратуры, и по линии КГБ, главарь определённо был. Во-вторых, больше половины похищенных средств так и не смогли найти. Притом что в казну было возвращено больше миллиона рублей! В-третьих...

– Понятно, – перебил генерал, – мысль ясна: Лобанов поделился «кассой» с Монахом, заложив основной фундамент их совместного будущего могущества. Возвращаемся в день сегодняшний!

– Вчера, точнее, позавчера ночью, Лобанов неожиданно покончил с собой, выбросившись из окна своей квартиры на Васильевском острове. И хотя окончательного акта экспертизы ещё нет, тот факт, что он покончил с собой, а не был убит, у меня лично сомнений не вызывает. Тем не менее, в свете событий последнего времени, я также убеждён: эту смерть нельзя считать случайной...

– Ты опять за своё? – снова перебил Кривошеин.

– С вашего разрешения, – обратился к нему Белов, – пусть подполковник выскажется до конца.

– У подполковника, видите ли, в последнее время появился нездоровый интерес к мистике и наметилась тяга к оккультизму, что явно не идёт на пользу делу и вряд ли будет вам интересно.

– Извините, товарищ генерал, – твёрдо произнёс Круглов, – но я хочу изложить только голые факты, которые объяснить с позиций доисторического материализма довольно сложно. Если б вы смогли помочь мне это сделать, я был бы только признателен.

– Доисторического, говоришь? Ах ты, миляга! – Генерал смерил подчинённого «ласковым, беззлобным» взглядом и перевёл глаза на гостя. – А говорят, у нас демократии мало. Вот вы, полковник, могли бы позволить себе подобную заявочку в разговоре с вашим, куда более молодым, чем я, начальником? Ну давай, сынок, – он вздохнул, – излагай свои голые факты!

– Как известно, в последнее время на преступный мир нашего региона неожиданно обрушилась «смертельная эпидемия». – Хладнокровие подполковника не уступало генеральской сдержанности. – При этом почти во всех случаях смерть носит естественный или, по крайней мере, ненасильственный характер. Помнится, на одном из оперативных совещаний вы, товарищ генерал, даже пошутили по этому поводу, что наконец-то Бог шельму отметил и что если так будет продолжаться, то мы можем вскорости без работы остаться...

– Да уж, – с откровенной иронией изрёк Кривошеин, – этот голый факт подтверждаю, было такое.

– Да, товарищ генерал, – парировал Круглов, – это было после того как стало известно, что Зимин, он же Чара, умер во время операции по поводу перитонита, неожиданно прорвавшегося прямо во время торжества по случаю его пятидесятипятилетия.

Круглов нарисовал на листе бумаги кружок и, надписав его: «Зимин», продолжил:

– А за десять дней до этого, так же неожиданно, от инфаркта умер Баташов. – Второй кружок. – Не прошло и недели, как после зиминских поминок, проходивших там же, где юбилей, – на его даче в Комарове, – разогретые сотоварищи, отправившись на ночь глядя по морозцу на Щучье озеро освежиться, потеряли Ивцова, который фантастическим образом, незаметно для остальных провалился под лёд. Тело его выловили и идентифицировали лишь два месяца спустя. – Новый кружок. – Затем двое – Никешин, он же Гора, и Самсонов, он же Самсон, проживавшие, кстати, в одном доме, – были госпитализированы в НИИ имени Бехтерева с одинаковым диагнозом: отягощённая паранойя. Этот случай хотелось бы выделить особо. Первым привезли Никешина. Однако, несмотря на интенсивную терапию и круглосуточное наблюдение на так называемом «заднем коридоре», на четвёртый день утром он был обнаружен мёртвым в своей постели. Врачи считают, что Никешин умер во сне от страха. – Очередной кружок. – И в тот же день туда же, в первое отделение института Бехтерева, как я сказал, с аналогичным диагнозом был доставлен его многолетний друг, соратник и сосед Самсонов. Он, на сегодняшний день, ещё жив, но уже более месяца никого не узнаёт, не разговаривает, подобно коматозникам, находится на искусственном кормлении. Короче, абсолютно невменяем. Медики утверждают, что процесс принял необратимый характер. – Кружок. – Чуть больше двух недель назад Косов, он же Ноздря, был застрелен на охоте собственным сыном. Несчастный случай чистой воды. – Ещё один кружок. – И наконец, вот теперь – самоубийство Лобанова. – Опять кружок. – Я бы с удовольствием разделил материалистический взгляд на складывающуюся в итоге ситуацию, товарищ генерал, если бы не одна маленькая деталь, связывающая эти такие разные смерти в единый двойной морской узел...

Подполковник соединил перечёркнутые кружочки между собой, а в центре нарисовал красным фломастером – покрупнее – квадрат и надписал его: «Монах».

– Это – основа основ власти Монаха, его ближний круг... Которого больше просто не существует. И это уже позволяет говорить о том, что перечисленные смерти – не череда совпадений, а вполне очевидная система бандитского передела, чреватого очень серьёзными последствиями.

Кривошеин (давно уже вставший из-за стола и прохаживавшийся по кабинету) остановился у окна и какое-то время молча смотрел на улицу. Затем тихо сказал: «Садись, сынок...», взял на подоконнике пластмассовую леечку и полил великолепный мандарин с аппетитно розовеющими плодами. Только после этого он обернулся, уперев долгий взгляд «глаза в глаза» в Белова и вдруг усмехнувшись, по-прежнему тихо произнёс:

– Так вот она, истинная причина вашего визита, полковник?!

Белов кивнул:

– Точно так. И для начала хочу сделать маленькое дополнение к сказанному подполковником, так сказать, последний мазок в нарисованной им столь наглядной картине.

– Ну да, – «пошутил» генерал, медленно направившись к своему месту за столом, – чутьё мне подсказывает, что ваше маленькое дополнение вкупе с его маленькой деталью создадут гигантскую проблему... – Он сел в кресло и тяжело вздохнул. – Ладно, это я так, ворчу по-стариковски. Продолжайте.

– Позвольте, подполковник, ваш фломастер? – обратился Белов к Круглову и... жирно, крест-накрест перечеркнул красный квадрат в центре нарисованной тем схемы. – Несколько дней назад, – пояснил офицер ФСБ, – в онкологическом центре в Песочной Владимиру Алексеевичу Кушнарёву подтвердили поставленный в городской онкологической больнице диагноз: меланобластома. Копия заключения у меня с собой. – Он достал документ. – Это одна из разновидностей скоротечной формы рака. В Песочной Монах оставаться не захотел и был, по его желанию, переведён в медсанчасть, где два года назад его оперировали по поводу язвы. Там он находится и сейчас, в девятнадцатой палате на терапевтическом отделении, естественно, под круглосуточной охраной своих бойцов.

– Я же говорил... – Однако Кривошеину явно было уже не до шуток. – Значит, нашлась-таки некая сила, оказавшаяся способной расправиться с Монахом. Вот так вот, вдруг, по щучьему велению. А мы – ни сном ни духом!

– Почему «ни сном ни духом», товарищ генерал? – возразил Белов. – Если мы порознь, взаимонезависимо и самостоятельно пришли к одному и тому же – почти фантастическому – заключению, значит, наши ведомства вполне дееспособны. У нас, может быть, несколько разнятся взгляды на перспективное развитие событий. В этом смысле, конечно, хотелось бы прийти к общему знаменателю и выработать максимально результативный план совместных мероприятий, дабы не допустить дестабилизации складывающейся ситуации, и, по возможности, малой кровью.

– Что вы имеете в виду? – спросил Кривошеин.

– Я имею в виду, товарищ генерал, что бандитский передел, являющийся основной проблемой для вас – РУБОП в целом и подполковника Круглова в частности, – для моего ведомства вопрос не первостепенный. Рано или поздно это должно было произойти: короли, в том числе и преступные, не бессмертны. Но одно дело, когда они умирают естественным образом: от пули или по болезни, и совсем другое – вот так, как вы точно выразились, по щучьему велению. Сегодня некто расчищает себе путь, избавляясь таким... нетрадиционным методом от своих конкурентов в преступной среде, а завтра ему захочется попробовать себя в политике или на государственном поприще! Почему нет? Аппетит, как известно, приходит во время еды. А тут такой соблазн: сто процентов гарантии недоказуемости и безнаказанности! Кто ж устоит? И вот не допустить не только малейшего поползновения преступников в этом направлении, а обезвредить их до того, как подобная мысль вообще мелькнёт в их мозгах, – задача, поставленная моим руководством. Так что, развивая аллегорию, товарищ генерал, ваша цель – Емеля, моя – щука, а путь у нас – один…

– М-да. Видно, мне, с моим «доисторическим» мышлением, и впрямь пора на пенсию.

– Поработаем ещё, товарищ генерал! – откликнулся Круглов и осёкся под начальственным взглядом.

– Как я понимаю, – хмуро адресовался Кривошеин к Белову, – у вас уже разработан какой-то предварительный план?

– Конечно. Только... Как ни крути, а начать следовало бы с Монаха. Но мы даже его палату оборудовать не успели – так всё неожиданно случилось. Телефон он сразу отключил. Лишь через сотовый и пеленгуем, с нулевым КПД. Дважды пытались к нему пробиться – тщетно. Прямо хоть бери у вас ОМОН и штурмуй палату. Законным путём к нему уже не подъедешь – с таким диагнозом. При этом нельзя не отметить: силён. Уже испытывая нешуточные боли, категорически отказывается от инъекций – ну, от морфиносодержащих препаратов. Врач говорит, впервые такое наблюдает. Спрашивает Монаха, почему он так себя истязает, а тот скрипит зубами, но отвечает с улыбкой: «Милый доктор, наркотики – единственное зло, которому не удалось со мной договориться». Только водку пьёт. Да, он, думаю, смог бы дать нам ниточку, за которую можно было потянуть...

– Что ж, – как-то странно, почти через силу, проговорил Кривошеин, – тогда предлагаю прерваться и перенести продолжение нашего «Совета в Филях» на завтра, скажем, на восемнадцать ноль-ноль. Что смотрите, как рябчики на папашу? Поработаю Хоттабычем, уговорили: встречусь с этим ... типом. В какой он санчасти?

– Товарищ генерал... – с сомнением начал Белов.

– Давайте адрес! – отрезал тот.

________

Спустившись по гранитным ступеням здания на Литейном, полковник Белов сразу же свернул налево, за угол и направился к стоящему неподалёку синему «форду». Из машины навстречу ему вышел молодой человек.

– Надеюсь на вас, лейтенант, – вполголоса произнёс Белов и, сев за руль, опустил стекло. – Однако напоминаю: вы имеете дело с крепким профессионалом. Если он что-то учует, не сносить вам обоим головы. Связь – круглосуточная, так что не стесняйтесь меня информировать.

– Ясно, товарищ полковник!

Машина мягко тронулась в сторону Таврического. Проехав пару кварталов, Белов достал трубку:

– Всё в порядке. Да, сегодня… Думаю, часа через два...

________

А генерал Кривошеин, оставшись один, вновь подошёл к окну да так и застыл, устремив слепой взгляд на улицу. И никак не отреагировал на позывные селектора. Когда же минуту спустя в кабинет осторожно заглянул помощник, Иван Фёдорович, не оборачиваясь и внешне спокойно проговорил:

– Меня нет и сегодня не будет. И вызови, пожалуйста, мою машину.