Глава 47 в сумерках

Отпустив Свинцова, Олег позвонил домой.

«Здравствуйте! Нас нет, однако вы оставьте!» – голосом жены приветствовал его автоответчик.

– Свет очей моих, – проговорил он с улыбкой, – возьми трубочку, сделай милость. Это же я, нерадивый!

– Не знаю, мужчина, куда вы звоните, – отозвалась Светлана подчёркнуто официально, – но попали в центр по реабилитации брошенных жён и восстановлению девственности.

– Вам амбалы в охрану не требуются? – попытался он ответить в тон жене.

– Нет, – неожиданно рассмеялась она, – вот уж кто нам точно не требуется, так это амбалы.

– Я что, умудрился, против обыкновения, удачно сострить, Свет мой?

– Ты превзошёл самого себя, милый. В твоём возрасте пора уже знать, что означает слово «амбал» в действительности.

– Дык просвети серость непутёвую.

– С радостью просвещаю: амбал – это кастрированный поросёнок. Так что, в крайнем случае, можем обсудить тему хряка. Как я понимаю, – Светлана попыталась вернуть голосу временно утраченную строгость, – тебя сегодня можно снова не ждать, изверг?

– Я буду опять очень поздно, – виновато вздохнул Олег и тихо добавил: – Не сердись, пожалста, лучезарная моя, а?

– Постараюсь, – так же негромко ответила Светлана после секундной паузы. – Ты хоть пообедать не забыл?

– Набил себя пельменями на год вперёд...

Повесив трубку, он хотел было набрать номер Саныча, но передумал: если ведун и дома, то наверняка спит.

Олег вновь тяжело вздохнул и приступил к составлению документов для генерала.

* * *

Иван Фёдорович с ещё более посеревшим лицом выключил видеомагнитофон, откинулся в кресле и минут пять сидел с закрытыми глазами, до боли сжав челюсти и не чувствуя этой боли.

Плёнка, которую он просмотрел накануне дома, несомненно, была из той же «парамоновой серии», что и видеоматериалы, приложенные к докладу Егорова. Откровенная порнография и садизм. Чего стоила только одна сцена, когда несчастную, окровавленную девочку лет шестнадцати, насилует... огромный мраморный дог!

Не один год уже правоохранительные органы – от налоговой и таможенной служб до милиции и ФСБ – вели борьбу с пресловутым «Русским Парамоном», подпольной кинофирмой по производству всей этой мерзости.

Проводились совместные локальные и крупномасштабные операции, была задействована большая агентурная сеть, задерживались и изымались крупные партии видеокассет (а в последнее время – и дисков), обнаруживались и уничтожались склады готовой «продукции», были арестованы и осуждены десятки курьеров и дилеров...

Однако всё это не являлось даже полумерами, поскольку так и не удавалось установить ни того «хозяина», который за всем этим стоял, ни того изверга-«автора», который снимал это – из груди Кривошеина вырвался сдавленный стон – элитарное кино.

Он тяжело поднялся из кресла, вернулся в кабинет и, сев за стол, вновь придвинул к себе доклад Егорова.

«...Кроме того, установлено, что “Русский Парамон“ входит в десятку крупнейших поставщиков “живого товара“ в публичные дома Европы, Азии и арабского Востока... Только за последние полтора года РУБОП-ОМОН совместно с ФСБ провели шесть полномасштабных операций. В результате были освобождены более девяноста “наложниц“, многим из которых не исполнилось и восемнадцати лет... Преступники презрительно называли их “посылками“... Большинство из них попросту похищались из ночных клубов и дискотек...»

Перелистав ещё несколько страниц, генерал Кривошеин захлопнул папку и замер в задумчивости, уставив глаза в пространство.

«Как ты думаешь, – вновь припомнились ему слова Монаха, – почему я взял твоего сыночка «под крыло»? И почему не согласился – тогда, в кабаке – на предложение этого прибалтийского «джинна», который взамен просил всего-то башку того же Юрика?»

Да, сам стоя на краю могилы, этот эгоцентрист, похоже, сумел напоследок одним ударом не только поставить крест на всей его предыдущей жизни, но и перечеркнуть самую возможность продолжения жизни, ещё ему остававшейся.

Впрочем, не стоит преувеличивать. Ведь объективно – он лишь констатировал факты, освещал, так сказать, реальное положение вещей. Выяснял «ху из ху»!

Иван Фёдорович горько усмехнулся про себя, вспомнив, как пару часов назад пытался поучать Олега Круглова с его уголовником-одноклассником! А сам-то! Хорош «генерал»: жертва-жена, преступник-брат, предатель-друг, садист-сын... Готовый сюжет для бульварного романа!

Он порывисто выдвинул ящик стола и, застыв взглядом на лежащем там пистолете, ещё с минуту о чём-то размышлял. Затем, приняв, очевидно, какое-то решение, медленно задвинул ящик обратно.

* * *

Он открыл глаза и сразу взглянул на часы: четверть одиннадцатого. Как и следовало ожидать, Олег задерживался, но он не был за это на него в претензии, поскольку в результате получил возможность поспать даже чуть дольше, чем рассчитывал, – почти четыре часа. А главное (он с удовольствием потянулся) – вполне достаточно, чтобы почувствовать себя вновь готовым «к труду и обороне». Тем паче, теперь можно сосредоточиться в основном на «труде» – после встречи и разговора с Агатой.

Их связывало нечто большее, чем просто дружба или любовь. Агата была, пожалуй, единственным человеком, общаясь с которым, он мог – несмотря на разницу в возрасте, воспитании, образовании, уровне так называемой общей культуры – позволить себе оставаться самим собой и не бояться даже самых страшных откровений. Впрочем, иначе и быть не могло, принимая во внимание обстоятельства их знакомства и ту... врождённую аномалию, которую он всегда чувствовал в себе, но не мог толком ни объяснить, ни, тем более, распорядиться. А за подобное непонимание, как и за всё в жизни, тоже нужно было платить, точнее – расплачиваться. Причём по самому большому счёту!

Он поднялся с тахты и, слегка отодвинув полог гардины, тихо вошёл в альков. Здесь царила абсолютная, прямо-таки могильная темнота. Хотя ему это, видимо, не очень мешало. Щёлкнув зажигалкой, он поднёс её к одной из «долгоиграющих» свечек в металлических плошках, которые стояли на маленьком столике у стены. Собственно, здесь больше ничего и не было, кроме этого старинного столика. Если не считать висящей над ним большой фотографии, на которой уже через несколько секунд – в неверном, мерцающем свете крохотного пламени – почти мистическим образом «проявилось» совсем юное лицо девушки с грустными и не очень детскими глазами...

* * *

Олег приехал около одиннадцати.

– Извини, что так поздно, – начал он с порога. – Я хотел позвонить, предупредить, но решил, что ты спишь, и...

– Правильно решил, – перебил Саныч. – У тебя тоже видок не в меру лирический. Сам-то успел поспать?

– Если и успел, – устало улыбнулся Круглов, – то уже не помню.

– Во-во, как в «Солярисе»: «Хороший ты человек, только плохо выглядишь.» Голоден?

– Нет, спасибо. От чего бы не отказался, так это – от твоего кофейка.

– Cамо собой. Мой руки.

Пару минут спустя, поздний гость вошёл на кухню, держа в руках небольшой дипломат. Хозяин уже колдовал над джезвой у плиты.

– Как будто и не уезжал, – вынув из кейса пару лимонов и бутылку коньяка, Олег собрался было сесть.

– А чашки? – не оборачиваясь, распорядился Саныч и, не отрывая глаз от закипающего кофе, спросил:

– По какому поводу проставляешься?

– Есть повод, – ответил Круглов, доставая и ставя на стол уже знакомые керамические чашки. – А рюмки?.. Уже вижу! Я теперь твой должник на ближайшие лет двести.

– Смотри, поймаю на слове, – хитро взглянул на него Саныч. – Садись, наконец!

Он налил кофе и занял место напротив.

– Ну, повествуй об успехах.

– Их так много, что я опять не знаю, с чего начать...