182Бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все

крутом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли

все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до

которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и

украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший

дождь.

№42

Удивительные постройки. Я, когда их увидел, испытал странное

чувство: казалось, родившись, я уже знал, что они есть...

В солнечный, хороший день пролетаем над Регистаном. Голу-

бые постройки похожи на корабли, приплывшие неизвестно откуда

и ставшие тут среди домиков и суетливых лодок-автомобилей. Мат-

росов давным-давно уже нет, а корабли целы. Странные палубы,

трубы, голубая обшивка бортов... Древняя голубая флотилия стоит

на площади посреди Самарканда.

Каждый день с утра на этой площади собираются приезжие люди.

Не удивляйтесь, если услышите тут разговор по-французски, если

гость назовется жителем Лондона, Праги, Ростова, Семипалатинс-

ка, Гомеля. Везде живут любопытные люди, для которых минута

перед этими приплывшими из веков «кораблями» — одна из радос-

тей жизни.

Регистан (так по-узбекски называется площадь) — первое место,

куда направляется приехавший в Самарканд. Отсюда начинают зна-

комство с удивительным городом.

За площадью в садике — чайхана. Два деревянных столба, изук-

рашенных резчиком и червоточиной, подпирают крышу древней хар-

чевни. Прямо на улице жарятся шашлыки, в огромном котле заки-

пает шурпа. Синий пахучий дым стелется между деревьями у чайха-

ны. А далее, за коробками новых домов, — древний жилой

Самарканд. Дома с плоскими крышами прилипли друг к другу. Ка-

жется, ступи на одну крышу — и пошел, весь город по крышам

перебежишь. Улицы извилисты, с тупиками — идешь неизвестно

куда.

Минутах в тридцати ходьбы от площади видишь вокруг над дере-

вьями и домами огромный голубой купол. Сразу вспоминаешь ког-

да-то прочитанное: «Если исчезнет небо — купол Гур-и-Эмира заме-

нит его».

Под куполом лежат кости знаменитого Тамерлана, почитавшего

Самарканд единственной столицей земли.

!83№43

Как мне кажется, я пользуюсь уважением между моими товари-

щами учениками. Конечно, не без того, чтобы на это не оказывал

влияние мой, сравнительно с ними, солидный возраст: во всей ака-

демии один только Вольский старше меня. Этот Вольский — отстав-

ной офицер, господин лет сорока пяти, с совершенно седой голо-

вой. Он упорно работает: летом с утра до вечера пишет этюды во

всякую погоду, с каким-то самоотвержением; зимою, когда свет-

ло, — постоянно пишет, а вечером — рисует. В два года он сделал

большие успехи, несмотря на то что судьба не наградила его особен-

но большим талантом.

Вот Рябинин — другое дело: чертовски талантливая натура, но

зато лентяй ужасный. Я не думаю, чтобы из него вышло что-нибудь

серьезное, хотя все молодые художники — его поклонники. Особен-

но мне кажется странным его пристрастие к так называемым реаль-

ным сюжетам: пишет лапти, онучи и полушубки, как будто мы на

них не насмотрелись в натуре. А что главное, он почти не работает.

Иногда засядет и в месяц окончит картину, о которой все кричат как

о чуде, находя, впрочем, что техника оставляет желать лучшего (по-

моему, техника-то у него очень и очень слаба), а потом бросит пи-

сать даже этюды, ходит мрачный и ни с кем не разговаривает, даже

со мной, хотя, кажется, от меня он удаляется меньше, чем от дру-

гих товарищей. Странный юноша!

Удивительными кажутся эти люди, не могущие найти полного

удовлетворения в искусстве. Не могут они понять, что ничто так не

возвышает человека, как творчество.

№44

Сорока вздрогнул. Раздался гулкий протяжный удар, точно тя-

желый артиллерийский залп. Где-то рассеялась ледяная громада, сжа-

тая морозом. Отраженное дальними льдами упругое эхо с рокотом

далеко покатилось по водяной глади.

На мгновенье он как бы очнулся. К удивлению, никак не мог

разодрать глаз: они точно слиплись. И, как далекая зарница в глухую

полночь, мелькнуло смутное сознание опасности. В воздухе опять

повисла мертвая тишина, и прежнее состояние овладело им. Ему

надоело поднимать свои отяжелевшие веки. Опять дрема отуманила

голову, и несвязные думы, точно легкие тени в лунную ночь, бежа-

ли смутной вереницей. Чудилось ему, что ожило мертвое море и

тихо дышало бесконечным простором и тонкий пар его дыхания