357Турком, потому что действительно происходил от пленной турчан-

ки, был по душе художник во всех смыслах этого слова, а по зва-

нию — черпальщик на бумажной фабрике у купца.

Яков помолчал, взглянул кругом и закрылся рукой. Когда же

наконец Яков открыл свое лицо — оно было бледно, как у мертвого;

глаза едва мерцали сквозь опущенные ресницы. Он глубоко вздохнул

и запел... Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось,

не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно

залетел случайно в комнату. Странно подействовал этот трепещу-

щий, звенящий звук на всех нас; мы взглянули друг на друга, а жена

Николая Ивановича так и выпрямилась... За этим первым звуком

последовал другой, более твердый и протяжный, но все еще, види-

мо, дрожащий, как струна, когда, внезапно прозвенев под силь-

ным пальцем, она колеблется последним, быстро замирающим ко-

лебанием, за вторым — третий, и, понемногу разгорячась и расши-

рясь, полилась заунывная песня: «Не одна во поле дороженька

пролегала», — пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. Я,

признаюся, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и

звенел как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болез-

ненным; но в нем была неподдельная глубокая страсть, и молодость,

и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная

скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем

и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны.

Песнь росла, разливалась. Яковом, видимо, овладело упоение: он

уже не робел, он отдавался весь своему счастью; голос его не трепе-

тал более... Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех

нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, на-

шим молчаливым, страстным участием.

№46

Суходол

Разразился ливень с оглушительными громовыми ударами и ог-

лушительно быстрыми, огненными змеями молний, когда мы под

вечер подъезжали к Суходолу. Черно-лиловая туча тяжело свалилась

к северо-западу, величаво заступила полнеба напротив. В стороне

от дороги, у самого поворота в Суходол, увидали мы высокую и

престранную фигуру не то старика, не то старухи. Затемно приехали

в усадьбу, где от дедовского дубового дома, не раз горевшего, ос-

тался вот этот, невзрачный, полусгнивший. Запахло самоваром,посыпались расспросы. Мы пошли бродить по темнеющим горницам,

ища балкона, выхода на галерею и сад. В углу прихожей чернел

большой образ, толсто окованный серебром и хранивший на оборот-

ной стороне родословную господ, писанную давным-давно. Доски

пола в зале были непомерно широки, темны и скользки. Пахло

жасмином в старой гостиной с покосившимися полами. Сгнивший

серо-голубой от времени балкон, с которого, за отсутствием ступе-

нек, надо было спрыгивать, тонул в крапиве. Только сад был, ко-

нечно, чудесный: широкая аллея в семьдесят раскидистых берез,

дремучие заросли малины, акации, сирени и чуть ли не целая роща

серебристых тополей.

А в полдень по-прежнему озарен был сумрачный зал солнцем,

светившим из сада. Цыпленок, неизвестно зачем попавший в дом,

сиротливо пищал, бродил по гостиной. Уже исчезали те немногие

вещественные следы прошлого, что заставали мы в Суходоле. Дом

ветшал, оседал все более.

Долги, тяжки были зимы. Холодно было в разрушающемся доме.

По вечерам еле-еле светила единственная жестяная лампочка. Ста-

рая няня сидела в странном полусвете, доходившем из дома во

внутренность ее ледяной избы, заставленной обломками старой ме-

бели, заваленной черепками битой посуды, загроможденной рух-

нувшим набок старым фортепиано.

№47

Семи лет Андрейка уже во всем помогал деду. Вставали они рано —

часа в три утра. Андрейка торопливо плескал себе в лицо холодной

водой, вытирался подолом рубашки, торопливо крестился на ту часть

неба, где горела утренняя заря, и, перевирая, читал «Отче наш» и

«Свят, свят» — две молитвы, которые он только и знал.

И на море и дома дед заставлял Андрейку делать все наравне с

собою: править парусами, грести, чинить, собирать, тянуть, спус-

кать сети, обирать рыбу. И Андрейка все делал, надрываясь от непо-

сильной работы. За малейший промах, недосмотр дед жестоко нака-

зывал Андрейку. Стоило мальчику на море неверно положить руль

или не вовремя подобрать парус, как дед подымался и тут же, не

говоря ни слова, беспощадно сек мальчика просмоленной веревкой,

от которой никогда не заживали рубцы. У Андрейки было худенькое

загорелое личико, и сам он весь был маленький и худенький.

Жизнь у него проходила однообразно, кругом было только море,

небо, степь да берег. Берег был голый, обнаженный, с размытыми

!9устьями оврагов, с песчаными косами и отмелями. Но все это

однообразное пустынное пространство для Андрейки было населено

и оживлено.

По степи, посвистывая, бегали или, как столбики, стояли у

своих нор суслики; в воздухе, мелькая по иссохшей траве, плавали

коршуны, ястребы; по курганам угрюмо чернели степные орлы. Над

песчаным берегом носились крикливые белые чайки, подбирая выб-

рошенную из сетей рыбу, иногда чуть не выхватывая ее из рук рыба-

ков; весною и осенью стоял несмолкаемый гам и шум от бесчислен-

ной перелетной птицы.

Но более всего было населено море. Тут стадами ходили стерля-

ди, осетры; в песке кишели мириады водяных вшей, ползали кра-

бы. В конце июля море начинало цвести и по ночам светиться.

Этот странный колеблющийся, то вспыхивающий, то угасающий

голубовато-зеленый свет казался Андрейке таинственно связанным

со всеми покойниками и утопленниками, которые нашли могилу в

море.

Дед Агафон был молчалив и угрюм, но когда речь заходила об

обитателях моря, морщины у него разглаживались, серые глаза доб-

родушно смотрели из-под нависших бровей, и он был готов расска-

зывать по целым суткам.

№48

Сегодня я чувствую себя так, как будто бы гора свалилась с моих

плеч. Счастье было так неожиданно! Но не стыдно ли радоваться

смерти бедной тетки только потому, что она оставила наследство,

дающее мне возможность бросить службу и вполне отдаться моему

любимому занятию. Теперь я свободен, я художник!

Мне захотелось уйти куда-нибудь подальше от людей и от Петер-

бурга; я взял краски и отправился на взморье. Вода, небо, сверкаю-

щий вдапи на солнце город, синие леса, окаймляющие берега зали-

ва, верхушки мачт на кронштадтском рейде, десятки пролетавших

мимо меня пароходов и кораблей — все показалось мне в новом све-

те. Все это мое, все это я могу схватить, и бросить на полотно, и

поставить перед изумленною силою искусства толпою. Правда, не

следовало бы продавать шкуру еще не убитого медведя; ведь пока я —

еще не бог знает какой великий художник...

Лодка быстро разрезала гладь воды. Лодочник, рослый, здоро-

вый и красивый парень в красной рубахе, без устали работал весла-

ми, то нагибаясь вперед, то откидываясь назад. Солнце закатывалосьи так эффектно играло на его загорелом лице, что мне захотелось

набросать его.

— Перестань грести, посиди минутку смирно, я тебя напишу, —

сказал я.

Он бросил весла.

— Ты сядь так, будто весла заносишь.

Он взялся за весла, взмахнул ими, как птица крыльями, и так и

замер в прекрасной позе. Я быстро набросал карандашом контур. С

каким-то особенным радостным чувством я смешивал краски.

Лодочник скоро начал уставать: его удалое выражение лииа сме-

нилось скучным, он стал зевать, складки рубахи совсем пропали.

Конечно, я не стал читать ему лекции о значении искусства, а

только сказал, что за эти картины платят хорошие деньги. Лодочник

был совершенно удовлетворен и больше не разговаривал. Этюд вы-

шел прекрасный (очень красивы эти горячие тона освещенного захо-

дящим солнцем кумача), и я возвратился домой совершенно счаст-

ливым.

№49

Перед охотой

Покамест дорога шла близ болот, в виду соснового леса, все

время отклоняясь вбок, мы зачастую вспыхивали целые выводки

уток, приютившихся здесь.

Мой спутник провожал глазами каждую птицу и втайне обдумы-

вал план нашей будущей охоты. Заметив где-нибудь утиные стаи, он

просил шофера остановиться, и мы подолгу и вволю любовались не

в меру беспечными утками, плавающими посередине тростников.

Приятно было видеть такое обилие дичи, и мы вовсе не обраща-

ли внимания на мошек и комаров, которые вперемешку летали вок-

руг и облепляли нас, лишь только мы останавливались.

Движение вперемежку с остановками развлекало нас, несмотря

на громадную потерю времени. Мой спутник признался, что нигде

и никогда не видел такого множества дичи, и добавил, что эти мес-

та, знакомые ему до сих пор только понаслышке, поистине велико-

лепны для охоты и по праву могут рассчитывать на широкую извест-

ность.

Наконец, миновав болота, мы пересекли небольшую, но глубо-

кую речонку, которую без риска не перейдешь вброд, и поехали в

сторону. Мало-помалу дорога стала подниматься, и мы въехали в