141Я жил на окраине парка, примыкавшего к негустому смешанно-

му лесу; дощатая дача моя была не достроена, неконопаченые сте-

ны, неструганые полы, мебели почти никакой. От сырости, по-

видимому никогда не исчезавшей, мои сапоги, валявшиеся под кро-

ватью, обрастали бархатом плесени.

Все лето почти непрестанно шли дожди. Бывало, то и дело в

яркой синеве скапливались белые облака и вдали перекатывался гром,

потом начинал сыпать сквозь солнце блестящий дождь, быстро пре-

вращавшийся от зноя в душистый сосновый пар. Как-то неожидан-

но дождь заканчивался, и из парка, из леса, с соседних пастбищ —

отовсюду снова слышалась радостная птичья разноголосица.

Перед закатом по-прежнему оставалось ясно, и на моих дощатых

стенах дрожала, падая в окна сквозь листву, хрустально-золотая сет-

ка низкого солнца.

Темнело по вечерам только к полуночи: стоит и стоит полусвет

запада по совершенно неподвижным, притихшим лесам. В лунные

ночи этот полусвет как-то странно мешался с лунным светом, тоже

неподвижным, заколдованным. И по тому спокойствию, что цари-

ло повсюду, по чистоте неба и воздуха все казалось, что дождя уже

больше не будет. Но вот я, засыпая, вдруг слышал: на крышу опять

рушится ливень с громовыми раскатами, кругом беспредельная тьма

и в отвес падающие молнии.

Утром в сырых аллеях, на лиловой земле, расстилались пестрые

тени и ослепительные пятна солнца, цокали птички, называемые

мухоловками, и хрипло трещали дрозды. А к полудню опять пари-

ло, находили облака и начинал сыпать дождь.

№28

Он сердито швырнул окурок, зашипевший в луже, засунул руки

в карманы расстегнутого, развеваемого ветром пальто и, нагнув еще

не успевшую проясниться от дообеденных уроков голову и ощущая в

желудке тяжесть скверного обеда, принялся шагать сосредоточенно и

энергично. Но как ни шагал, все, что было кругом, шло вместе с

ним: и наискось ливший дождь, мочивший лицо, и заношенный

студенческий мундир, и громадные дома, чуждо и молчаливо тес-

нившиеся по обеим сторонам узкой улицы, и прохожие, мокрые,

угрюмые, которые казались в дождь все, как один. Все это знако-

мое, повторяющееся день изо дня, надоедливо шло вместе с ним,

ни на минуту, ни на мгновенье не отставая.

И вся обстановка его теперешней жизни, все одна и та же.

342Повторяющаяся изо дня в день, казалось, шла вместе с ним: утром

несколько глотков горячего чаю, потом бесконечная беготня по уро-

кам.

И все дома его клиентов были на один манер, и жизнь в них шла

на один манер, и отношения к нему и его к ним были одни и те же.

Казалось, он только менял в течение дня улицы, но входил к одним

и тем же людям, к одной и той же семье, несмотря на разность

физиономий, возрастов и общественного положения.

Он позвонил. Долго не открывали. Загривов стоял насупившись.

Дождь все так же косо мелькал, чисто омытые тротуары влажно

блестели. Извозчики, нахохлившись, дергали вожжами так же, как

и всегда. В этой покорности чувствовалась своя особенная, недо-

ступная окружающим жизнь.

В пустой, голой, даже без печки комнате стояли три стула. На

столе лежали две развернутые тетради с положенными на них каран-

дашами. Обыкновенно при входе Загривова у стола его встречали,

глядя исподлобья, два плечистых угрюмых реалиста.

Старший, вылитая копия отца, был в пятом классе. Глядя на

этот низкий заросший жесткими волосами лоб, на эту срезанную

назад тяжелую, неправильную голову, казалось, что в толстом че-

репе оставался очень небольшой уголок для мозга.

Загривов никогда не видел их матери, но почему-то казалось,

что в младшем сквозь тяжелую оболочку отца сквозили мягкие, жен-

ственные черты матери, живые, жаждущие света, жизни. Каза-

лось, он делал тщетные усилия и попытки выбиться из какой-то

тяжелой, давившей обстановки, бился угрюмо, не умея и не имея с

кем поделиться, отвести душу.

Со своими учениками Загривов никогда ни о чем постороннем не

заговаривал. Между ним и его учениками всегда стояла стена отчуж-

дения. В доме так же царила строгая, суровая тишина, как будто

никто не ходил, не разговаривал, не смеялся.

№29

Метель

Долго мы ехали, но метель все не ослабевала, а, наоборот, как

будто усиливалась. День был ветреный, и даже с подветренной сто-

роны чувствовалось, как непрестанно гудит в какую-то скважину сни-

зу. Ноги мои стали мерзнуть, и я напрасно старался набросить на них

что-нибудь сверху. Ямщик то и дело поворачивал ко мне обветренное