13Как наежившийся кот шерстью, повернулся, и, тяжело ступая по

хрустящему песку, подошел к разостланной бечеве с навязанными

крючками и стал подтачивать их напильником и протирать сальной

тряпкой, чтоб не ржавели в воде.

Чего только не видел на долгом веку старик, но он, приложив

козырьком черную ладонь, долго любуется тем, как играет и колеб-

лется нестерпимый для глаз блеск воды. Потом он берет узкое вес-

ло, лежащее поодаль, и сталкивает в воду лодку, невольно напоми-

ная при этом большого муравья, тащащего свою добычу.

№ 14

Глухариный ток

В весеннюю пору хорошо в лесу: воздух особенно свеж и пахуч,

повсюду разносится запах прелых листьев и оттаявшей земли.

Впечатления, связанные с весенней охотой на глухарей, неизг-

ладимы в моей памяти. Еще совсем не рассвело, и над спящим

лесом плывет прозрачная ночная тишина, в которой ясно слышится

каждый шорох и шепот. Хрустнет под ногой ветка, треснет ледяная

корка, затянувшая неглубокое, но широкое болотце, и снова тишь.

Когда идешь по лесу, то время от времени останавливаешься и

прислушиваешься. Хочется в срок добраться до места тока, когда

глухарь еще не начинал своей песни. Внимательно слушаешь, и вдруг

неожиданно раздается в воздухе резкий, отрывистый крик. Вскоре

ему отвечает другой — и на болоте начинается звонкая перекличка.

Напряженно вслушиваешься в лесную мглу, поминутно взглядывая

на стрелки часов.

На востоке, в глубине леса, между верхушками деревьев брезжит

почти незаметный свет, и ночная тьма начинает понемногу рассеи-

ваться.

Но вот уже в дали лесной слышатся неуловимые для неопытного

охотника звуки глухариной песни. Характерное щелканье, щебета-

ние слышится из отдаленной чащобы и наполняет предрассветную

лесную тишину, переливаясь в воздухе таинственными и волнующи-

ми звуками.

Предоставьте время глухарям распеться, и тогда можете медлен-

но и осторожно передвигаться в ту сторону, откуда виднеются пер-

вые отблески утренней зари и наиболее громко доносится песня глу-

харя. Передвигаться нужно как можно осторожнее, иначе прибли-

зиться к птице вам не удастся. Стоит только глухарю замолчать, какзамираешь на месте и стоишь неподвижно. Запоет глухарь — снова

двигаешься к месту глухариного тока, где опять отчетливо слышится

звонкая трель. В алом свете зари глухарь кажется массивной точеной

фигурой из черного дерева. Лишь чуть заметное движение этой фи-

гуры свидетельствует о том, что это не мертвый предмет.

№ 15

Едигей достал из лодки тяжелый кожаный бурдюк, наполненный

водой, развязал его и выплеснул на прибрежную гальку вместе с во-

дой золотого мекре. То была большая рыба. Могучая и красивая рыба.

Она бешено заколотила золотым хвостом, изгибаясь, подпрыгивая,

разметая вокруг мокрую гальку, и, широко разевая розовую пасть,

обратилась к морю, пытаясь добраться до родной стихии, до прибоя.

На какую-то недолгую секунду рыба вдруг замерла напряженно, за-

тихла, пытаясь освоиться, оглядывая немигающими безупречно круг-

лыми чистыми глазами тот мир, в котором нечаянно очутилась. Даже

в сумеречном предвечерье зимнего дня непривычный свет ударил в

голову, и увидела рыба сияющие глаза людей, склонившихся над

ней, кромку берега и неба и в очень далекой перспективе над морем

различила за редкими облаками на горизонте нестерпимо яркий для

нее закат угасающего солнца. Задыхаться начала. И рыба вскинулась.

Заколотилась, закрутилась с новой силой, желая добраться до воды.

Едигей поднял золотого мекре под жабры.

- Подставляй руки, держи, — сказал он Укубале.

Укубала приняла рыбину, как ребенка, на обе руки и прижала ее

к груди.

— Какая она упругая! — воскликнула Укубала, ощутив ее пружи-

нистую внутреннюю силу. — А тяжелая, как полено! И как здорово

пахнет морем! И красивая какая! На, Едигей, я довольна, очень

довольна. Исполнилось мое желание. Отпусти ее в воду поскорей...

Едигей понес золотого мекре к морю. Войдя по колено в набега-

ющий прибой, он дал рыбе соскользнуть вниз. На какое-то корот-

кое мгновение, когда золотой мекре падал в воду, отразилась в гус-

той синеве воздуха вся золотая оснастка рыбы от темени до хвоста,

и, блеснув, вспарывая воду стремительным корпусом, рыба уплыла

в глубину...

№ 16

Овсяников придерживался старинных обычаев не из суеверия (душа

в нем была довольно свободная), а по привычке. Он, например, не

;любил рессорных экипажей, потому что не находил их покойными,

и разъезжал либо в беговых дрожках, либо в небольшой красивой

тележке с кожаной подушкой, и сам правил своим добрым гнедым

рысаком. (Он держал одних гнедых лошадей.) Кучер, молодой крас-

нощекий парень, остриженный в скобку, в синеватом армяке и низ-

кой бараньей шапке, подпоясанный ремнем, почтительно сидел с

ним рядом. Овсяников всегда спал после обеда, ходил в баню по

субботам, читал одни духовные книги (причем с важностью надевал

на нос круглые серебряные очки), вставал и ложился рано. Бороду,

однако же, он брил и волосы носил по-немецки. Гостей он прини-

мал весьма ласково и радушно, но не кланялся им в пояс, не суе-

тился, не потчевал их всяким сушеньем и соленьем. «Жена! — гово-

рил он медленно, не вставая с места и слегка повернув к ней голо-

ву. — Принеси господам чего-нибудь полакомиться». Он почитал за

грех продавать хлеб — божий дар, и в 40-м году, во время всеобщего

голода и страшной дороговизны, раздал окрестным помещикам и

мужикам весь свой запас; они ему на следующий год с благодарнос-

тью взнесли свой долг натурой. К Овсяникову часто прибегали сосе-

ди с просьбой рассудить, помирить их и почти всегда слушались его

совета. Многие, по его милости, окончательно размежевались... Но

после двух или трех ошибок с помещицами он объявил, что отказы-

вается от всякого посредничества между особами женского пола. Тер-

петь он не мог поспешности, тревожной торопливости, бабьей бол-

товни и суеты.

№ 17

Проснувшись, я долго не мог сообразить, где я.

Надо мной расстилалось голубое небо, по которому тихо плыло и

таяло сверкающее облако. Закинув несколько голову, я мог видеть в

вышине темную деревянную церковку, наивно глядевшую на меня

из-за зеленых деревьев, с высокой кручи. Вправо, в нескольких

саженях от меня, стоял какой-то незнакомый шалаш, влево — се-

рый неуклюжий столб с широкой дощатою крышей, с кружкой и с

доской, на которой было что-то написано.

А у самых моих ног плескалась река.

Этот-то плеск и разбудил меня от сладкого сна. Давно уже он

прорывался к моему сознанию беспокоящим шепотом и точно лас-

кающим, но вместе беспощадным голосом, который подымает на

заре для неизбежного трудового дня. А вставать так не хочется...

Я опять закрыл глаза, чтоб отдать себе, не двигаясь, отчет в