243Плотину. Впереди не что иное, как пруд, который еле-еле курится.

Вам дремлется. А между тем заря разгорается. За воротами слышат-

ся заспанные голоса. Солнце быстро поднимается. Вы второпях взби-

раетесь на гору. Какой вид! Река вьется верст на восемь, тускло

синея сквозь туманную даль; за ней стелются водянисто-зеленые луга,

а дальше невысокие холмы. Как вольно дышит грудь, как быстро

движутся члены, как крепнет весь человек, охваченный светлым ды-

ханием весны!

Еще свежо, но уже чувствуется приближение жары. Голова том-

но кружится от избытка благоуханий. Кое-где вдали желтеет рожь,

узкими полосками краснеет гречиха. Мужик заранее ставит лошадь в

тень. Проходит час, другой... Колючим зноем пышет неподвижный

воздух.

- Где бы, брат, тут напиться? — спрашиваете вы косаря.

— А вон, в овраге, колодезь.

Сквозь колышущиеся кусты ольшаника, перепутанные цепкой

травой, спускаетесь на дно оврага. Серебряные пузырьки поднима-

ются с песчаного дна источника.

Вы выходите из оврага... Что за свинцовая полоса на небоскло-

не? Э, да это гроза! Кругом ярко блистает солнце: охотиться еще

можно. Но туча растет. Скорей! вон, кажется, виднеется сенной

сарай... скорее... Вы добежали, вошли... Каков дождик! Кое-где

сквозь соломенную крышу закапана вода. Но вот вскоре солнце опять

заиграло; вы открываете дверь настежь и выходите. Боже мой, как

весело искрится все кругом, как воздух свеж и пахуч!

Но вот наступает вечер. Заря запылала пожаром и охватила пол-

неба. Солнце садится за горизонт. Воздух вблизи как-то особенно

прозрачен, словно стеклянный; от деревьев вскоре побежали длин-

ные тени. Пора домой, в деревню, где вы устраиваете ночевку.

Сквозь окошко вы видите деревянный стол, горящую свечу и аппе-

титный ужин...

№35

Вот и наступил тихий, безветренный вечер. Едва-едва брезжит

заря, отражаясь в темных, почти неосвещенных окнах домов. Каж-

дая веточка деревьев поразительно вырисовывается на иссиня-зеле-

ном небе. В отдаленье слышится песня, но звуки в такой вечер

смягчены, лишены обыденной резкости и немного таинственны. И

все это, как пряное вино, вливается в каждую каплю крови и по-

немногу кружит голову.Нелегок путь от корпуса до парка, есть еще опасность столкнуться

с дежурным, не спускающим глаз с единственной дорожки, по ко-

торой не раз убегали воспитанники. И вот Сергей уже мчится изо

всех сил в гору, несмотря на то что отчаянно колются и жалятся

ветви густого кустарника, произрастающего на берегу пруда, пока не

останавливается наконец на пригорке.

Затем, обессилевший окончательно, он не спеша проходит мимо

забытой, никому не нужной оранжереи, обвешанной плетущимися

растениями, и спускается к неширокой, но глубокой речонке. На-

спех раздевшись, он без раздумья с разбегу бросается в студеную

воду, достает ногами коряжистое илистое дно, на миг задыхается,

обожженный жестоким холодом, и ловко переплывает реку саженка-

ми. И когда он, одевшись, не спеша выбирается наверх, то с на-

слаждением чувствует такую удивительную легкость, как будто все

его тело потеряло вес.

№36

Однажды, ранней весной, шли мы в Батуми из Порт-Саида. В

Константинополе были чумные случаи, и с нами отправили из Дар-

данелл двух турок, двух карантинных стражей, дабы они удостовери-

ли, что остановки на Босфоре не делалось. Было время обеда. Пе-

ред обедом матросам полагается по мензурке спирта. Но некоторые

сочли за грех пить в чистый четверг, а чтобы спирт не пропадал

даром, преподнесли для потехи туркам. Спирт свалил их, не при-

выкших к вину, с ног, и они заснули: один, рослый, на корме,

другой, маленький, около машинной части. И перед тем, как зас-

нуть, маленький долго бормотал и по-турецки, и по-гречески, и

даже по-русски. Он рассказал, что сына его отправили на войну в

Аравию. «А уж из Аравии не вернешься, нет!» — говорил он. И,

вскакивая, громко вскрикивал, как бы стреляя из карабина, падал

на спину, изображая убитого наповал.

Около двух часов ночи подходили к Стамбулу. Я оделся и вышел в

кают-компанию. Среди тишины выделялось медленное постукивание

стенных часов и чуть-чуть слышный звон рюмок, которыми увешан

потолок в буфете. Я вышел на левый борт и загляделся на приближа-

ющийся Стамбул, таинственно-бледный на синеве лунной ночи...

Потом поднялся на мостик. Глядя вперед, за фок-мачту, дежу-

рили у телеграфа капитан и вахтенный помощник. Они, тоже заво-

роженные ночью и Стамбулом, роняли слова команды медленно,

вполголоса.

•:•Полная ясная луна стоит справа почти сзади нас, над туманными

силуэтами Принцевых островов. Огромная золотая полоса лежит по

горизонту за лунным блеском. Я различал глиняные дома стамбуль-

ских предместий, высокие минареты вокруг чашеобразных куполов.

Все ближе роились огни. Вот опять негромкая команда и альт

рулевого. Уже прошла гора Галаты, сплошь залитая каменным горо-

дом, подернутая прозрачным покровом. Нос парохода медленно

поворачивается, и закрывается выход в Мраморное море, блещу-

щий, как стеклянно-золотое поле. Беломраморные дворцы тянутся

по левому прибрежью, купая в воде ступени своих мраморных при-

станей. Зеленовато-бледен в тени мрамор.

— Юсу-ф! — вдруг откуда-то издалека пронесся в тишине чей-то

слабый рыдающий зов.

— Юсуф! — снова крикнул кто-то.

Я прислушиваюсь.

— Юсуф! — страстно, захлебываясь слезами, кричит голос с кор-

мы.

Я быстро пошел туда. Там был он, маленький турчонок. Про-

снувшись после пьяного сна, он внезапно постиг всю глубину того,

что сделал Стамбул с его никому не нужной жизнью и с прекрасной

молодостью Юсуфа.

Я взял его ледяную руку. Неудержимо катившиеся слезы засти-

лали его изумленные, остекленевшие от яда глаза.

— Юсуф! — завопил он, захлебываясь и простирая руки к Стам-

булу.

Неслась вода мимо борта.

№37

Едва забрезжил рассвет, как Ерофеич, известный местный садо-

вод, был уже на ногах. В юности, защищая Советскую власть, он

участвовал в боях под Царицыном и в одном из сражений потерял

ногу. За доблестные подвиги Ерофеич получил пенсию и отправился

на жительство в родной городишко. Ранее городок был захолуст-

ным, но славился по всей окрестности своими чудесными садами.

Пристрастившись к садоводству, Ерофеич всецело посвятил себя этому

благородному делу и терпеть не мог дилетантского к нему отношения.

Бывало, зайдет к нему горе-садовник Манкин, чтобы блеснуть

своею ученостью, и обязательно произойдет инцидент. Он Ерофеи-

чу vi о хлорофилле, и о хлорофилльных реакциях жужжит в уши,

своим интеллектом всячески похваляется, а в практике всегда

!4бпроявляет косность. Ерофеич сердится, прыгает на деревяшке вок-

руг собеседника, брызжет во все стороны слюной и морщит свой

веснушчатый нос. Сам Ерофеич был кристальной чистоты человек

и, несмотря на свои широко известные удачные эксперименты, не

имеющие прецедентов и сделавшие его известным, был очень скро-

мен. После яростного диспута и ссоры он обычно долго не мог прий-

ти в себя и продолжал брюзжать. Успокаивал его всегда сад. Чего

только в нем не было! Все, начиная с затейливых растений, искусно

взлелеянных садовником, и кончая простым можжевельником.

Ветви яблонь, вишен и черешен, украшенные кристалликами ро-

синок, пригибаются от тяжести к земле. Солнце нещадно жжет ста-

рика, а он ползает вокруг розовых кустов и производит какие-то ма-

нипуляции. Больно уколовшись о шипы, Ерофеич только присвист-

нет да наденет, вздыхая, на руки специальные варежки. В полдень

садовник обыкновенно закусывает на терраске под черепитчатой кры-

шей. На столике расставлены немудреные яства. Вокруг них кружатся

и жужжат пчелы и осы. Посередине стола красуются медовые ков-

рижки вперемешку с творожными ватрушками и румяны!! крупитча-

тый пудинг с грецким орехом. Из напитков ставятся дрожжевой квас,

топленое молоко да простокваша. Для аппетита Ерофеич всегда начи-

нал обед с семужки или с копчушки, а далее хозяюшка потчевала его

тем, что было под рукой. Подкрепившись, Ерофеич просил постлать

ему циновку в готической беседке и шел отдыхать. Частенько в сад

заходили юннаты, которых Ерофеич учил искусству садовничать.

№38

В неоглядно знойных облаках пыли, задыхаясь, потонули ста-

ничные сады, улицы, хаты, и лишь остро выглядывают верхушки

пирамидальных тополей.

Отовсюду несется говор, гул, лошадиное ржание, лязг железа,

детский плач, забубённые песни под пьяную гармошку. Как будто

громадный невиданный улей, потерявший матку, разноголосо-рас-

терянно гудит нестройным большим гулом. Эта безграничная горя-

чая муть поглотила и степь до самых ветряных мельниц на кургане.

Вдали за рекой синеющими громадами загораживают полнеба горы.

Удивленно плавают в сверкающем зное, прислушиваясь, рыжие

степные разбойники-коршуны, поворачивая кривые носы, и ничего

не могут разобрать — не было еще такого.

В станице смутно, неясно, запыленно; перепутано гамом, шу-

мом. Выделяясь из коровьего мычания, горластого петушиного крика,

-Ч /людского говора, разносятся то стройные, то обветренные, хрип-

лые, то крепкие степные звонкие голоса: «Товарищи! На митинг!»

А вокруг с возрастающим гомоном все шире растекается людское

море. Седобородые старики, бабы с измученными лицами, веселые

глаза девчат, ребятишки шныряют между ногами, собаки, тороп-

ливо дыша, дергают высунутыми языками, — и все это тонет в гро-

мадной, вес заливающей массе солдат. Лохмато-воинственные па-

пахи, измызганные фуражки, городские шляпы с обвисшими края-

ми. В рваных гимнастерках, в вылинявших ситцевых рубахах, в

черкесках, нестройно, как попало, глядят DO все стороны над голо-

вами темно-вороненые штыки.

У мельницы стоит низкий человек, весь тяжело сбитый, точно

из свинца, со сцепленными четырехугольными челюстями. Из-под

низко срезанных бровей, как два шила, блестят маленькие, ничего

не упускающие серые глазки. Тень от него лежит короткая — голову

ей оттаптывают кругом ногами.

Среди моря рук, среди моря голосов поднялась худая, длинная,

сожженная солнцем и работой, горем, костлявая бабья рука, и за-

мученный бабий голос заметался: «И слушать не будем! Слазь!»

И опять исступленно забушевало над толпой — каждый кричал

свое, никого не слушая.

Человек с железными челюстями оглядел бушевавшее челове-

ческое морс: черно-кричащие рты, темно-красные лица, из-под бро-

вей искрятся злобно-кричащие глаза.

Шум, ругань заглушили одинокий голос выступающего.

Пунктуационные

№ 1

В истории русской живописи сохранились имена прекрасных ху-

дожников-пейзажистов: Саврасова, Васильева, Куинджи, Левитана

и др. Один из лучших художников этого жанра — Шишкин. Русская

природа — основная тема его творчества. В своих картинах он вос-

певал родную землю, ее свежее дыхание, необозримые просторы и

богатства. Цветущие поля, сосновые рощи, лесные дали, папорот-

ник в лесу, ручей в лесной чаще — все это близко и дорого сердцу

художника.

Широко известны многие его картины: «Сосновый бор», «Лесная