Iглушь», «Рожь», «Среди равнины ровный...», «На севере диксш»,

«Корабельная роща», «Лес весной» и другие.

«Утро в сосновом лесу» — одна из лучших картин художника. Он

писал русскую природу летом и зимой, весной и осенью, на восходе

солнца, в яркий полдень и при закате — в разные времена года, в

различные часы дня. Все: обыкновенное дерево, старый пень, поле-

вые цветы — привлекало внимание художника. Во всем он умел нахо-

дить красоту: в тумане над рекой, в лесной полянке, в чаше леса.

Смотришь на его картины и вдруг как будто снова находишься среди

родной природы; у знакомой речки, в родном лесу, в поле. Картины

Шишкина широко известны как в нашей стране, так и за рубежом.

№ 2

Дубечня — так называлась наша первая железнодорожная стан-

ция — находилась в семнадцати верстах от города. В течение не-

скольких часов я шел туда пешком, и на протяжении всей дороги

ярко зеленели озимь и яровые, охваченные утренним солнцем.

В Дубечне штукатурили внутри станцию и строился верхний де-

ревянный этаж у водокачки. Было довольно-таки жарко, и рабочие

вяло бродили по кучам щепок и мусора. Ни одного дерева не видне-

лось вокруг.

Походив часа два, я заметил, что от станции куда-то вправо шли

телеграфные столбы, которые через полверсты оканчивались у бело-

го каменного забора. Рабочие сказали, что там контора, и я, поду-

мав, решил, что нужно идти именно туда.

Это была старая и, по-видимому, заброшенная, никем не засе-

ленная усадьба. В ворота был виден просторный двор, поросший

бурьяном, и прежний барский дом с высокой крышей, рыжей от

ржавчины.

Позади старинного дома был большой сад, уже одичавший, заг-

лушенный выросшей травой и кустарником.

Я прошелся по террасе, еше крепкой и красивой. Было густо, и

сад казался непроходимым, но это только вблизи дома, где еще

стояли тополи, сосны и старые липы-сверстницы, уцелевшие от

прежних аллей. Чем дальше вглубь, тем было просторнее.

Сад, все больше редея и переходя в настоящий луг, спускался к

реке, поросшей зеленым камышом и ивняком. Около мельничной

плотины был плес, глубокий и рыбный, сердито шумела небольшая

мельница с соломенной крышей, неистово квакали лягушки. По ту

сторону речки находилась деревушка Дубечня. Голубой плес манил к

!49себе, обещая прохладу и покой. И теперь все это: и плес, и мельни-

ца, и уютные берега — принадлежало инженеру.

№ 3

Гроза

Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. До дому еще

было верст восемь — десять; моя добрая рысистая кобыла бодро бе-

жала по неширокой пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля

ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала

от задних колес. Гроза надвигалась. Впереди огромная темно-лило-

вая туча медленно поднималась из-за лесу; надо мною и мне на-

встречу, длинные, серые, неслись облака; ракиты тревожно шеве-

лились и лепетали. Душный жар внезапно сменился влажным холо-

дом; тени быстро густели. Я ударил вожжой по лошади, спустился в

неглубокий овраг, перебрался через ручей, наполовину высохший и

заросший лозняками, поднялся в гору и въехал в лес.

Дорога вилась передо мною между чересчур густыми кустами ореш-

ника, уже окутанными мраком; я подвигался вперед с трудом. Дрожки

отчаянно прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, бес-

престанно пересекавшим глубокие продольные рытвины — следы те-

лежных колес; моя некованая лошадь начала спотыкаться. Сильный

ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали, крупные капли

дождя резко застучали, зашлепали по листьям, сверкнула молния —

и гроза разразилась. Дождь полил ручьями.

Я поехал шагом и скоро принужден был остановиться: лошадь

моя вязла, я не видел ни зги. Кое-как приютился я к широкому

кусту. Сгорбившись и закутавши лицо, терпеливо ожидал я конца

ненастья.

Наконец дождик перестал. В отдалении еще толпились тяжелые

громады уже отчасти рассеянных туч, изредка вспыхивали длинные

молнии; но над головой уже виднелось кое-где темно-синее небо,

звездочки мерцали, сквозь жидкие, быстро летевшие облака. Очер-

ки деревьев, обрызганных дождем и взволнованных ветром, начи-

нали выступать из мрака. Небо все более расчищалось, в лесу замет-

но светлело.

№4

Я плыл на лодке вниз по реке и вдруг услышал, как в небе кто-то

начал осторожно переливать воду из звонкого стеклянного сосуда в

!50другой такой же сосуд. Вода булькала, позванивала, журчала. Звуки

эти заполняли все пространство между рекой и небосводом. Это

летел и журавли.

Я поднял голову: большие косяки журавлей тянулись один за

другим прямо к югу.

Я бросил весла и долго смотрел на журавлей. По береговой про-

селочной дороге ехал, покачиваясь, грузовичок. Шофер остановил

машину, вышел и тоже начал смотреть на журавлей.

«Счастливо, друзья!» — крикнул он и помахал рукой вслед пти-

цам. Потом он опять забрался в кабину, открыл боковое стекло,

высунулся, смотрел и смотрел и все слушал плеск и переливы пти-

чьего крика.

За несколько дней до этой встречи с журавлями один московский

журнал попросил меня написать статью о том, что такое «шедевр»,

и рассказать о каком-нибудь литературном шедевре.

Сейчас на реке я подумал, что шедевры существуют не только в

искусстве, но и в природе. Разве не шедевр этот крик журавлей и их

величавый перелет по неизменным в течение многих тысячелетий

воздушным дорогам?

Птицы прощались с Россией, с ее болотами и чащобами. Оттуда

уже сочился осенний воздух, сильно отдающий свежестью.

Да что говорить! Каждый осенний лист был шедевром, совер-

шенным творением природы, произведением ее таинственного ис-

кусства, недоступного нам, людям. Этим искусством уверенно вла-

дела только она, только природа, равнодушная к нашим восторгам

и похвалам.

...Я пишу все это осенней ночью. Осени за окном не видно. Но

стоит выйти на крыльцо, как осень окружит тебя и начнет настойчи-

во дышать в лицо холодноватою свежестью своих загадочных черных

пространств, горьким запахом первого тонкого льда, сковавшего к

ночи неподвижные воды, начнет перешептываться с последней ли-

ствой, облетающей непрерывно днем и ночью.

№ 5

Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Те-

рскское и Дарьяльское ущелье, завтракал в Казбеке, чай пил в Лар-

се, а к ужину поспел в Владикавказ. Избавляю вас от описания гор,

от возгласов, которые ничего не изображают, особенно для тех,

которые там не были, и от статистических замечаний, которых ре-

шительно никто читать не станет.Я остановился в гостинице, где останавливаются все приезжие и

где между тем некому велеть зажарить фазана и сварить щей, ибо три

инвалида, которым она поручена, так глупы или так пьяны, что от

них никакого толка нельзя добиться.

Мне объявили, что я должен прожить тут еще три дня, ибо ока-

зия из Екатеринофада еще не пришла и, следовательно, отправить-

ся обратно не может. Что за оказия!.. Но дурной каламбур не утеше-

ние для русского человека, и я, для развлечения, вздумал записы-

вать рассказ Максима Максимыча о Бэле, не воображая, что он

будет первым звеном длинной цепи повестей: видите, как иногда

маловажный случай имеет жестокие последствия!.. А вы, может

быть, не знаете, что такое «оказия»? Это — прикрытие, состоящее

из полроты пехоты и пушки, с которым ходят обозы через Кабарду

из Владикавказа в Екатериноград.

Первый день я провел очень скучно; на другой рано утром въез-

жает на двор повозка... А! Максим Максимыч!.. Мы встретились,

как старые приятели. Я предложил ему свою комнату. Он не цере-

монился, даже ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыб-

ки. Такой чудак!..

№ 6

Душный полдень, где-то только что бухнула пушка— мягкий,

странный звук, точно лопнуло огромное гнилое яйцо. В воздухе.

потрясенном взрывом, едкие запахи города стали ощутимее, острей

пахнет оливковым маслом, чесноком, вином и нагретой пылью.

Жаркий шум южного дня, покрытый тяжелым вздохом пушки,

на секунду прижался к нагретым камням мостовых и, снова вски-

нувшись над улицами, потек в море широкой мутной рекой.

Город — празднично ярок и пестр, как богато расшитая риза свя-

щенника; в его страстных криках, трепете и стонах богослужебно

звучит пение жизни. Каждый город — храм, возведенный трудами

людей, всякая работа — молитва Будущему.

Солнце — в зените, раскаленное синее небо ослепляет, как будто

из каждой его точки на землю, на море падает огненно-синий луч,

глубоко вонзаясь в камень города и воду. Морс блестит, словно шелк,

густо расшитый серебром, и, чуть касаясь набережной сонными дви-

жениями зеленоватых теплых волн, тихо поет мудрую песню об ис-

точнике жизни и счастья — солнце.

Пыльные, потные люди, весело и шумно перекликаясь, бегут обе-

дать, многие спешат на берег и, быстро сбросив серые одежды, прыгают