§ 2. Критика этой теории

Вряд ли необходимо останавливаться подробно в настоящее время на критике политической теории монархического принципа. По существу, она имеет характер неустойчивого и временного компромисса между старым и новым порядком. Ее цель - умалить значение представительных собраний для того, чтобы возвысить значение монархического начала. Эта цель диктуется политическими тенденциями доктрины, а не догматическим ее существом. Догматическое значение монархического принципа ничтожно: противопоставление "принадлежности" суверенитета его "осуществлению" имеет в такой мере неопределенный и общий характер, что существа монархической власти оно вообще не определяет*(374).

С другой стороны, противополагая "обладание" властью "осуществлению" ее, теория монархического принципа рассматривает монарха как "обладателя", или собственника, суверенитета. Отсюда - ее патримониальный характер, несовместимый с природой современного государства*(375).

И тем не менее, теория монархического принципа - конечно, в модернизированной форме - является до сих пор господствующей в германской литературе публичного права. Правда, из политического постулата прежней доктрины монархический принцип превращается в современной доктрине в догматическое положение; это положение определяет существо монархической власти, как она есть, а не как должна быть. Никаких политических требований современная доктрина, по-видимому, из монархического принципа не выводит.

Сущность монархического принципа, как он понимается в настоящее время, заключается в том, что конституционный монарх является "единственным носителем всех трех властей, законодательной, исполнительной и судебной; народное представительство оказывает монарху частичное содействие,- и только"*(376). Монархический принцип, в силу которого верховный орган является носителем единой и нераздельной власти, стоит в безусловном противоречии с принципом обособления властей; в конституционной монархии - истинной (или германской) монархии - началу обособления властей нет и не может быть места.

В новейшей литературе наиболее выдающимся теоретиком "монархического" принципа является известный германский государствовед Лабанд. Для того чтобы доказать, что в конституционной монархии король, а не "король в парламенте", является органом законодательной власти, Лабанд различает установление содержания закона от законодательной санкции. Содержание закона устанавливается парламентом совместно с правительством; но установление содержания закона отнюдь не является специфическим действием государственной власти. Содержание закона может быть выработано комиссией, заимствовано у другого государства, предложено ученым и т.д. Наоборот, именно актом государственной власти является санкция, законодательный приказ. Одна только санкция может быть признана осуществлением законодательной власти, в государственно-правовом смысле этого слова. А так как право санкции принадлежит монарху, то, очевидно, монарх - и только монарх - независимо от парламента, является органом законодательной власти. По словам Лабанда, монарх, как единственный носитель неделимой и нераздельной государственной власти, один только в состоянии издать закон, т.е. обратиться к подданным с государственно-правовым приказом об исполнении закона*(377).

Несостоятельность теории Лабанда очевидна. Если, с одной стороны, нельзя считать монарха органом одной только исполнительной власти, то, с другой, точно так же нельзя считать его органом единой и нераздельной государственной власти,- и в частности, самостоятельным органом законодательной власти*(378).

Для того чтобы доказать, что монарх, а не "король в парламенте", является законодателем, Лабанд не останавливается перед совершенно недопустимым сближением функции законодательного собрания, парламента, с функцией законодательной комиссии или даже с функцией ученого, предлагающего законопроект. С его точки зрения нет существенной разницы между парламентом в конституционной монархии и государственным советом в монархии абсолютной. И то, и другое учреждение устанавливает только текст закона; и в конституционной, и в абсолютной монархии его санкция является актом свободного волеизъявления монарха.

А между тем вряд ли необходимо доказывать, что между парламентом, как учреждением законодательным, и всякого рода законосовещательными учреждениями - непроходимая пропасть. Почему, в самом деле, монарх категорически и безусловно связан текстом закона, установленным законодательным собранием? Почему, санкционируя закон, он не вправе изменить в этом тексте ни единой буквы? Потому, что парламент не только формулирует юридическое правило, но вместе с тем выражает свае согласие на санкционирование этого правила - именно в том виде, в каком оно им установлено. И без такого согласия парламента санкция закона монархом не имеет и не может иметь места*(379). Парламент так же независим от короля, как и король от парламента, и акт законодательной воли государства образуется только путем соглашения воли парламента с волей монарха.

С точки зрения рассматриваемой теории в конституционной монархии самостоятельным органом, т.е. органом, обладающим публично-правной властью (imperium), является только монарх. Наоборот, парламент является несамостоятельным органом; решающей власти он не имеет. Законопроект, принятый парламентом, является только предположением, не имеющим без санкции монарха силы закона; законодательное веление, как акт власти, исходит от монарха,- и только от него*(380).

Не подлежит сомнению, что такое противоположение монарха, как самостоятельного органа, парламенту, как органу несамостоятельному, стоит в безусловном противоречии с природой конституционной монархии. Следует признать, что, действительно, в конституционных монархиях парламент, без короля, самостоятельной власти не имеет; но равным образом, в области законодательства, такой самостоятельной власти не имеет король, без парламента. Законопроект, предложенный королем (т.е. от имени короля правительством), но не принятый парламентом, является таким же предположением, не имеющим значения и силы закона, как и законопроект, принятый парламентом, но не получивший санкции короля. В области законодательства парламент без монарха и монарх без парламента являются, в одинаковой мере, несамостоятельными органами власти. Самостоятельным органом является только "король в парламенте", ибо только этот юридически единый, хотя и сложный, орган обладает законодательной властью.

Несмотря на свой quasi-юридический характер, теория Лабанда, по существу, является ни чем иным, как политической теорией "монархического принципа", провозглашенной еще на Венской конференции. Ее реакционный характер до наглядности очевиден; ее цель - сближение конституционной монархии с абсолютной. Признавая монарха органом единой и нераздельной государственной власти, мы тем самым извращаем, в угоду политической доктрине, юридическую природу конституционной монархии*(381). Насколько начало народного суверенитета стоит в противоречии с монархической формой правления, настолько с конституционным строем безусловно несовместим так называемый монархический принцип.