Социологические размышления '

' Обдумайте в этой связи инсайт поэта: «Кто побеждает силой, тот побеж­дает, но только наполовину» (Milton [21]).

Наблюдения из источников, отличных от цитированных здесь случаев, предполагают, что акцент на значимости инстинктивно­го удовлетворения в качестве центральной детерминанты при ад­дикции может вводить в заблуждение. К примеру, подчеркивание огромного удовольствия, которое аддикт получает от алкоголя и других наркотиков, напоминает о популярной вере в необычное удовольствие, которое получают из своих действий «извращенцы». В этой вере мы узнаем искажение, создающееся у наблюдателя, ре­агирующего так же, как реагирует ребенок на запрещаемые ему взрослые виды деятельности, такие как курение, употребление алкогольных напитков и сексуальная деятельность. Результат не только в переоценке компонента удовольствия («запретный плод всегда слаще»), но также и в том, чтобы затушевать какое-либо иное значение и функцию конкретной активности. Например, мы зна­ем, что в случае перверсий симптом не только служит разрядке и удовлетворению ирегенитальных сексуальных импульсов, но так­же знаем и то, что он функционирует в качестве защиты от опреде­ленных аспектов генитальной сексуальности. Или мы могли бы сказать, что пациент сексуален в одном отношении, чтобы не быть сексуальным в другом отношении. Исключительный акцент на сек­суальном удовлетворении, предоставляемым симптомом, был бы заб­луждением.

¹ В этой связи смотри недавнюю работу Бичера и его коллег (Lasagna, von Felsinger & Beecher, 1955), совершенно ясно демонстрирующую, что, к приме­ру, опиаты не вызывают «удовольствие» постоянно, как это принято считать и как это описывается в учебниках фармакологии. Гловер пришел к похоже­му заключению много лет тому назад. Он писал; «Сейчас нет сомнений в том, что фарматоксические эффекты наркотиков не играют такой специфической роли при опасных наркотических аддикциях, как это предполагается в непси­хологических кругах. В определенных случаях аддикции, когда употребля­лось безвредное вещество (в одном случае в данном отношении использовал­ся сахар), я наблюдал ту же самую рабскую компульсивную привязанность к веществу. И лишение вещества высвобождало массивные заряды тревоги» (Glover, 1932, р. 316).

Не только наблюдатель часто привносит свои детские ус­тановки в свой взгляд на алкоголизм, но и алкоголик посту­пает так же. Его отношение к наркотику феноменологически не различимо от отношения ребенка к определенным видам активности, таким как поедание мороженого или конфет. Пос­ледние в нашей культуре считаются продуктами, вызывающими необычное удовольствие. Данная идея передается каждому ре­бенку, и поэтому у него развивается особое пристрастие к кон­фетам. В таком случае взрослый мир пытается уравновесить это пристрастие предостережениями о вредоносном влиянии конфет («Это нехорошо для тебя») или подчеркиванием того, что их необходимо есть в умеренном количестве. Ориентация культуры в отношении алкоголя и наркотиков, в целом, оче­видно, весьма близка ориентации в отношении конфет. Тогда как мы знаем, что эти представление об «удовольствии» или «пагубности» не имеют объективного отношения к пищевым веществам или наркотикам, о которых идет речь¹, мы понима­ем, что в этих случаях мы являемся свидетелями борьбы меж­ду развивающимся Эго ребенка, с одной стороны, и требова­ниями инстинктов, с другой. В соответствии с этим любой контроль и умеренность инстинктивного желания считаются «хорошими», а любая уступчивость потребности — «плохими». В то же самое время ребенок учится чувствовать «силу», если он может контролировать свои пристрастия, и «слабость», если удовлетворяет эти пристрастия. Поскольку все мы пережива­ем данные процессы как дети и воспитываемся в европейской или американской культуре, раньше или позже мы начинаем осознавать фиктивность таких представлений о прерогативах взрослых. Когда Эго становится достаточно уверенным перед лицом инстинктов, ему более нет необходимости придумы­вать такие мифы об искушении. Поэтому многие взрослые ни пьют слишком много, ни пропагандируют запреты, а по су­ществу имеют нейтральную («употребляю или прекращаю») ус­тановку в отношении алкоголя. То же самое можно сказать о таких вещах, как курение, игра в азартные игры, скалолаза­ние и т. п.

Если ребенок чувствует угрозу со стороны запретного при­страстия, существует одно решение, как его избежать. В таком случае он развивает фобическую установку в отношении объек­та (своего пристрастия); несомненно то, что в фобической уста­новке скрывается приписываемая устрашающему объекту огром­ная и пагубная сила. Другое решение лежит в отрицании всего конфликта в целом, отвержении как факта существования при­страстия, так и факта боязни неудачи при оказании ему сопро­тивления. Хронический алкоголик проявляет обе эти установ­ки. Он может пытаться отрицать, что у него есть «проблема» алкоголизма. Гораздо удивительнее, что чаще всего у него существует фобическая установка, обнаруживающийся в решениях «превзой­ти эту вещь» (как в бою) и «никогда не прикасаться к ней снова» или «бросить пить».

Заявляемая со стороны алкоголика потребность в абсолют­ном воздержании от алкоголя или риск рецидива заслуживает особого подчеркивания и комментария. Это мнение разделяет­ся алкоголиком, светским обществом и медиками (по большей части психиатрами). Мне интересно, является ли это рацио­нальным терапевтическим представлением или являет собой иррациональное выражение нашей бессознательной реакции на чрезмерное опьянение. Другими словами, я предполагаю, что широко распространенная идея о том, что алкоголик не дол­жен прикасаться к спиртным напиткам, конденсирует и выра­жает такую же бессознательную эмоциональную установку у общественности, отражая при этом борьбу алкоголика со сво­им симптомом. С официальной санкции группы (культуры) это убеждение выражает взгляд о том, что алкоголик, в действитель­ности, вовлекается в смертельную борьбу с наркотиком. Кроме того, признается превосходящая сила противника и оставляют­ся все надежды «выиграть» сражение. Остается единственное решение — усилить фобическую защиту: «Если ты никогда не ввяжешься в этой бой, то ничего и не потеряешь, в противном случае ты проиграешь».

Многие из терапевтических техник, используемых в работе с алкоголиками, такие как лечение условным рефлексом или лечение в обществе анонимных алкоголиков, нацелены на уси­ление фобической защиты от наркотика посредством автори­тарного уверения в ценности данной установки. Запрет, феде­ральный закон, выразил такую же попытку защиты. В то же самое время он сформулировал формирование реакции против более тонко выраженного требования культуры, а именно то, что некто не является «реальным человеком» до тех пор, пока он может пить и «употреблять» без демонстрации чрезмерных эффектов. Данные терапевтические ориентации служат лишь усилению уверенности алкоголика и общественности в силь­ной природе алкоголя и способствуют возрастанию числа ок­ружающих ее мифов, упомянутых ранее. Тогда как подобная ори­ентация может быть полезной для достижения желаемой цели, т. е. воздержания, она должна волей-неволей вызывать антите­рапевтическое отклонение для лечения, нацеленного на уве­личение инсайта и увеличения способности Эго иметь дело с данными конфликтами¹.

¹ Данное обсуждение вызывает вопрос о том, что особенность понимания терапевтом значения и функции какого-либо симптома может повлиять на лечение и его результат. Несмотря на то, что среди аналитиков существует общее согласие с тем, что данный вопрос представляет собой важную про­блему в психоаналитическом лечении, этот вопрос не получил детального внимания, которого он заслуживает. Что касается ориентации аналитика по отношению к симптому, мы можем отметить, что существуют два господ­ствующих направления. Первое склоняется к тому, чтобы рассматривать симп­томы преимущественно как удовлетворение, как будто они нацелены на удовольствие. Другое направление подчеркивает роль защиты от тревоги (вызванной либо инстинктами, либо объектными отношениями), как будто симптом нацелен на овладение. Кажется, что эти расходящиеся ориентации ссылаются на большее по сравнению с тем, что обычно мыслится как Ид и Эго (Супер-Эго) компоненты симптомов. Они, вероятно, также отражают и культурные (моральные) установки аналитика. Прояснение этих проблем может привести к лучшему пониманию терапевтических проблем, традици­онно связываемых с так называемыми «психопатическими личностями» или «импульсивно-одержимыми характерами».

В заключение мы можем отметить, что идея о том, что алкоголь почему-то является врагом, с которым человек начинает сражать­ся, не является ни новой, ни ограниченной нашей современной культурой. Среди дворянства средневековой Европы опьянение использовалось наподобие дуэли. Двое и более мужчин пили с одной очевидной целью — до тех пор, пока другой(ие) не окажут­ся под столом. Тот, кто смог устоять перед влиянием алкоголя доль­ше всех, считался самым сильным (более мужественным и т. п.). В данном обычае проверка силы перемещается с непосредственно­го телесного контакта на посредничество алкоголя. Механизм ад­дикции, описываемый в данной статье, аналогичен этому, за ис­ключением того, что объект аддикции используется в качестве заместителя (символического эквивалента) внутренней (инстинк­тивной) опасности. Устойчивость симптома, таким образом, при­суща периодическому возвращению «опасности» инстинктивной стимуляции при обычном течении жизни.

Большинство из этих комментариев скорее применимы к на­шей ориентации в отношении алкоголя и наркотиков, нежели в отношении табака. В нашей культуре курение вполне «приемле­мо», так же как в других культурах «приемлемыми» являются не­которые наркотики. Подробное обсуждение социологии нарко­тиков не входит в рамки данной статьи. В этой связи, тем не менее, следовало бы отметить, что термины «аддикция» [«addiction»] и «привычка» [«habit»] имеют и технические, и моральные значения: первое употребляется в психиатрии не только для описания оп­ределенных механизмов, оно также имеет дополнительное значе­ние чего-то «плохого» и в связи с этим оно более «патологично» по сравнению с «привычкой». Данное разграничение, подобно употреблению в любой другой области исследования слов, несу­щих ценностное суждение, имеет тенденцию препятствовать ясно­му и беспристрастному анализу данной проблемы. В этом очер­ке я пытался избегать разграничения «привычки» и «аддикции». Я использовал данные термины лишь описательно для того, чтобы идентифицировать определенные феномены, и я пытался пред­ставить некоторые психологические и социологические раз­мышления, которые могут способствовать нашему пониманию отношения человека к курению, алкоголю и определенным нар­котикам.

Несмотря на то, что, вероятно, не требуется «объективного» доказательства для того, чтобы показать, что курение, употреб­ление алкогольных напитков и разнообразных наркотиков представляет, как говорится, некоторые из наиболее значимых «объектных отношений» в нашей культуре, интересен следую­щий документ. Согласно недавнему отчету [32], американцы ежегодно тратят 8,8 миллиардов долларов на алкоголь и 5,3 мил­лиарда долларов на табак (общая сумма этих затрат составляет 14,1 миллиардов долларов). В противоположность огромной цифре по этим двум статьям расхода общий расход по четырем статьям, связанным со «здоровьем», составил 9,9 миллиардов дол­ларов (1,6 миллиарда долларов на лекарства, 2,6 миллиарда дол­ларов на нужды больниц, 2,8 миллиарда долларов на услуги вра­чей и 2,9 миллиарда долларов на «иные потребности, связанные с заботой о здоровье»).

Объект аддикции — как это отмечалось ранее — может быть либо культурно приемлемым как «норма», либо может быть зап­рещен как «опасный» и «морально вредный». Запрет усиливает бессознательные фантазии о силе и ужасности объекта и увели­чивает желание «овладеть» им. Таким образом, те самые меропри­ятия, которые предназначены для борьбы с употреблением якобы вызывающих привыкание веществ, делают их социальный конт­роль в действительной практике более трудным. Социальное одобрение этого объекта, с одной стороны, делает его функцию и его анализ более неуловимыми, поскольку «аддикция» в таком слу­чае конституирует один, из «нормальных способов жизни». В раз­личных обществах можно обнаружить разнообразные уровни и разнообразное смешение принятия различных объектов аддик­ции и отказа от них. К примеру, наша современная культура пол­ностью принимает курение и совершенно отвергает опиум, тогда как одновременно поощряет, принимает и отвергает употребле­ние алкоголя. Такая многоценная и колеблющаяся социальная по­зиция перед лицом «аддикции» делает практически невозможны­ми попытки ее социального контроля. Эффективный социальный контроль должен при подобных обстоятельствах ждать более важ­ного разрешения таких амбивалентных социальных ориентации, во многом так же, как человек должен желать удаления своего воспалившегося аппендикса до появления хирурга.

Данные размышления, в конце концов, оказывают поддержку тезису о том, что, когда моральные суждения маскируются пси­хологическим «знанием», они могут оказать мощное сдерживаю­щее воздействие на научное понимание обсуждаемых феноменов. Таким образом, когда психиатры принимают социально предос­тавляемое значение «аддикции» и сосредоточивают свои иссле­дования только на социально отвергаемых объектах аддикции, они прибегают к научному престижу своей профессии для подтверж­дения того, что в противном случае было бы лишь социальным (моральным) суждением (Szasz, 1956).