Влияние социального окружения на употребление наркотиков

Перед тем, как обратиться к клиническим исследованиям ком­пульсивного употребления наркотиков и наркоманов, я кратко рас­смотрю утверждение о том, что такое употребление почти неиз­менно возникает от серьезного неумения личности приспособиться к окружающей среде или от поражения индивида могущественной химией. Верно то, что люди, описанные как орально зависимые (Rado, 1958), как неспособные терпеть тревогу (Goldstein, 1972) или агрессию (Khantzian, 1974; Wurmser, 1973) или как пограничные ши­зофреники (Radford et al., 1972), употребляют различные запрещен­ные наркотики для того, чтобы помочь себе справиться со своими болезненными аффектами. Их истории обнаруживают, что после-zv:-:ихее открытие ими некоего лучшего наркотика или наркоти-

ков развивает быструю и настойчивую зависимость [dependence]. Однако я убежден, что эти люди составляют лишь часть и, вероят­но, незначительную часть целой популяции наркоманов, не гово­ря уже об общей популяции лиц, употребляющих наркотики. Идея о том, что определенные типы личности разыскивают наркотичес­кое переживание из-за специфического, раннего, неразрешенного конфликта развития, и что такие люди преобладают в группе нар­команов или в гораздо большей группе лиц, употребляющих нар­котики контролируемо, основывается на ретроспективной фаль­сификации. То есть, наблюдая за лицами, употребляющими наркотики, а в особенности за наркоманами, которых поглотил их наркотический опыт, авторитетные источники выдвигают пред­положение, что такие установки и такое состояние личности по­добны установкам и состоянию, существовавшим у данного лица до его наркотического опыта, и которые, таким образом, привели его к нему. В таком случае из истории развития и предыдущих объек­тных отношений индивида выстраивается «доказательство» для демонстрации того, что аддиктивное состояние было конечным пунктом длительного личностного процесса.

Это не говорит о том, что внутренние факторы не участвуют в решении употреблять наркотики, не вовлекаются в эффекты, ока­зываемые наркотиками на индивида, не влияют на быстроту и сте­пень увеличения употребления наркотиков и на саму аддикцию и сопутствующие ей психологические и социальные обстоятельства. Однако это говорит о том, что не существует психологических про­филей или устойчивых паттернов внутренних конфликтов или по­следствий развития на специфической фазе, которые могут быть выдвинуты на первый план в качестве детерминирующего фактора в истории употребления наркотика и аддикции.

Однако это объяснение сохраняется, несмотря на наш культур­ный исторический опыт с алкоголем (Chafetz & Demone, 1962). В во­семнадцатом веке этот могущественный наркотик использовался столь же значительно, как сегодня героин (Harrison, 1964): 75 или 80 процентов пьющих были алкоголиками. Тогда как сегодня, возмож­но, существует 6—8 миллионов алкоголиков, есть 100 миллионов умеренно пьющих людей всех типов личности. Наш относительный контроль над алкоголем исходит из внушения социальных принци­пов и ритуалов (Zinberg & Jacobson, 1974а). «Не начинай до захода солнца», «Знай свою меру», «Не пей в одиночестве» — все эти правила служат минимизации чрезмерного потребления. Нет последователь­ной попытки выбрать типы восприимчивой личности, и возрастаю­щие свидетельства говорят о том, что даже те, кто становится алко­голиками, не представляют собой специфические типы личности (McCord & McCord, 1960; Wilkinson, 1970). Поэтому удивительно, что продолжают делать столь значительный акцент на личности упот­ребляющего наркотики, когда есть возрастающее доказательство силы социального окружения для поддержания контролируемого употребления сильнодействующих наркотиков среди многочислен­ных разнообразных типов личности (Chafetz & Demone, 1962; Powell, 1973; Zinberg & Jacobson, 1974b).

Несмотря на то, что большая часть представляемой здесь кли­нической работы будет связана с компульсивным употреблением героина, прекрасным началом обсуждения является история упот­ребления ЛСД на протяжении последнего десятилетия. Прибли­зительно с 1965 по 1969 год и специалисты, и общественность были потрясены случайным и компульсивным употреблением ЛСД (Smith, 1969; Tarshis, 1972). Психиатрические клиники, такие как Бельвью (Bellevue) и Массачусетский центр психического здоровья сообщали, что от 25 до 35 процентов пациентов поступают с не­приятными ощущениями (Brecher, 1972). Общее чувство в то время было таково, что даже одна доза ЛСД может свалить любого, кто либо имел серьезные нарушения, либо находился в особенно уяз­вимом моменте своей жизни, тогда как продолжающееся, серьез­ное употребление, согласно этому взгляду, неизбежно стерло бы психологическую способность индивида к функционированию. Казалось, что данные опасения оправдывала статистика, упомина-r.-i-. частые поступления таких пациентов в психиатрические а -также появляющиеся в средствах массовой информа­ции сенсаиконные сообщения о суицидах, убийствах и вообще стройном поведении.

Прошло всего лишь несколько лет, а ситуация выглядит совер­шенно иначе. МакГлотлин и Арнольд (McGlothlin & Arnold, 1971) изучали 256 субъектов, употреблявших психоделический нарко­тик до 1962 года, т. е. до громадной рекламы «эры Лири» с неправ­доподобными надеждами на просвещение и понимание и до тре­воги, неизбежно сопровождающей акт веры в нечто бесстрашное и потенциально разочаровывающее. Хотя субъекты МакГлотлина и Арнольда признавали, что употребление этих наркотиков было сильным переживанием — действительно, некоторые субъекты считали, что оно оказывает глубокое воздействие на их жизнь — они не сообщали ничего о неприятных ощущениях, которые при­водили бы к госпитализации в психиатрическую клинику. И се­годня, когда, согласно сделанному в 1973 году докладу комиссии при президенте по вопросам злоупотребления марихуаной и нар­котиками, в Соединенных Штатах быстрее всего увеличивается употребление психоделических наркотиков (Drug Use in America, 1973), психиатрические клиники более не описывают плохие гал­люцинации в качестве особенности вновь поступающих пациен­тов. Например, в июле 1974 года, в Массачусетском центре психи­ческого здоровья не смогли ответить, когда последний раз они принимали такого пациента, однако персонал центра был уверен, что это было скорее несколько лет, нежели несколько месяцев тому назад (Grinspoon, 1974).

Ясно, что паттерн употребления изменился. Индивид, со­вершающий 200—250 путешествий в год в неистовом поиске мистической просвещенности, уступил дорогу путешествую­щему два или три раза в год, внимательно следующему контр-культуральным принципам минимизации тревоги. Мысль о том, чтобы «отправляться только в хорошее место в хорошее время с хорошими людьми» придает смысл наркотику, усиливающему определенные перцептивные реакции. Факт в том, что тот же самый наркотик сегодня употребляется все более и более ши­роким разнообразием личностных типов. Таким образом, дан­ные указывают на то, что именно социальное окружение вышло из-под контроля; до этих бурных 60-х и после них наркоманы в более спокойном социальном окружении смогли адаптировать­ся и вынести это переживание.

Другая превосходная часть работы предлагает дальнейшее под­тверждение данной позиции. Исследование Барра и его коллег (Barr et al., 1972), которые давали ЛСД субъектам до 1962 года, выдвигает серьезные предположения о том, что нельзя допускать того, что люди, обычно диагностируемые как имеющие значитель­ные нарушения, реагируют на эти наркотики сильнее, чем те, кто считается «более здоровыми». Данная работа демонстрирует, что типология реакций на наркотик может быть сконструирована, однако при этом реакции не будут прямо детерминированы сте­пенью эмоционального нарушения. Таким образом, личность представляет собой фактор в наркотической реакции, точно так же, как сам наркотик вызывает неоспоримые сильные эффекты. Однако без тщательного понимания могущественного, а в случае ЛСД практически детерминирующего влияния социального ок­ружения, многие авторитетные источники могли неправильно истолковывать и неправильно истолковывали то, что происходи­ло в 60-е годы.

Другой пример силы социального окружения в детерминации употребления наркотиков, а в данном случае в детерминации раз­вития наркотической зависимости [dependency] и аддикции [addiction] — из нашего печального опыта во Вьетнаме. Благодаря легко доступным запрещенным наркотикам сотни тысяч амери­канских юношей обнаружили, что они находятся среди людей, которые ненавидят их, сражаясь в ужасной войне, которую они не понимали и не одобряли (Wilbur, 1972; 1974; Washington Post, 1971). Неправильное понимание употребления марихуаны в ар­мии привело к «образовательной» кампании против этого нарко­тика и ужесточению наказаний. Солдаты быстро нашли замену марихуане. Героин не имел запаха, был гораздо менее громоздким и обладал уникальным качеством делать так, чтобы казалось, что время исчезло. Поскольку практически у каждого солдата во Вьет­наме не было желания сильнее, чем желание, чтобы быстрее про­шел год до ДПВО (даты предполагаемого возвращения из-за океа­на), многие тысячи солдат употребляли огромные количества этого чистого, дешевого белого порошка (Zinberg, 1971; 1972а; 1972b). Данные, полученные из реабилитационных центров и лагерей для мужчин, вернувшихся из-за океана, не оставляли сомнения в том, что очень многие из тех, кто употреблял героин, были психоло­гически аддиктивными. Также окончательные данные армии (вопреки ранним ее заявлениям о том, что аддиктивными стано­вятся только те, кто серьезно употреблял наркотики до службы), несомненно, дают возможность говорить о том, что эти молодые люди проявили широкое разнообразие личностных типов, что они могут иметь различное социальное, этническое, географи­ческое и религиозное происхождение, и что только некоторые из них употребляли наркотики до того, как попали во Вьетнам (Robins, 1974). Когда власти и специалисты в одинаковой мере осознали степень употребления героина во Вьетнаме, были вы­ражены ужас и удивление по поводу того, что наркоманами смог­ли стать столь разные, не соответствовавшие аддиктивным сте­реотипам, люди; во всех дискуссиях также выражался страх о том, что может произойти в Соединенных Штатах, когда эти люди вернутся (Wilbur, 1974). Такая обеспокоенность основывалась на традиционном взгляде о том, что героин — настолько сильно­действующий наркотик, что тот, кто однажды побывал в его плену, не сможет из него вырваться. Также сохранилось основ­ное подозрение о том, что, несмотря на очевидность разнообра­зия личностных типов, употребляющих наркотики, лица, упот­ребляющие наркотики, были потенциальными наркотическими иждивенцами, которых в Соединенных Штатах мог бы спасти недостаток доступности героина.

Исследования вернувшихся ветеранов Вьетнама показали, что страхи о продолжении аддикции оправдались для небольшой части (меньше 10 процентов) тех, кто стал наркотически зависи­мым, однако подавляющее большинство (свыше 90 процентов) отказались от героина после возвращения в Соединенные Штаты. Детерминирующим фактором в употреблении ими героина была невыносимая окружающая обстановка во Вьетнаме, и как только они вернулись в Соединенные Штаты, ни сила наркотика, ни личностная восприимчивость не оказались решающими в поддер­жании их наркотической зависимости (Robins, 1974).