Тереза Бенедек доминантные идеи и их отношение к патологическим пристрастиям1

[1936] ОН .. -Ь ,

В статье представлен анализ случая депрессии у женщины. Т_;. Бене­дек показывает, что первичное заболевание депрессией приводит к возникновению на ее основе и в качестве противодействия ей аддик-тивного расстройства.

Радо в своей недавней работе² представил схематичную основу процесса, действующего при патологических пристрастиях, и помес­тил наше понимание на столь широкий фундамент клинического опьгга и аналитического знания, что у нас есть право предположить, чго мы должным образом усвоили законы, управляющие ходом их развития. Его исследования начинаются с момента, когда предварительная деп­рессия достигла такой стадии, когда больше нет физических средств для того, чтобы справиться с ней без посторонней помощи, и когда Эго прибегает к медицинским препаратам.

¹ Данная статья была прочитана на Тринадцатом международном психо­аналитическом конгрессе в Люцерне в августе 1934 года.

² Rado S. Psychoanalyse der Pharmakothymie// Internationale Zeitschrift fur Psychoanalyse. 1934. Bd. XX.

Поэтому нам по-прежнему необходимо исследовать вопрос о том, представляет ли предварительная депрессия однообразную кли­

ническую картину, и если нет, изучить вопрос, касающийся сущ­ности либидинозной структуры и патологического процесса, пре­доставляющего непреодолимый мотив для «фармакотимической , разрядки», вызванный конфликтом напряжения.

¹ Abraham К. The Psychological Relations between Sexuality and Alcoholism, also A Short Study of the Development of the Libido // Selected Papers on Psycho-Analysis.

² RadoS. The Psychical Effects of Intoxicants // Int. J. Psycho-Anal. 1926. Vol. VII. [См. наст. изд. С. 7—29.]

³ SimmelE Zurn Problem von Zwang und Sucht //Bericht iiber den V. Allgemeinen Arztlichen Kongress fur Psychotherapie. Baden-Baden, April, 1930.

⁴ Glover E The Aetiology of Drug-Addiction // Int. J. Psycho-Anal. 1932. Vol. XIII. [См. наст. изд. С. 30—72.]

Подобным образом через оценку питания должна быть прояс­нена проблема, относящаяся к либидинозной структуре. Со вре- ⁸ мени самых ранних, касающихся данной проблемы, работ Абра­хама¹ и Радо² значительное количество аналитиков предоставили обильный подтверждающий материал для того, чтобы продемон­стрировать, что сильная оральная фиксация и связанная с ней пред­расположенность к состояниям депрессии создают либидиноз­ные условия для возникновения патологических пристрастей. Тем не менее возникла дискуссия по поводу их природы и сущности, более точно, по поводу специфического патологического процес­са, с помощью которого высвобождается оральная фиксация, при­водящая к аддикции. По данному вопросу мы еще не достигли единодушного мнения. В то время как Зиммель³ придерживается , мнения о том, что аддикция представляет собой навязчиво-не­вротический механизм защиты и что сначала путем опыта инток­сикации первичный невроз переноса трансформируется в нарцис-сический невроз, Гловер⁴ поднимает вопрос о том, не существуют ли такие случаи аддикции, которые развиваются в противопо­ложном направлении. Согласно Гловеру, за глубоким регрессом, в смысле паранойи, следует вторая стадия болезни, восстановле­ние отношений с окружающим миром, в которой аддикция функ­ционирует как квазилечебный процесс.

Сам Гловер соглашается с тем, что его теорию не следует трак­товать как теорию, применимую ко всем случаям аддикции. По­добным образом мне представляется, как будто первоначальная депрессия, приводящая к аддикции, не обладает однообразным генезисом, так сказать, одинаковым для каждого случая. Таким образом, существенную задачу анализа наркомана составит ана­лиз депрессии.

В этой связи особенно поучительным мне представляется сле­дующий случай. В нем в качестве первичного клинического ус­ловия чрезвычайно убедительно обнаруживается приводящая к аддикции структура депрессии. В этом случае было возможным получить необычайно ясную картину аддикции в качестве вто­ричного заболевания — как защиту от изначальной депрессии, вызванной первичным патологическим процессом.

Незамужняя женщина двадцати шести лет, истощенная до пре­дела, пришла ко мне с жалобой на свою аддикцию к алкоголю. Более близкий анамнез показал, что она страдала от самой слож­ной формы аддикции, находившей различное выражение в раз­личные периоды ее жизни. В то время, когда она пришла ко мне, она, для того чтобы опьянеть, употребляла все виды алкоголь­ных напитков, слабые и сильные, и так как достать алкоголь ей не всегда было легко, она прибегала к каплям Хоффманна — мик­стуре из эфира и алкоголя, — с помощью которых она могла обес­печить себе и быстрое, и дешевое опьянение. Кроме алкоголя и эфира, пациента в громадных количествах употребляла слаби­тельные препараты, препараты для щитовидной железы и раз­личные нюхательные соли, равно как и гомеопатические пре­параты. Можно сказать, что за исключением наркотиков она употребляла все. Наркотиков она боялась. Во время периодов, когда она чувствовала себя лучше, она могла отказаться от алко­голя; в таком случае аддикция сама по себе достигалась навяз­чиво-невротической системой. Она связывалась с неким диети­ческим движением и жила на сырой пище или становилась вегетарианкой и некоторое время питалась в соответствии с эти­ми системами, прилагая все усилия до тех пор, пока однажды не теряла контроль и пока ее пристрастие аша не вроннва-лось наружу¹.

Д вижущей силой этой сложное ада; тельная для данной пациентки, о том. женское тело. Эта идея возникла, цать с половиною лет, она возникла силой и разрушила всю ее жизнь.

Пациентка была родом из состсдтс.-ь:-::; :: • щей к классу мелкой буржуазии. Ее отец был ну ческого телосложения, имеющий здоровую внешность, в ^шшм-которого еда и питье играли огромную роль, при этом он не был «наркоманом». Отец умер несколько лет тому назад от нервной болезни, вероятно, постсифилического происхождения. Мать — хрупкая женщина, милая и снисходительная, но рациональная; скромная и непритязательная в том, что касалось ее самой, одна­ко способная удовлетворять требования, выдвигаемые к ней ее мужем и дочерью.

Пациентка была единственным ребенком в этом браке; нор­мальная беременность закончилась родами, при которых было использовано наложение щипцов. Согласно заявлениям матери, ребенок брал грудь хорошо и сосал ее в течение девяти месяцев. Мать не может припомнить того, чтобы процесс отучения от гру­ди и приучения к употреблению твердой пищи вызывал какие-либо трудности. Будучи ребенком, пациентка ела хорошо; в то время она, как и ее отец, употребляла огромное количество мяса. К моменту, когда ей исполнилось пятнадцать лет, она была здо­ровой, талантливой девочкой, немного пугающейся своего отца и испытывающей робость перед ним, однако будучи при этом под­вижной и умной в школе. Она была тучной, и ее часто дразнили по этому поводу. Особенно глубокое впечатление на нее произ-

' Гловер привлекает внимание к подобным случаям; такое переключе­ние с истинной аддикции на навязчиво-невротический церемониал питания сам по себе указывает на роль, которую играло Супер-Эго при патологи­ческих пристрастиях.

вело то, когда учитель поддразнил ее перед всем классом в слиш­ком дружественной манере — которая могла быть неправильно

• понята, — схватив и приласкав девочку. И сама пациентка, и ее мать в качестве причины ненависти, которую пациентка начала переживать к своему телу, и в качестве основы желания любой ценой похудеть на первый план выдвинули этот случай.

Нет ничего необычного в такого рода проявлении. Но в дан­ном случае «лечение с целью похудеть» осуществлялось с такой разрушительной яростью и непреклонностью, что мы можем впол­не оправданно предположить, что оно самым серьезным образом охватило психический процесс.

Внезапно пациентка совершенно отказалась есть в обстанов­ке, в которой до этого ела с таким здоровым аппетитом и удо­вольствием; через несколько месяцев она потеряла в весе шесть фунтов. С тех пор она стала раздражительной, дерзкой, нетер­пеливой и ненасытной в своих требованиях. Изменение в ее ха-' рактере зашло настолько далеко, что она уничтожала и сжигала пищу, даже выбрасывала ее в туалет, а временами в приступе

• ярости разрывала свою одежду и белье или сжигала их в печи. Все ее существование было сплошной борьбой с тем, чтобы не располнеть, которая становилась все тяжелее, поскольку ее удо­вольствие от еды вышло за пределы истинного обжорства. Сна­чала она сохраняла способность работать, и время от времени, когда та или .иная вещь обеспечивала необходимый стимул, ми­рила свое сознание с принятием пищи. Но когда она ела, она ду­мала, что ее фигура изменяется и увеличивается в размерах, и что ее груди становятся больше; а это было выше ее хороших намере­ний. Больше всего она хотела разрушить свое тело и оторвать груди; она злилась на себя в полном смысле этого слова. До того, как пациентка обратилась к алкоголю, эта борьба, прерываемая лишь периодами пребывания в различных санаториях, продолжалась уже несколько лет.

Ее существование, в основном, представляло собой борьбу с полифагией. Если когда-либо было бы разумно говорить об интоксикации в отношении пищи, то это, определенно, имен­но в этом случае. Когда пациентка пошла обедать со мной, я смог­ла наблюдать степень ее депривации, я получила возможности * наблюдать различные способы и формы, стимулируемые этими приступами всеядности. Когда пациентка употребляла алкоголь, все ее торможения исчезали, и она ела в огромных количествах * без ограничения. Она потребляла самые невероятные вещи, ин­тенсивно приправленные множеством специй, без какого-либо сопротивления со стороны ее желудка. Создавалось впечатле­ние того, что она притупляла собственные чувства алкоголем для того, чтобы позволить такое высвобождение импульса. Од­нако это было лишь рационализацией ее пристрастия к алкого­лю, поскольку после курса воздержания мы обнаружили, что она могла потреблять очень большие количества пищи без употреб­ления алкоголя. Вместо «пищеварительного оргазма» неизменно возникало угрызение совести. Факт того, что она ела, делал ее глубоко несчастной; больше всего она хотела разрушить свое тело • и достать из себя пищу. Но достаточно очевидно, что она ни­когда не предпринимала шаги для того, чтобы извергнуть пищу из себя с помощью рвоты. Для удовольствия всегда сохранялся оральный способ; пациентка довольствовалась употреблением огромного количества слабительных препаратов, и если ее уг­рызение совести было слишком велико, чтобы его вынести, она обращалась к алкоголю.

Развиваясь таким образом, пристрастие к алкоголю достигло точки, в которой присутствовали все особенности тяжелой аддик­ции. Пациентка не могла пройтись по улице, не посетив при этом все встречающиеся на ее пути рестораны; она доставала алкоголь, самое лучшее, либо в кредит, либо одалживая или крадя деньги у своей матери. Другие наркотические вещества имели второстепен­ное значение и могли быть классифицированы: 1) как вещества, употребляемые с целью похудеть: препараты щитовидной железы, слабительные препараты; 2) вещества, предназначенные для смяг­чения голода: заменители пищи или вещества, ослабляющие аппе­тит; 3) разнообразные заменители пищи, соответствующие пред­писаниям определенных диетических школ, таким образом, предназначенные для того, чтобы дать ей возможность жить в со­гласии со своим Эго-идеалом'.

Из аналитического анамнеза на первый план я выдвину следую­щий материал. Пациентка была единственным чересчур избалован­ным ребенком, испытавшим горькое разочарование со стороны сво­его отца. Не могло быть такого, чтобы в самые ранние годы жизни пациентки отец не баловал ее; он искал ее расположения. Он сам кормил ее, играл с ней и каждый день покупал игрушки, главным образом, кукол самых разных видов и форм, одетых в бесконечное количество одежды. Затем поведение отца внезапно изменилось. Он стал грубым и скупым с ней и не покупал ей даже самое необходи­мое. Сейчас он ненавидел ее и приказывал ей работать. Он требовал от нее, чтобы она забирала остатки еды в ресторанах и несла их по улице в ведрах. Как в волшебной сказке, она из принцессы превра­тилась в девочку-служанку. Это звучит, как если бы здесь мы столк­нулись с «экранной памятью», фантазией пациентки, однако это не так. Перемена в характере ее отца началась за несколько лет до его метасифилического заболевания, и эта перемена потрясла пациент­ку до глубины души. I Пациентка стала неуклюжей и робкой со своим отцом и ненавиде­ла его. Она ненавидела его любовь к еде и его крупную мускулистую фигуру, а позднее она в самой себе стала ненавидеть все то, в чем она имела сходство со своим отцом. Ее сознательный Эго-идеал представ­лял собой антитезу своему отцу, и вся ее энергия направлялась на разрушение этих сходств. Она пыталась разрешить конфликт с помо­щью своих усилий обнаружить новый способ жизни и не сделать жизнь порабощенной требованиями материализма и «страстей».

¹ М. Вульф [Wulffj описывает подобные случаи, включая случай пациента, который был всеяден и, в конечном счете, стал наркоманом (iiber einen interessanten oralen Symptomenkomplex und seine Beziehung zur Sucht // Internationale Zeitschrift fur Psychoanalyse. 1932. Bd. XVIII). Наш материал бо­лее убедителен постольку, поскольку в случае нашей пациентки в ясном све­те предстал не вопрос активизирующего аддикцию второстепенного забо­левания (печеночные колики), а вопрос причинной связи аддикции с фазами, в которых еда была приятной или отталкивающей.

В пубертате пациентка пережила глубокий шок, ссылка на кото­рый уже была сделана, шок, вызванный знаками внимания и ласка­ми ее учителя, заместителя отца. Она отреагировала на этот инци­дент глубокой регрессией и отреклась от феминной роли. Но это отречение не ограничилось регрессией вагинальной сексуальнос­ти, с которой мы знакомы из случаев истерии. Регрессия распрост­ранилась дальше и охватила все тело. С этого времени она полнос­тью отвергла женское тело, вместе со всеми его явно феминными атрибутами, на основании того, что для мужчины все это служит сексуальным объектом. Такова была ее рационализация. Однако дви­жущей силой, лежащей за этим стремлением уничтожить фемин-ность, находилась ее потребность отразить вытесненные гомосексу­альные импульсы. Удивительно и в то же время характерно для хода, принимаемого патологическим процессом, то, что пациентка, кото­рая в дальнейшей своей жизни страдала из-за многих иных разоча­рований со стороны мужчин, постоянно продолжала искать убежи­ще у них; в то время как ее переполняло патологическое подозрение и ненависть по отношению к женщинам. Вопреки всем ее реальным переживаниям разочарования мужчинами, с самого начала лечения было ясно, что ее ненависть к женщинам была более глубокой и неумолимой — фактически, была психотической — по сравнению с ее амбивалентными отношениями с мужчинами. Именно параноид­ная ненависть по отношению к женщинам вселяла в нее гнев по от­ношению к собственному телу, и именно она была обнаружена при переносе с психотической свободой выражения.

Ее Ненависть к матери выражалась в разнообразных, прямых и косвенных, тенденциях разрушения и даже в грубых формах оскор­бления и актов насилия. В начале лечения она сделала попытку натравить двух матерей друг на друга и нанести ущерб обеим из них. Наиболее очевидно это обнаружилось, когда перенос функ­ционировал с высшей степенью амбивалентности. В то время у нее было следующее сновидение: «У меня на руках очень маленькая девочка. Обычно я испытываю ненависть к младенцам, но я при­жимаю этого ребенка к себе. Ребенок принадлежит мне. Я хотела ласкать ребенка, и была «отвратительной» с ним; я поцеловала ре­бенка так, как детей не целуют, горячо и эротично, облизывая и пожирая его». (В действительности либидо пациентки было скон­центрировано, преимущественно, в зоне рта, в других отношениях она была фригидной.) Вне всякого сомнения, вскоре для нее стало ясно, что это был не ребенок, а грудь, которую она обнимала и целовала и хотела бы съесть.

Следуя этому сновидению, она стала весьма возбужденной. Не­смотря на инсайт, который, казалось, был достигнут, или, возмож­но, как раз поэтому, в обед она вела себя следующим образом. Она заказала блюдо, для начала — большое блюдо. Когда то, что она заказала, было собрано и поставлено на поднос, мы отметили, что кроме этого бутылка пахты и пачка сыра отсутствовали, фактичес­ки, были взяты ею. Я пошла искать ее. В коридоре лежали чистые подносы. Было невероятным, чтобы она съела такое количество еды за это время. Она заказывала и брала пищу, не для того, чтобы съесть, а для того, чтобы спрятать и уничтожить ее, в чем она с презри­тельным тоном и тоном триумфа надо мной призналась.

Это проигрывание при переносе представляло собой не про­сто оральный вызов или отказ от питания. В основном проигры­вание имело значение оральной агрессии, направленной на грудь матери, и здесь оно проживалось с полной амбивалентностью, соответствующей оральной стадии. Стремление инкорпорировать желанный объект сначала проявилось в сновидении, а затем вы­разилось в форме жадности по отношению к пище. Удовлетворе­ние этого желания могло бы способствовать развитию у пациен­тки феминности; и сделало бы очевидной ее идентификацию с ненавидимой матерью, поэтому данному желанию было отказано в удовлетворении. В символическом действии уничтожения пищи пациентка разрушала свою мать и ее грудь, однако в равной сте­пени она разрушала свое собственное женское тело и груди, уни­жая саму себя и отказываясь от пищи. Здесь мы видим разворачи­ваемый перед нашими глазами в ситуации переноса один и тот же постоянно (с начала ее болезни) повторяющийся в периодах поста и в приступах деструктивной ярости процесс разрядки аг­рессивных импульсов.

Страдание, причиняемое пациентке ее конфликтом, было без­мерным. Прием пищи как форма инстинктивного удовлетворения был незаменим и в ее случае патологически усиливался в присту­пах полифагии. Угрызение совести высвобождалось взрывом им­пульса, всегда предоставлявшего свежие силы ее тенденции к са­моразрушению.

Возникает следующий цикл: результат первоначального ин­стинктивного конфликта требует: 1) возникающее угасание фе-минности субъекта; 2) отказ от орального удовлетворения; за ко­торым следует 3) голод. Голод устанавливает цепочку из 4) взрыва импульса Ид, который сменяется 5) угрызением совести. Это выс­вобождает 6) тревогу в отношении феминности, за которой снова следует 7) запрет на принятие пищи, смысл которого — привести к уничтожению женского тела.

Цикл замыкается и представляет собой болезнь, так сказать, в по­перечном сечении. Здесь мы видим патологический процесс, кото­рый после регрессии выражается на оральном уровне.

Я сделала некоторые замечания аналитического характера в отношении источника этой регрессии, но я не предлагала ее «пол­ный анализ».

Говоря очень коротко, мы по-прежнему можем сказать: огром­ное потворство отца и огромная любовь к нему извещают о нор­мальной эдиповой фазе. За этим следует глубокое разочарование с подачи отца, на которое пациентка отреагировала ненавистью. Эта ненависть пробудила отречение от мужчин как сексуаль­ных объектов и увеличила нарциссический. катексис своего соб­ственного тела. Она стала генитально фригидной, но, несмотря на это, стремилась сохранить отношения с мужчинами, посколь­ку они служили ей защитой от ее вытесненной гомосексуальнос­ти. Это сражение со своей бессознательной гомосексуальностью вынудило ее на параноидную борьбу за отвержение своей матери и в то же самое время более глубоко втянуло в оральную регрес­сию, так как деструкция своей матери и своей собственной фе­минности произошла на оральной стадии первоначальной иден­тификации.

Перед тем, как более близко изучить симптом, представлен­ный в идее «Я не хочу иметь тело женщины», я хотела бы вынести на первый план другой случай с похожей структурой, который, правда, не привел к аддикции, но в котором первичный патоло­гический процесс продемонстрировал обширные композицион­ные сходства со случаем, подробно описанным здесь.

Этой пациенткой была девушка двадцати одного года, худенькая, с мальчишеским телосложением, похожая на своего отца. Она была младшей из двух сестер. Старшая сестра, непохожая на пациентку, была пикнического типа. Пациентка, насколько она могла это при­помнить, всегда находилась в сознательной оппозиции со своей ма­терью, у которой было особое предпочтение своего первенца, «своей дочери». Последнюю было легко воспитывать, она была привлекатель­ной и экстравертированной, тогда как наша пациентка была робкой и заторможенной в работе, чувствовала свою неравноценность в кон­куренции со своей талантливой сестрой и все больше становилась интровертированной. Мало пользы было в том, что ее считали «папи­ной дочкой», которую он избаловал, поскольку этот же отец заменял ее мать и часто должен был наказывать капризную, заторможенную девочку. Как было обнаружено при анализе, наполненный горечью ребенок явно страдал от депрессии в возрасте от одиннадцати до две­надцати лет, и существовала действительная опасность совершения ею суицида. До возраста пятнадцати лет не было замечено ничего существенного в отношении ее привычек питания. После пубертата она начала избегать мяса; позднее наступил момент, когда она стала избегать всей приготовленной пищи, а еще позднее эта ее особен­ность распространилась на все питание, которое реально было пита­нием, и теперь она ела механически лишь яблоки и томаты. Разумеет­ся, она ела их фунтами для того, чтобы избежать ощущений голода, и конечно, вдобавок к этому она не полнела. В то время, когда ее им­пульсы прорывались наружу, когда, в конце концов, это происходи­ло, она употребляла огромное количество печенья. Единственное, что она хотела — разнести себя в пух и прах от угрызений совести, муча­ющих ее впоследствии, и с яростью наброситься на мать и сестру за то, что они соблазнили ее съесть пищу и располнеть.

Весьма удивительной была ее установка параноидного подо­зрения по отношению к матери и сестре. Конечно, тогда как дру­гие параноики боятся быть отравленными или боятся получить плохую пищу, наша пациентка пребывала в бесконечном страхе того, что мать или сестра могут преуспеть, соблазнив пациент­ку поесть. На ее взгляд, вся пища, которая могла хоть на унцию увеличить ее вес, для нее фактически представляла собой яд, и со­ответственно ее реакция избегать такую пищу была сильной. Од­нако сама она преследовала мать и сестру тем, чего она боялась с их стороны; она контролировала их прием пищи и пыталась уговорить их сделать все то, что она столь строго избегала в себе. В качестве профессии она выбрала гимнастику, много занималась спортом и ходила пешком на очень длинные дистанции с тем, чтобы постоянно сохранять форму и быть уверенной в потере веса. Тем же самым образом она наблюдала за матерью и сестрой, что­бы видеть, что они всегда находятся в движении. Она вынуждала их употреблять те же самые яды, которые она с такой тревогой пыталась избегать сама. Агрессия, выражаемая ее поведением, очевидна. Над пациенткой доминировала идея, что она не долж­на есть, чтобы не иметь тело женщины, чтобы не стать похожей на свою мать, которую она ненавидела и убила в своем собствен­ном теле.

¹ В этой связи я ссылаюсь на концепцию Фрейда о развитии паранойи у жен­щин. {Freud S. Female Sexuality // Int. J. Psycho-Anal. 1932. Vol. XIII. [«Женская сексуальность»].) Фрейд утверждает, что у женщин страх быть съеденной матерью является точкой фиксации паранойи. В данном случае произошел поворот в оппо­зицию, в подробности структуры которой я не могу здесь уходить.

Я не намереваюсь здесь более глубоко проникать в аналитичес­кий материал. Я сделаю лишь краткую ссылку на то обстоятельство, что в данном случае запрет на пищу исходил из идеи: «Я не хочу иметь тело женщины». Данная идея является результатом инстинк­тивного конфликта, возникающего из оральной тревоги и оральной ненависти по отношению к матери. Посредством идентификации эта идея обращает гнев субъекта на свое тело, вызывая параноидное заболевание с перемещением агрессии на Я¹.

В обоих этих случаях мы видим, что первичный патологичес­кий процесс, — регрессия, следуемая за вытеснением, — приво­дит к отречению субъекта от своего женского тела. Это отрече­ние остается в силе посредством императива, проявляет себя в системе восприятие—сознание и звучит: «Ты не должна есть и иметь тело женщины». Неизбежно наш интерес будет пробужден вопросом о том, где данная идея находит свою внутреннюю энер­гию, и какие средства она использует, чтобы доминировать над личностью и вызывать ее крах с такой безжалостной и упорной настойчивостью.

Если мы рассмотрим эту идею в качестве симптома, нас удивит то, что с самого начала она переживалась как существенная состав­ляющая часть Эго. «При неврозах переноса идет борьба между Эго и симптомом». «Эта борьба разыгрывается более чем на одной сцене и использует разнообразные ресурсы». «И достаточно часто со време­нем симптом инкорпорируется Эго»¹. Однако симптом, описанный здесь и лечившийся мной, показывает, что требуется л-е «количество времени и тяжелого труда» для того, чтобы повлиять на него; с самого первого момента симптом проявляется как неустранимая часть Эго. Эта особенность обнаруживается лишь в симптомах, высвобождае­мых психотическими процессами. Тогда как фантазии и компуль-сивные идеи, и невротические симптомы в целом остаются за пре­делами Эго, Эго по отношению к ним играет роль если не зрителя, то борца с ними, центральную позицию в структуре Эго занимает абсолютная иллюзия. Если идея или представление приобретает ка­чество реальности, на каждое последующее тестирование реальнос­ти решающее влияние оказывает происходящая в таком случае пере­стройка Эго [ego-alteration].

¹ FreudS. Hemmung, Symptom und Angst, [«Торможение, симптом и страх».]

Каким образом достигается такого рода перестройка Эго? Ис­следования Фрейдом психозов привело его к предположению, что к началу любого психотического нарушения «мир приходит к кон­цу», т. е. имеет место глубокая регрессия и исчезновение всех от­ношений с объектами, а также исчезновение всего нормального либидинозного катексиса телесного аппарата¹. Наступает конец света, индивид на момент психотического переживания — тем не ₍ менее, на короткий момент — всецело представляет собой Ид. Та­кая психотическая регрессия, а Фрейд предполагает, что это харак­терно для случая любой регрессии, сопровождается разъединени- > ем инстинктов, так что агрессия становится свободной.

¹ Federn P. Narzissmus im Ichgefuhle // Internationale Zeitschrift fur Psychoanalyse. 1927. Bd. XIII.

² Необходимо было бы предпринять более глубокое исследование, чтобы выяснить, на сколько истинные случаи аддикции принадлежат этим маниа­кально-депрессивным смешенным формам.

После того, как регрессия достигла своей последней точки, на­чинается процесс восстановления. Это то «покушение на лече­ние», которое разворачивается перед нашими глазами в клини­ческой картине психоза. Но этот процесс восстановления не просто составляет новую попытку сформировать либидинозные привязанности с объектами, являясь при этом аспектом, которо­му наблюдатели должны придавать наибольшее значение, он так­же осуществляется посредством нового инвестирования агрессии, которая была высвобождена. Соответственно, симптом представ­ляет собой новое инстинктивное слияние, и структура болезни, предполагаемая клинической картиной, будет зависеть не толь­ко от судьбы или количества вовлеченного либидо, но также и от судьбы первичной инстинктивной агрессии, которая высвободи­ла регрессивный процесс. Это может быть связано и отражено различным образом, и более глубокое изучение этого, несомнен­но, даст нам отличную возможность обнаружить тонкие оттенки различия в структуре психозов. В качестве примера мы могли бы сослаться на хорошо известную судьбу агрессивного импульса в случае меланхолии; агрессия, направленная на инкорпорирован­ный объект, связывается в Супер-Эго и обращается против Эго в столь огромном масштабе, который позволяет его покалечить. Иначе это происходит при так называемых маниакально-депрес­сивных смешенных формах², в которых связывание агрессии не было достигнуто с такой же исключительностью, поскольку часть ее остается в Эго в свободно плавающей форме, и потребности должны быть отреагированы [abreacted] в качестве осознанного аффекта ненависти или деструктивной ярости¹.

¹ Эйделберг [Eidelberg] в своей статье для Конгресса в Люцерне «Очерк сравнительной теории неврозов» следует подобному ходу мысли, пытаясь использовать противоположные взгляды на неврозы с целью постановки диагноза. Существенным вопросом в данной классификации является коли­чественное соотношение Эроса и Танатоса и степень интенсивности защит, а также участие отдельных психических инстанций в связывании и установ­лении защит от этих импульсов. Истории случаев, приведенных выше, были представлены с аналогичным выводом. Представление, которое возникает при тщательном исследовании психотических и так называемых погранич­ных случаев, состоит в том, что агрессивный инстинкт, высвобожденный регрессией, оказывает влияние на вариативность интенсивности прегени-тального переживания. Только допущение первичного инстинкта агрессии и первичного мазохизма предоставляет нам средства углубления наших зна­ний в этой области.

В нашем конкретном случае агрессия была связана с обращени­ем к формированию симптома, который вызвал перестройку в Эго. Агрессия, высвобожденная регрессивным процессом, достается системе восприятие—сознание, где она катектирует типичный инстинктивный конфликт, так сказать идею о нежелании иметь женское тело. Катектированная таким образом идея становится существенной составляющей частью Эго; я предпочитаю не гово­рить частью Супер-Эго, поскольку критерием Супер-Эго, соглас­но работе «Я и Оно», является его принадлежность бессознатель­ному. Эта идея, которую мы обрисовали как ограниченную, но неустранимую часть Эго, всегда сознательна и в таком случае то­пографически она принадлежит Эго. Однако ей свойственна стро­гость, присущая Супер-Эго. Эго предается этой идее; если Эго сбра­сывает ее ярмо, возникает тревога и угрызение совести. Напряжение совести, наказание, наложенное на Эго, настолько велики, что, мы знаем, в целом могут характеризовать конфликты Супер-Эго. Со­гласно динамической и экономической функции, данная идея со­ответствует функции Супер-Эго; несмотря на то, что топографи­чески она принадлежит Эго.

Сейчас мы предложим на обсуждение вопрос о том, возможно ли достичь более точного дифференцированного диагноза между этим симптомом и другими симптомами. ,

Здесь я припомню старое психиатрическое понятие, которое не получило внимание в психоанализе, понятие «доминантной идеи». Оно возникло у Вернике [Wernicke]¹, который, тем не ме- * нее, не смог достаточно четко обозначить границы, отделяющие его от навязчивых и иллюзорных представлений. Это привело к тому, что понятие снова и снова подвергалось сомнению, а воп­рос о его приемлемости вызвал дискуссию в литературе. В то вре­мя, как многие авторы принимают все представления, облаченные аффектом, включая навязчивые идеи и представления в понятие доминантной идеи, и ищут его отличительную особенность в ус­тойчивом чувственном тоне [feeling-tone], Блейлер [Bleuler]² понима­ет под термином «доминантная идея» то, что постоянно навязывает­ся, но при этом отличается от коренных идей, поскольку не считается чужим для личности, и отличается от навязчивых идей, поскольку не воспринимается как ложь. В этом отношении Блейлер пытался феноменологически отделить доминантную идею, с одной сторо­ны, от навязчивых идей, а с другой — от иллюзий.

¹ Wernicke. Uber fixe Ideen // Deutsche medizinische Wochenschrift. 1892.

² Bleuler E Affektivitat, Suggestibilitat, Paranoia, 1906—1926 // Text-book of Psychiatry. 1924.

Для нас не будет трудности, после наших размышлений о струк­туре, представленной нашими двумя случаями, присоединиться к определению Блейлер и выразить его с большей точностью с точ­ки зрения психоанализа. Поскольку рассматривается отношение между доминантными и навязчивыми идеями, нас может ввести в заблуждение, если обращать внимание как раз на определенные сходства или даже подчеркивать эти сходства, функция доминант­ной идеи и ее соответствие Супер-Эго. Однако если две группы идей рассматривать метапсихологически, то между ними обнару­живаются значительные различия. И навязчиво-невротические симптомы и навязчивые идеи возникают из регрессии к анально­садистической стадии, подразумевая задержку объектных отноше­ний на этой стадии организации либидо. Агрессия, высвобожден­ная здесь с помощью регрессивного процесса, совершает общее ук­репление Супер-Эго, но при этом не приводит к перестройке в Эго. В отличие от этого, доминантная идея соответствует более глубокой регрессии, осуществляющей уничтожение любого объекта и катексиса Эго, и поэтому представляет собой результат психоти­ческой регрессии. Таким образом, мы рассматриваем доминантную идею в качестве моносимптоматического психоза. Мы еще должны изучить вопрос о том, допускается ли более четкое разграничение доминантных идей с иллюзиями.

¹ Freud S. Neurosis and Psychosis// Collected Papers, Vol. II. [«Невроз и психоз».]

² Freud S. The Loss of Reality in Neurosis and Psychosis// Collected papers, Vol. II. [«Утрата реальности в неврозе и психозе».]

Иллюзия «подобна кусочку пластыря, наклеенного на место, где первоначально существовал разрыв в отношениях между Я и внешним миром»¹. Более того, в психозе различаются два шага: первый — который отрывает Эго от реальности, тогда как второй пытается исправить нанесенный ущерб². Именно вторая фаза от­ветственна за формирование нового отношения к объектам и ре­альности. Там, где присутствуют истинные иллюзорные идеи, дан­ный результат достигается посредством проекции. Аффекты, высвобожденные регрессивным процессом, а к ним относятся как агрессивные, так и либидинозные аффекты, в известном смысле смешиваются заново и связываются новыми привязанностями с объектами. Следуя проекции, окружающее предстает восприятию в измененном виде. Это и есть случай со всеми параноидными иллюзиями. И именно это отличает их от доминантной идеи. Пос­ледняя не подразумевает проекции. Аффекты, высвобожденные этим процессом, и либидинозные, и агрессивные, перерабатыва­ются и связываются, минуя инстанции, составляющие психичес­кий аппарат. Подобным образом, не восприятие окружающего мира изменяется, а происходит лишь перестройка Эго, действую­щего внутри личности в качестве новой структуры.

Формулируя это коротко, доминантная идея отличается от ее на­вязчиво-невротического двойника тем, что она отвечает на более глубокую регрессию, вызвавшую перестройку в Эго. Данная пере­стройка в Эго обязана своим происхождением психотической рег­рессии, также как это всегда происходит в случае с иллюзиями; но она отличается от паранойи тем, что аффекты, высвобожденные в ходе регрессии, связываются внутри инстанций, составляющих пси­хический аппарат, а не проецируются на окружающий мир. В ре­зультате это приводит не к восприятию изменения в окружающем мире, а лишь к перестройке Эго¹.

¹ Конечно, немаловажно, что доминантная идея, суть которой в уничтоже­нии тела путем орального отвержения, главным образом, ясно представлена у женщин. То обстоятельство, что эти случаи столь часто встречаются у жен­щин, может быть связано с другими открытиями по вопросу женского нарцис­сизма. {Hamik J. The Various Developments Undergone by Narcissism in Men and in Women // Int. J. Psycho-Anal. 1924. Vol. V.) Женский нарциссизм всегда удаляет­ся от гениталий, и поэтому он катектирует тело целиком. Это представляется нам объяснением, почему нарциссизм столь часто воздействует на тело цели­ком, либо уничтожая, либо утверждая его. У мужчин нарциссизм гораздо зна­чительнее концентрируется на гениталиях, особенно, на пенисе; ввиду пози­тивного катексиса пениса, нарциссические иллюзорные идеи, главным образом, относятся к гениталиям или их заместителям.

В конце концов, этим разъясняется, почему механизм доминантной идеи часто возникает с ипохондрической иллюзией в своем содержании. То есть ипохондри­ческие иллюзии, а также многие иллюзии с депрессивным содержанием имеют сходство с доминантной идеей. Но существуют также доминантные идеи, в центре которых мы не обнаружим тела или его части. К примеру, мы должны думать лишь о таких доминантных идеях, которые облагают задачами личность, налагая на нее обязательства реформировать мир. В этих случаях также не происходит изменения в мире в смысле истинной параноидной проецируемой идеи, но совершается по­пытка осуществить изменение в окружающем мире путем перестройки Эго. Мы должны допускать, что в этих случаях, отличающихся от тех, что лечила я, симп­том содержит больше примеси нарциссического либидо.

Особенно легко и поучительно провести линию, разграничива­ющую наш собственный случай от случаев истинных иллюзий, видя, что и симптом, и регрессия, предшествующие ему, поразили лишь тело субъекта, и это стало объектом доминантной идеи.

Сейчас мы можем спросить, дает ли выгоду нашей общей теории неврозов введение данной концепции заболевания. На общих осно­ваниях нам представляется важным то, что в доминантной идее мо­жет быть обнаружен удивительный пример «синтетической функ­ции Эго». Эго связывает агрессию с принадлежащим ему либидо, и созданная таким образом новая структура становится устойчивой. К этому моменту борьба по отражению первичного инстинктивно­го конфликта приходит к завершению. Но общее равновесие психи­ческого аппарата в связи с этим не увеличивается; напротив, оно надолго нарушается в одном направлении. Следуя своей агрессив­но суровой натуре, доминантная идея высвобождает дальнейшие конфликтные напряжения, овладение которыми облагает новыми задачами психический аппарат. Характер «Супер-Эго» доминант­ной идеи делает для нас понятным то, что попытка овладеть этими напряжениями принимает форму депрессии и что наравне с этим происходит усиление орального инстинктивного напряжения. Раз­решение продуцированного таким образом напряжения более не может быть достигнуто исключительно эндо-психическими сред­ствами. Мы пришли к пониманию того, что симптом, который пер­воначально отвергал оральное удовлетворение, на другой стадии укрепил его и таким образом высвободил аддикцию в форме симп­тома, имеющего две фазы.

Но во введении к этим замечаниям мы уже утверждали, что структура первоначальной депрессии никоим образом не допус­кает устойчивой формы. Обсуждаемый нами случай — в котором движущая сила, лежащая в основе аддикции, представляет собой моносимптоматический психоз в форме идеи, которая в свою оче­редь автоматически усиливает оральное инстинктивное напря­жение и таким образом приводит к аддикции, — рассматривает­ся просто в качестве специфического типа аддикции.

В других случаях аддикции первоначальная депрессия будет под­держиваться инстинктивными конфликтами различной структуры, хотя все эти конфликты имеют много общего в том, что сопровождаю­щее их упорное напряжение с его депрессивным клеймом более не может быть преодолено только эндо-психическими средствами.

Их действие направлено вовне, подобно инстинкту, и оно вьгяуждает напряжение разряжаться через фиксированный ход аддикции.

Мы знаем¹, что Эго ведет борьбу с первичным инстинктивным конфликтом, и лишь в исключительных случаях борьба приходит к завершению с помощью отдельного акта симптомообразования. По­стоянное давление аддикции, которая подобно инстинкту направ­ляется вовне, предоставляет нам типичный пример такой борьбы Эго с инстинктивным конфликтом, и нам кажется, что с этой точки зре­ния мы вполне обоснованно могли бы поместить аддикцию внутрь более общей схемы.

В общем, после процесса симптомообразования Эго должно или прийти к соглашению с симптомом или же преодолеть созданное симптомом новое конфликтное напряжение. Наиболее легко это достигается в случаях конверсионной истерии. При неврозах навяз­чивости борьба уже более заметна и более упорна. Но то, что борьба ведется в рамках инстанций — Ид — Эго — Супер-Эго, составляю­щих психическую личность, и что окружающий мир не вовлекается в этот процесс, является характеристикой невроза.

С психозами все совершенно по-другому. Нарушение равнове­сия, психотический процесс разрывают связь с окружающим ми­ром. Попытка излечиться имеет своей задачей новое установле­ние этой связи. Пока мера равновесия — разве что патологического вида — не будет достигнута, механизм проекции будет сохранять­ся в действии, а напряжение, идущее от аффекта, будет разряжаться в направлении, идущем изнутри наружу. Постоянное давление этого напряжения в этом смысле осуществляет изменения в окру­жающем мире и действует аллопластически.

Такой ход событий оборачивается меланхолией. Ненавидимый объект (т. е. объект, в отношении с которым либидинозная связь испытала разрыв) принимается в Эго, таким образом, становясь при­чиной его перестройки. Направление, заключающееся в новом уста­новлении объектных отношений, идет извне вовнутрь, и меланхо­лия в этом смысле является аутопластичной. Мы знаем, что оральная

' Freud S. Hemmung, Symptom und Angst. [«Торможение, симптом и страх».] предрасположенность, фиксация и регрессия обеспечивают необ­ходимые условия для действия этого механизма.

Почти то же самое происходит с механизмом, действующим при аддикции. Здесь также невозможно эндо-психически овладеть напря­жением, вызванным конфликтом. Это заставляет психический аппа­рат, в соответствии с его стремлением, искать спокойствие й осво­бождаться от напряжения, установить связь с окружающим миром; и путь, по которому он идет (в противоположность параноидному процессу), представляет собой путь извне вовнутрь. Совершенно не­зависимо от природы невротического или психотического процесса, поддерживающего предварительную депрессию, при аддикции со­вершаются повторные попытки растворить беспокойство внутри пу­тем инкорпорации. Я хотела бы напомнить вам о сходстве с перверси­ями и символическом значении наркотических веществ, действующих в качестве частичных и замещающих объектов и ищущих формирова­ния новых синтезов путем нового инвестирования Эроса. Однако окон­чательное урегулирование не может быть достигнуто, поскольку силы Эго, предполагаемые для объединения, были исчерпаны в первичном конфликте. Разрядка эмоционального напряжения, возникающего из первичного инстинктивного конфликта или обусловленного первич­ным симптомом, происходит аутопластически, совершается попытка осуществить перестройку в Эго посредством наркотика, который упот­ребляется из внешнего мира и инкорпорируется в Эго. Путь инкорпо­рации — оральный, и в этом случае он является наиболее показатель­ным и благоприятствующим регрессии на оральную стадию. Таким образом, нас не может удивить то, что наше знание действия орально­го механизма находится в числе первых и наиболее надежных приоб­ретений в данной области исследования.

Источник: Benedek Т. Dominant Ideas and their Relation to Morbid Cravings // Int. J. Psycho-Anal. 1936.17. P. 40—56.

Перевод с английского М.Л. Мельниковой,

На русском языке публикуется впервые.