Неправильное формирование Эго-идеала

Другим аспектом, подразумевающимся в том, что я уже описал, является патология Супер-Эго, недостаток в предоставляющих смысл, детерминирующих жизнь, руководящих жизнью ценностях и идеа­лах или, в их персонифицированной форме, всемогущих мифах. Аф­фекты, только что описанные, обычно возникают во время или вслед за кризисом, там, где такие центральные ценности, идеалы и мифы были разрушены, или когда потребность в таких идеалах становится особенно явной, а их отсутствие и ненадежность особенно болез­ненными. И здесь проявляется семейная патология.

Следующие комментарии не рассматривают значение семей­ной патологии, выступающей в качестве этиологического факто­ра: на эту тему готовится отдельное исследование (ср. также Chein et al., 1964). На данный момент решающими факторами в семей­ной патологии оказываются последовательность, установление ограничений и доверительность, противопоставленные нарцис-сическому потворству и ярости. Родители, которые не обеспечи­ли минимума постоянства, надежности, доверительности, отзыв­чивости по отношению к своему ребенку, особенно во время кризисов в его развитии, не годятся в качестве внутренних сиг­нальных огней; вместо этого они становятся мишенью для прояв­ления бунтарского гнева и презрения. Родители, которые колеб­лются между вспышками раздражения и потворством, которые позволяют себе проживать свои наиболее примитивные требова­ния, родители, которые больше интересуются своей карьерой, своими клубами и путешествиями, нежели действительными по­требностями своих детей, или родители, которые отсутствуют по экономическим причинам и не могут передавать значимое соче­тание любви и устойчивости, — все эти родители до тех пор, пока в их решающих функциях не заменят способные заместители, очень осложняют своим детям принятие их в качестве надежных моде­лей совести и Эго-идеала, интернализацию их и выстраивание в качестве внутренних опекунов против проступков. У меня скла­дывается впечатление, что Эго-идеал у пациентов, имеющих та­ких родителей, остался архаичным, ненадежным, глобальным; более зрелые части его быстро терпят крах в подростковом пери­оде или вообще никогда не появляются.

«Кайф», облегчение и удовольствие, разыскиваемые с помощью наркотика, представляют собой суррогатный идеал, замещающую ценность, химическую мифологию, которая в норме может быть обеспечена внутренним ощущением смысла, целенаправленнос­ти и ценностной ориентации. Кроме того, группа сверстников, наркотическая культура и более всего сама «суета» [«hustling»], целая погоня за наркотиком, и идеал успешного торговца наркотика­ми, который может разбить ненавистную совокупность устоев (особенно в гетто), представляют собой могущественно детерми­нирующие модели и ценности (ср. Preble & Casey, 1969).

Следующий аспект — в меньшей степени надежный, больше пред­полагаемый; однако, может оказаться, что его легче наблюдать и даже определить количественно по сравнению с другими аспектами.

Гипосимволизация

Под этим я понимаю часто наблюдаемую общую деградацию, ослабление или рудиментарное развитие процессов символизации, а следовательно, и фантазийной жизни. Эта ослабленная способ­ность или неспособность к символизации особенно свойственна внутренней жизни пациента, его эмоциям, его отношению к самому себе. Одним из примеров этого является неспособность большинства таких пациентов артикулировать переживания. Многие, если не все, пациенты уместные аффекты переводят в соматические жалобы — например, страстное желание и физический дискомфорт — или в социальные обвинения — «Это все недостатки общества». Они оста­ются довербальными в том, что касается аффектов. То же самое су­жение, кажется, истинно для всей фантазийной жизни. Именно эта лакуна — либо конфликт, вызванный скотомой, либо подлинный недостаток — делает психотерапию столь особенно трудной и фру-стрирующей. В конце концов, психотерапия в качестве своего инст­румента использует именно вербальное связывание спектра симво­лических процессов. Предварительно я окрещу этот дефект «гипосимволизацией»; я считаю его идентичным обнаруженному мной у Блоса (Bios, 1971) понятию «конкретизации». Очевидно, что наркотики не функционируют в качестве заместителя отсутствую­щей символизации; не обогащают они и истощенную фантазийную жизнь (за исключением того, что Луис Левин (Louis Lewin, 1924) назвал «Фантастикой» [Phantastica], т. е. психоделическими нарко­тиками). Скорее всего, их функция — в смещении того неопреде­ленного дискомфорта и напряжения, который замещает невоспри-нимаемый и неартикуллированный аффект и который переживается как «нечто неправильное» в теле или окружающей среде. Таким об­разом, наркотики используются для изменения образа тела и образа мира в менее неприятные и более выразительные.

Архаичная объектная зависимость

Пока мы только изучили психодинамическую роль различных фармакологических эффектов этих наркотиков. Существует дру­гое динамическое значение, которое очень важно и гораздо луч­ше известно по сравнению с этими тремя: «Среди бессознатель­ных мотивов (в дополнении к оральному удовлетворению и пассивной идентификации с родителем) весьма важную роль, ка­залось, играла потребность возместить потерянный объект» (Hartmann, 1969, р. 389). Многие пациенты говорили о своем нар­котике и принадлежностях и обстоятельствах, окружающих его,с любящей нежностью, как если бы он был любимым партнером. Очевидно, здесь в качестве центральной мотивационной силы выступает именно объектный, а не фармакологический характер наркотика. Фактически сам термин «наркотическая зависимость» напоминает нам о том, с чем мы имеем дело, а именно, с архаич­ной пассивной зависимостью от вседающего, вечного, хотя и нар-циссически воспринимаемого — т. е. весьма напыщенного — объекта, что доказывается целеустремленной преданностью и бе­зумной погоней за возлюбленным, подтверждается инкорпори­рующей жадностью, мастурбаторными и оргастическими аспек­тами употребления наркотика и смешением экстатической идеализации и осуждения vis-a-vis наркотика («звездная пыль», «голубые небеса», «белая леди» против «дерьма», «скэга»¹) (Wieder & Kaplan, 1969; Chein et al., 1964). Многое из этого напоминает нам фетишизм. Необходимо найти динамические сходства и различия между этим двумя синдромами: сходно ли расщепление Эго при аддиктивном заболевании расщеплению Эго, описанному при фетишизме? Гловер косвенным образом поднимал этот вопрос в 1932 году; «...в переходе между параноидными системами и нормальной реакцией на реальность наркотическая аддикция (а позднее фетишизм) представляют не только продолжения сис­тем тревоги в рамках сокращенного диапазона, но и начала рас­пространяющейся системы успокоения»² (Р. 211). Он назвал фети­шизм парной проблемой аддикции.

Остается нерешенной поднятая Кохутом (Kohut, 1971) проблема: являются ли эти очевидные отношения с архаичными, легко заменя­емыми частичными объектами лишь вторичными, и правильно ли объяснять зависимость от наркотиков в первую очередь не «как за­мещающую объектные отношения, а как замещающую психологи­ческую структуру» (Kohut, 1959, р. 476)? Во многих случаях данная гипотеза кажется подтвержденной. К тому же у других, у кого сим-биотическое отношение или преданность лечебному сообществу

полностью вытесняет прежнюю наркотическую зависимость, я впол­не склонен видеть в последней также архаичные, нарциссически переживаемые объектные отношения.