2. Переводческая традиция

В отличие от творческой деятельности оригинального художника воспроизведение—категория вторичная, по­этому для большинства произведений, которые переводятся чаще всего, создается переводческая традиция. Так же как в мастерстве актера, в переводе каждый после­дующий интерпретатор оглядывается на произведения предшественников, учится на их достижениях, а порой

следует их заблуждениям.

Об отношении современного переводчика к предшест­венникам хорошо рассказано у Паливеца (Josef Palivec), новейшего чешского переводчика «Старого моряка» Кольриджа. Вот как описан в послесловии переводчика рабочий процесс: «При работе над переводом я пользо­вался изданием «The Poems of Samuel Taylor Colerid­ge...», a также французским переводом... Только после этого я обратился к переводу Сладека... Порой наши переводы сходились, главным образом там, где оптималь­ное решение дается без труда. Например, в седьмой части, когда «сова кричит на волка» (sova houkà па vlka). Это дословный перевод английского стиха and the owlet whoops to the wolf below. Здесь последняя стопа незави­симо от воли переводчика взывает к одной-единственной рифме umlkà и сама диктует вид второго рифмующегося стиха. Подобно этому, и в последней строфе шестой ча­сти, где образ крови альбатроса организует структуру всей строфы. И т. д. Отделывая свой перевод, я, напро­тив, исправил по Сладеку наиболее трудную для решения седьмую строфу третьей части, а кроме того, позаимство­вал два-три слова из его лексикона, например skliti se!» ¹². Таким образом, сходство между обоими текстами встречается там, где по-чешски невозможно другое ре­шение; было бы ошибкой избегать такого сходства, ведь оно лишь означает, что оба переводчика достигли пусть общего, но оптимального решения.

Интересно, что именно в рифмовке переводческие решения часто совпадают; вероятно, дело в том, что воз­можности рифменных комбинаций между словами, дан­ными подлинником, более ограничены, чем возможности стилистических вариаций. В качестве следующего свидетельства приведем опыт Ярмилы Лоукотковой (Jar­mila Loukotkovà) при переводе Вийона. «Когда я сравни­ла переведенный мною пассаж с переводом Фишера, оказалось, что во многих местах встречаются выражения, обороты и рифмы, сходные с переводом Фишера, по­скольку оригинал привел к ним нас обоих независимо друг от друга. Кое-где я оставила перевод как есть; в других местах, где схожесть была слишком заметна, перевела стихи заново, чтобы меня не обвинили в пла­гиате...» Зависимость от труда предшественника только тогда обесценивает перевод, когда переводчик берет старые ре­шения из лени и в таком количестве, что ставит под сомне­ние оригинальный характер своего труда. Такова, напри­мер, зависимость Штепанека от Сладека в работе над Шекс­пиром или Частека (F. X. Càstek) от Юнгмана и Пуркине (J. E. Purkynè) в переводах Шиллера, словака Матце-науера (F. О. Matzenauer) от Юнгмана — при переводе «Германа и Доротеи» Гёте. Характерен вопрос о зависимо­сти словацких переводов от чешских: чешские переводы классиков, которые, как правило, появлялись прежде сло­вацких, часто служили словацким переводчикам сущест­венным подспорьем и заменяли для них отечественную тра­дицию перевода некоторых авторов. Вообще можно сказать, что, для того чтобы новое воспроизведение стало явлением искусства, оно должно быть в целом новой трактовкой, а не повторением предыдущих версий.

Плагиат в переводе встречается гораздо чаще, и его труднее определить, чем в оригинальной литературе. Уста­новить его тем легче, чем больше текст дает простора для творческих возможностей; проще всего распознать плагиат в стихотворном переводе или в таком, где ярко выраженная языковая и историческая обусловленность текста вынуж­дает к поискам оригинальных переводческих решений. Не­возможно, например, ошибиться в определении, как возник перевод лермонтовского «Паруса» Брожа (L. Broz) в 1875 г. («Òbrazy z4vota», 1875, с. 12), если сравнить его с переводом Прокеша (J. ProkeS), напечатанным за несколько месяцев перед тем («Album Slovanskych listuv», 1875, с. 2).

L о d'k a Plachta

Béla se lod'ka v oceànè jak holubinka bàzlivà; proé dala vyhost rodné strane a v mista pili truchlivà?

SlyS vody ruch a vétru vani— a stozàr v kraj se schyluje— ach! s plavcem neni poZehnànf, on v Eden làsky nevpluje.

Bela se plachta v oceàné kde mlha dfime modravà. Proè" daja vyhost rodné strane a v mista pili sychravà?

Slys vody ruch! a vétru vani, a stozàr téme schyluje! Ach, s plavcem neni pozehnàni— ont' v Eden làsky nevpluje.

Pod nim se lazur väbne klene a nad nim slunka zäfe plä, nez on se v näruä boufe zene— vsak boufe nejspi§ mir mu da*.

Pod nim se lazur väbne klene a nad nim slunka zäfe plä, lec on se v näruö boufi zene— snad boufe nejspis mir mu da.

И. Прокеш Л. Б рож

Особенно показательно переводческое решение в работе над наиболее трудным поэтическим средством — рифмой.

Генетически можно разделить переводческий плагиат на два типа, возникающие каждый по своим причинам, но даю­щие сходный результат. К плагиату из экономических сооб­ражений или из честолюбия более всего склонны дилетанты, неспособные переводить сами (в особенности стихи). Но плагиат можно найти и у некоторых выдающихся писате­лей, которые просто не считают перевод подлинным произ­ведением искусства, ради которого следует быть щепетиль­ным. Известно, что Бертольт Брехт использовал в ТГрех-грошовой опере» переводы из Вийона, сделанные Аммером (К. L. Ammer), не назвав переводчика. Несомненно также, что Герхарт Гауптман издал, как свой, перевод «Гамлета» с пометкой «In deutscher Nachdichtung und neu eingerichtet»

* Вот обратный подстрочный перевод словацкого перевода Прокеша:

ЛОДКА

Белеет лодка в океане,

как робкая голубка.

Зачем покинул [ты] родные края

и стремишься в места печали?

Слышится движение воды и дуновение ветра, . и мачты кончик гнется — .

ах, нет пловцу благословения, он в рай любви не приплывет.

Под ним манящий свод лазури, а над ним солнце жарко пылает, только он гонит себя в объятья бури — как будто буря скорее даст ему покой.

В чешском переводе Брожа изменены только заглавие (и, следо­вательно, лодка а первой строке заменена парусом), вторая строка («где дремлет голубая мгла»), эпитет в четвертой строке (вместо печаль­ные дано ненастные места) и одно слово в шестой строке — у Прокеша кончик мачты, а у Брожа верхушка.

_ш

I

I

(«В немецком переводе и новой обработке»), между тем как это лишь выправленный перевод Шлегеля. В наиболее от­личающихся местах соотношение текстов примерно таково:

Wiewohl von Hamlets Tod, des teuren Bruders, die Wunde unvernarbt und ob das Reich noch immer, wie gelähmt von diesem Schlag, des Jammers Miene starr im Antlitz trägt, so weit hat doch Vernunft den Schmerz besiegt, daß wir des Grames zwar uns nicht entschlagen, jedoch auch nicht der Pflichten unsres Amts. Kurzum, das Leben fordert seine Rechte. Wir haben also unsre weiland Schwester, jetzt unsre Königin, die hohe Witwe und Erbin dieses kriegerischen Staats, mit schwarzverhängter Freude sozuzagen und einem Auge unter Tränen lächelnd, zur Eh^1?

¹ genommen und damit hierin nicht eurer bessern Weisheit uns verschlossen, die dauernd uns beriet. Für alles Dam/ Nun wißt ihr, hat der junge Fortinbras aus Unterschätzung unsrer Macht und meinend, durch unsres teuren seligen Bruders Tod sei Dänemark aus Rand und Band geraten... . Г. Гауптман

Wiewohl von Hamlets Tod, des werten Bruders,

noch das Gedächtnis frisch; und ob es unserm Herzen

zu trauren ziemte, und dem ganzen Reich,