Ich nahte dem Bezeichneten ein wenig

Und sagt* ihm, dass die Nennung seines Namens Mir einen grossen Wunsch erfüllen würde,

Worauf in seiner Mundart er so anhob:

«Eu'r höfflich Fragen macht mit solche Freude, Daß ich mich euch nicht kann noch will verhehlen:

Ich bin Arnaut und weine hier und singe. И т. Д.

Еще труднее перевод, когда в подлиннике использо­ваны диалекты. Диалект, как правило, выполняет в произведении две семантические функции:

¡1) характеризует местное происхождение говорящего, ^!2) характеризует говорящего социально, чаще всего как крестьянина. Характеризовать средствами русского языка персонаж из «Любовника леди Чаттерлей» Д. Лоуренса как жителя Дербишира или досконально передать слож­нейшую этнографическую структуру «Гекльберри Финна»

Твена невозможно. Единственное, что может сделать пере­водчик,— это отделить речь провинциала от речи более "об­разованных персонажей, говорящих на общенациональном языке. Если переводчик хочет избежать языкового натура­лизма, лучшим способом для этого будет п^ием намека. Чтобы дать понять читателю, что перед ним провинциал, удобнее всего использовать выражения достаточно нейт­ральные, не характерные для какого-нибудь определенного диалекта, но отличающиеся фонетическими, лексическими или синтаксическими особенностями, общими для несколь­ких диалектов, и потому ощущаемые не как принадлеж­ность какой-то определенной местности, а скорее, как .провинциализм вообще. Таким образом, и здесь мы находим подтверждение мысли, что подстановка уместна там, где над особенным преобладает общее. Конкретные диалекты или иностранный национальный язык слишком тесно свя­заны с определенным краем, чтобы их можно было приме­нить для субституции. Если в романе-репортаже Пристли из жизни английского авиазавода «Дневной свет в субботу» рабочий-шотландец Джок заговорил бы (в немецком пере­воде) на саксонском или баварском диалекте или оклахом-ские переселенцы из «Гроздьев гнева» Стейнбека (во фран­цузском переводе) — на пикардийском или нормандском наречии, возник бы не искомый переводчиком местный колорит, а нечто противоположное, читатель принял бы героев — американцев и англичан — за уроженцев не­мецкой и французской провинции.

О подстановке при передаче диалекта можно было бы говорить только в случае перевода некоторых национально не окрашенных комедий, т. е. там, где диалект или чуже­язычная речь использованы лишь для шаржирования пер­сонажей и, следовательно, над особенным — местным коло­ритом— преобладает общее—комический замысел.

3. Целое и часть

Переводческую проблематику песенки Офелии можно характеризовать еще с одной стороны: в переводе Саудека игра слов как целое передана, но элементы ее преобразо­ваны, в то время как у Штепанека переданы элементы — сохранены имена — в ущерб целому. С диалектикой единич­ного и общего тесно связана диалектика части и целого.

На пристрастии к единичному базируется неизощренный «точный» перевод, перевод рабский, принадлежащий обычно педантам, лишенным творческого дара; напротив, целостное восприятие часто приводит подлинно выдающихся перевод­чиков к тому, что, стремясь выразить наиболее общие прин­ципы, охватить целое с возможно большей полнотой, они ради этих целей жертвуют единичным, отдельными мысля­ми. Задача заключается в том, чтобы, с одной стороны, определить меру значимости деталей, а с другой — в той или иной степени подчинить их целому. Разумеется, наи­более важно передать целое, но при этом необходимо, чтобы в нем не пропала ни.одна из семантических единиц.

Там, где слово не имеет самостоятельного значения и выступает лишь как часть целого, переводится целое, без учета значений отдельных слов. Как лексические единицы переводятся у с т о й ч и в ы е словосочетания, идиомы и большинство пословиц и поговорок. В образ­ном выражении важно и второстепенное соотношение отдельных слов, их отношение к семантической действитель­ности и соотношение мысли и ее художественного выраже­ния: поэтому здесь и деталь требует тщательного перевода, в особенности там, где "она является элементом высшего единства — авторского стиля, речевой характеристики й т. п. Если смысл целого не равнозначен в переводе сочетанию частей, а представляет собой новое семантичес­кое качество, приходится заменять его подобным же един­ством из арсенала образных выражений, распространен­ных на языке переводчика; русское устойчивое словосоче­тание «пьян как зюзя» или английское drunk as а lord — мы заменяем чешским opily namol, русскую пословицу «без труда не вынешь и рыбку из пруда» чешским bez ргасе nejsou koläce. Немецкое steinhart, если разложить его на элементы, означает «твердый как камень», а как целое оз­начает просто «очень твердый». Весьма вероятно, что в большинстве культурных стран в этом случае был бы поня­тен и дословный перевод. Конечно, если на данном языке существует другая идиома, то устойчивое словосочетание, дословно перенесенное из оригинала на иную почву, стало бы поэтическим образом и тогда из стилистических сообра­жений все равно потребовалась бы субституция. Например, русское прилагательное «твердокаменный», хотя и пред­ставляет собою кальку steinhart, не может быть использо­вано для перевода этого слова, поскольку несет в себе оттенок просторечия или иронии («твердокаменная позиция» не то же самое, что «весьма твердая позиция»). Французс- кое il tombe des nuées «аддитивно» означало бы по-немецки er ist von den Wolken gefallen, а «суммативно»—er ist sehr überrascht *. Здесь, так же как в предыдущем примере, расхождение между значениями таково, что замена другой, отечественной идиомой неизбежна. То же самое можно ска- зать и о пословицах. Ключом для создания нового единства является семантическое ядро идиомы, будь то понятие «сильно пьян» или мысль «не приложив усилий, не добь- ешься успеха»; без такого обобщения невозможны никакие субституции. '

Бывают случаи, когда в переводе нельзя воссоздать все особенности оригинала и приходится решать, какие из них наиболее важны и чем можно пренебречь. Изучение иерар­хии идейно-художественных компонентов про­изведения входит в проблематику верности перевода. В качестве весьма упрощенного и наглядного при­мера можно взять игру слов. Могильщики в «Гам­лете», копая могилу Офелии, утешаются тем, что бла­городная традиция их ремесла восходит к Адаму. Пер­вый могильщик доказывает, что Адам был дворянин, поскольку у него первого был arms, что по-английски значит: 1) герб, 2) руки. На замечание второго мо­гильщика, что, дескать, у Адама не было никакого гер­ба, первый возражает: в Библии написано, что Адам копал, а как бы он мог копать, не будь у него arms, т. е. рук. На чешском такая игра слов невозможна, поэтому необходимо чем-либо пожертвовать — либо самой игрой слов, либо содержанием ее элементов. Как Саудек, так и Сладек в этом случае правильно решили сохранить игру слов ценою отклонений в деталях. 2. h rob. Byl on Slechtic?

4. hrob. Zef, byl prvni, kdo mèi znak.

5. hrob. To nemèl.

1. hrob. Cozjsi pohan? Jakpak to rozumiS Pismu?

Pismo pravi: Adam kppal. Jak mohl kopat neohybaje znak?

* Соотв.: «с неба свалился» (франц.); «с облаков упал» и «совсем ошарашен» (нем.).

Й. В. Сладек

Здесь игра на двойном значении слова znak (герб, эмблема и спина, хребет). 2. hrob. Сорак Adam byl Slechtic?

4. hrob. Samo sebou. Vádyf mèi pááe.

5. hrob. То není pravda.

1. hrob. Jak to, ze ne, ty pohane? Jak to rozumíá Pismu? Stojí psáno: Adam kopal. No, a cím by byl kopal, kdyby ne mèi paáe?

Э. А. Саудек

Это уже игра на приблизительных омонимах (паж и рука) paáe—páze *. У каждого из переводчиков сохранено одно из двух значений английского arms: либо герб, либо руки. Второе значение у каждого другое, чем в подлиннике. Важнее было сохранить игру слов, столь характерную для шекспировского стиля, и ее общий смысл, чем точно истолковывать оба словесных значения. *

В русской переводческой традиции, к нашему удив­лению, установилась совершенно иная интерпретация этой игры слов, русские переводчики опираются на еще одно значение arms: оружие. Второй .шут. А он был дворянин? Первый шут. Он первый из всех ходил вооруженный. Второй. Да у него не было оружия. Первый. Да ты кто? Язычник, что ли? Как ты по­нимаешь Писание? В Писании сказано: «Адам копал»; как бы он копал, ничем для этого не вооружась?

М. Лозинский.

Второй могильщик. Разве он был дворянин? Первый могильщик. Он первый носил ручное оружие.

Второй могильщик. Полно молоть, ничего он не носил.

Первый. Да ты язычник, что ли? Как ты понимаешь Священное писание? В Писании сказано: «Адам копал землю». Что ж, он копал ее голыми ру­ками?

* По-чешски эти слова произносятся по-разному.

Б. Пастернак

В строках из стихотворения Моргенштерна (К. Mor­genstern) «Эстетическая ласка» —

Ein Wiesel saß auf einem Kiesel inmitten Bachgeriesel —

существеннее игра на рифме, чем зоологическая и топо­графическая точность значения отдельных слов, ибо автор сам добавляет:

' Das raffinier-

te Tier

tats um des Reimes willen. Макс Найт (Max Knight) переводит:

A weasel perched on an easel within a patch of teasel,

а в предисловии справедливо добавляет, что можно было бы перевести еще и так:

A ferret nibbling a carrot in a garret,

ИЛИ

A mink sipping a drink in a kitchen sink,

или

A hyena playing a concertina in an arena,

или

A lizzard shaking its gizzard in a blizzard.

Сохранить игру слов здесь важнее, чем передать точное их значение.

Как показывают эти переводческие вариации, во всех подстановках сохраняется инвариантная общность с ори­гиналом. Если выделить черты, общие всем решениям, мож­но сказать, что передана игра на рифмовке между собой следующих семантических единиц:

4. название животного,

5. объект его деятельности,

6. место действия.

' Во всех пяти вариантах перевода сохранены только эти абстрактные функции, выраженные всякий раз тремя от­дельными стихами, объединенными игрой рифм, и ни одно отдельно взятое слово не имеет конкретного самостоятель­ного значения. Иначе говоря, отдельные слова в стихах Моргенштерна несут две семантические нагрузки: 1) имеют денотативное «собственное» значение и 2) выполняют опре­деленную функцию в единстве высшего порядка (именно она и сохранена в переводах):

4уровень

3уровень