§ 2. Роль демократической публицистики в освобождении женской личности

Изучение демократического публицистического насле­дия показывает, что в конце 40-х — 60-е гг. XIX в. в Рос­сии имело место мощное идейное течение за освобожде­ние женской личности без примеси прожектерства и уто­пизма.

В истории русской социологической мысли есть одна особенность: все мыслители-социалисты были или литера­торами, или публицистами, а чаще всего — и литератора­ми, и публицистами одновременно. Демократические поли­тические идеи могли обнародоваться легально только в за­вуалированной литературной либо публицистической фор­мах, чаще в рецензиях, примечаниях, переводах.

Литературные и общественно-политические журналы являются незаменимым источником изучения социологичес­ких взглядов русских мыслителей.

Вопросы социального бесправия женщины прорывались через жесткие правила цензуры на страницы многих жур­налов. Много материалов о положении женщины печатали "Московский телеграф", "Телескоп", "Молва", "Московс­кий наблюдатель", "Женский вестник", который считался особенно неблагонадежным журналом. Серьезное внимание уделяли женскому вопросу "Современник", "Русское сло­во", "Отечественные записки", "Литературная библиоте­ка", "Русский вестник", Всемирный труд", "Дело".

Журналы "Современник", "Отечественные записки", "Русское слово", "Дело" объединяли силы русской демок­ратической общественности. Историю героической повсед­невной борьбы прогрессивной русской журналистики за женское равноправие, новые нравственные принципы суп­ружества раскрывают неопубликованные архивные мате­риалы царской цензуры. Нами изучены журналы заседаний Санкт-Петербургского цензурного комитета за 1850—

1880 гг., хранящиеся в историческом архиве Санкт-Петер­бурга²⁰⁷.

Цензурные материалы показывают, что даже такой узкий канал проникновения оппозиционных политических идей, как освещение положения женщин, существовал с большим трудом и требовал неимоверных усилий со сторо­ны издателей и журналистов. Особенно заботилась цензура о том, чтобы в Россию не проникали социалистические идеи. Существовал специальный комитет иностранной цензуры, который предоставлял списки книг в Управление цензуры. Книги Луи Блана, Фурье, Оуэна, Сен-Симона, Прудона "са­мым решительным образом запретить, на каком бы языке ни было, критики как бы благонамерены ни были, запре­тить говорить о содержании запрещенных книг" — так го­ворится в решении Комитета иностранной цензуры. При этом сделано примечание: "Делать настоящее распоряжение... об­щеизвестным не следовало бы, потому что самые списки безусловно запрещенным книгам не должны быть доступны всем; да публике нет надобности и знать самые названия безусловно запрещенных книг, иначе это было бы против­но самой сей меры". Засекречены не только сами книги, но даже их названия и списки запрещенных книг. Цензура не допускала малейшего упоминания об идеях равенства, даже в критическом тоне. Например, запрещена рукопись, безы­мянный автор которой, "излагая свои мнения об искорене­нии и уменьшении бедноты, сообщал в то же время вред­ные учения Фурье, Прудона и Луи Блана о равенстве, об­щем труде и т. д. Хотя автор и отвергает идеи социалис­тов, тем не менее, однако, знакомит с ними читателя". Цен­зура с исключительной бдительностью следила за тем, что­бы не проникали не только социалистические идеи, но и любые намеки на материализм, атеизм, противоречащие библейскому учению. Редактор газеты "Московские ведо­мости" получил строгий выговор за помещение статьи про­фессора К. Ф. Рулье "О первом появлении растений и жи­вотных на Земле". В связи с противоречием ее содержания библейскому учению о мироздании". Мало того, запреще­ние статьи повлекло за собой гонения на прогрессивную профессуру. Над лекциями профессора Рулье было уста­новлено наблюдение. Был приостановлен выпуск книги "Пуб­личные лекции", авторами которой были Рулье, Соловьев, Грановский, Гейман, Шевырев.

Особый интерес представляет дело цензурного коми­тета о представлении объяснений по поводу напечатания речи профессора философии ришельевского лицея в г. Одес­се И. Г. Михневича "Опыт простого изложения системы Шеллинга в связи с системами других германских филосо­фов". В журнале цензурного комитета мы с удивлением об­наружили собственноручную резолюцию Николая I: "...одна модная чепуха. Министру народного просвещения мне до­нести, от чего подобный вздор преподается в лицее, когда в университетах мы его уничтожаем".

Царь постоянно проверял журналы цензурного коми­тета. На полях журнала цензурного комитета есть еще один царский автограф: "Строго смотреть, чтоб не было славя-нофильных бредней и тому подобного вздора".

Об уровне цензоров, от мнения которых зависел выход исторических, философских, литературных произведений, свидетельствует решение цензурного комитета, запреща­ющее выход в свет перевода "Истории философии" А. Деф-нера. "Излагая историю философии, — говорится в реше­нии, — с древнейших до новейших времен, автор нахо­дит, что после многих опытов всех философов, наконец, новейшие философы успели удовлетворительно разрешить задачу этой науки, развив пантеистическую систему по на­чалам учения Спинозы. В этом сочинении, написанном в за­щиту пантеизма Спинозы, Шеллинга и Гегеля, опроверга­ются, по отзыву Г. Ценсора, все религиозные понятия, ос­нованные на Божественном Откровении, как то: учение о чудесах, о бессмертии, о духах, Ангелах и проч. Находя такие мысли, рассыпанные во всем этом сочинении, унич­тожающие Христианство, Г. Ценсор представляет о "бе­зусловном запрещении оного". Все переводные книги по философии подвергались строжайшей цензурной проверке. Была запрещена рукопись переведенных с французского "Очерков положительной философии", посвященных уче­нию О. Конта, основателя социологии.

Мотивировка отказа потрясает своей убогостью: "В этой рукописи изложены смысл и развитие начал положитель­ной философии Конта. Автор полагает, что современная цивилизация достигла той степени зрелости, что требует замены мировоззрения, построенного на религии и соот­ветствующего, по его мнению, младенческому периоду жизни народов, другим миросозерцанием, построенном на точных науках, которые бы заменили своими принципами догматы религии и послужили бы вместо сих последних основами новой нравственности, нового воспитания и но­вых общественных отношений. Определено: запретить эту рукопись как излагающую учение, противное Христианс­кой вере и нравственности".

Цензоры выискивали произведения, представляющие хотя бы малейшую опасность для самодержавия. Напри­мер, запрещена книга "Упражнения к французской грамма­тике" за помещенные в ней примеры, задевающие королей. Запрещена для печатания даже "Сказка о драгоценных по­дарках царя Ушана и царицы Услады своим детям" как со­держащая в аллегорической форме "наставления по уп­равлению государством".

Цензор Воловский запретил к печатанию "Историю Ба­стилии" (автор не указан), так как она "содержит в себе большею частью рассказы безнравственные и вообще напи­сана в духе совершенно противном монархическим нача­лам". Тем же интеллектуальным убожеством отличается обоснование отказа печатать переводную "Историю рево­люции 1848 г.". "Эта история февральской революции напи­сана в самом либеральном духе. Автор не только отвергает монархические начала, но и одобряет социальные идеи Сен-Симона и Фурье".

До реформы 1861 г. запрещалось все, что даже отда­ленно напоминало о крепостном праве. Запрещена была инструкция вотчинной конторе "из опасения, что она, сде­лавшись известной крестьянам, может повести к ограниче­нию власти помещиков". Цензурный комитет отклонил ста­тью Д. Н. Бегичева "Быт русского дворянина в разных об­стоятельствах и эпохах жизни" за "критические высказы­вания о крепостном праве и чиновниках".

Литературных произведений боялись не меньше, чем философских и исторических. Через тридцать лет после смерти А. С. Пушкина его издатель намеревался издать сбор­ник неизвестных стихотворений поэта. Прочитав рукопись сборника, цензор нашел, что "почти все напечатанные в нем стихотворения, за исключением весьма немногих, под­лежат запрещению для печати, так как одни из них про­тивны понятиям святости религии, другие противны стро­гой нравственности, а третьи заключают в себе протест про­тив самодержавной власти и оскорбительные для памяти почивших особ Августейшей императорской фамилии".

Цензура не стеснялась переделывать шедевры миро­вой классики. В архиве хранится дело "Об исключении и заменении части текста" в "Божественной комедии" Данте в переводе Д. Е. Мина, признанного "резким и неблагоприс­тойным". Сделан выговор цензору за пропуск перевода ро­мана Мюссе "Жан-счастливец", "содержащего описание похождений дьявола".

Ректор Киевского университета получил замечание за пропуск в книге профессора И. Я. Нейкирха "Устав поэтов" положительных отзывов о романе Ж. Санд "Жак" и драме Гуцкова "Уриель Акоста". Верхом цензорского тупоумия является отзыв на сборник стихов Г. Гейне "Романсеро": "Под этим заглавием изданы стихотворения, написанные Г. Гейне в последние годы, господствующий в оных дух ввысшей степени предосудителен: ибо автор, желая блис­тать своим сатирическим умом, не щадит даже и самого святого для человека. Чтение этих стихотворений, по от­зыву Г. Ценсора Роде, может произвести на читателей па­губное впечатление".

Тот же тупоумный цензор Роде, особый ревнитель нрав­ственности, запретил перевод с шведского повести (автор и название не указаны) с таким обоснованием: "Рассматри­вавший эту повесть Г. Ценсор Роде не разделяет мнение переводчика оной, который в предисловии говорит, что из всех новейших произведений шведской литературы ни одно не обратило на себя такого внимания, как это небольшое сочинение. Г. Роде не нашел в нем ничего особенного, чте­ние же оного довольно скучно. Что касается до направле­ния сей повести, то оно вообще достойно осуждения: ав­тор хотя и не говорит сам прямо против супружества, но о браке невыгодно умствуют действующие лица его ро­мана".

Запрещались самые благонамеренные произведения, если в них каким-то образом возникала речь о свободе жен­ской личности и необходимости перемен в семейных отно­шениях. Из безграмотного рапорта цензора Волкова: "В мар­товском номере "Московитянина" № 61852 рассказ "Он" (из дневника уездной барышни) обнаруживается нелюбовь, не­почтение и даже пренебрежение дочери к своим родите­лям... Вообще статья под названием "Он", по моему мне­нию, безнравственна и вредна по своим последствиям... И без того уже наше современное общество благодаря при­витию к нему иноземных нравов все больше и больше по­пирает ногами нашу русскую добродетель, помещать в жур­налах подобные помянутой статье — значит подливать мас­ло в огонь". Это образец цензорского доноса на уже опуб­ликованное произведение, прошедшее цензуру.

Цензура не допустила к печати переводную "Филосо­фию права" Леопольда Хаснера только потому, что автор говорит об общности имущества супругов и "философичес­кими доводами" хочет показать необходимость конституци­онной монархии. Цензоров охватывал ужас при слове "кон­ституция". Идея эмансипации безоговорочно объявлялась безнравственной. Особенно это характерно для дорефор­менного времени. Запрещен переводной роман Иды Файк. "Героиня этого романа женщина эмансипированная и ко­кетка, прелести и женские тонкости ума служат ей для одной цели, для мести мужчинам, господства которых не признает. Изображая заблуждения этой женщины, сочини­тельница, по мнению цензора Александрова, высказывает мнения, противные нравственности и христианской вере". Духовный мрак, которым опутало общество правительство, очень хорошо выразил Н. В. Шелгунов: "Россия того вре­мени походила на ту девяностолетнюю бабу, которая во всю жизнь ни разу не выходила из своей деревни. Арсенал наших знаний, особенно общественных, был очень скуден... История, которой нас учили, была история благополучия и прославления русской мудрости, величия, мужества и доб­лестей. Оканчивалась она царствованием Екатерины II, и все последующее время представлялось нам в виде туман­ного пятна с большим вопросительным знаком"²⁰⁸. Демокра­тическая журналистика в этой обстановке играла огромную просветительскую роль. По свидетельству Шелгунова, "мо­лодежь читала под сурдинкой историю Великой француз­ской революции, "Историю десяти лет" Луи Блана, читала Фейербаха, Прудона, Кабе, Сен-Симона, как раз все то, что особенно запрещалось, и пропитывалась революцион­ными мыслями и чувствами"²⁰⁹.

После "Современника" вторым по политическому зна­чению был журнал "Русское слово". Возглавлял журнал Г. Е. Благосветлов, член ЦК "Земли и воли". Главной темой "Русского слова" было положение личности, развитие ее общественного сознания. Благосветлов на первый план выд­вигал необходимость политического, гражданского и соци­ального развития масс. Журнал активно пропагандировал, идею женской эмансипации. Этой проблеме посвящали свои статьи в журнале Д. И. Писарев, Н. В. Шелгунов, П. Н. Тка­чев и др. Во второй половине 60-х гг. революционная волна пошла на спад. Ожидание крестьянской революции не оп­равдало себя. В апреле 1866 г. прозвучал выстрел Карако­зова. Начались кровавые репрессии. Еще больше ожесто­чилась цензура. "Современник" и "Русское слово" закрыты навсегда. Благосветлов брошен в крепость.

Сохранился архивный документ, который раскрывает личную причастность царя к закрытию этих журналов. В журнале цензурного комитета от 4 июня 1866 г. имеется запись: "Предложение от 31 мая за № 1069 с извещением, что Государь Император высочайше повелеть соизволил: 1) по доказанному состоянию с давнего времени вредному направлению "Современника" и "Русского слова" ныне же вовсе прекратить издание сих журналов; 2) возложить на обязанность Главного управления по делам печати иметь особенное наблюдение за направлениями "Искры", "Будиль­ника", "Развлечения" и других гомористических и сатири­ческих повременных изданий".

Приостановлено издание сочинений Дж. Ст. Милля, комментарий к которым позволял Михайлову и Чернышев­скому излагать свои взгляды. Сочинения Милля запре­щены на том основании, что "в крайних своих выводах на­ходятся в резком противоречии с нашим государственным строем".

И без того тесный духовный плен стал еще страшнее. К чести русской демократической журналистики она не сда­лась, продолжая свой идейный бой, находя для этого но­вые формы. Архивные материалы показывают некоторые приемы подцензурной печати.

В журнале заседаний цензурного комитета от 22 июня 1866 г. отмечалось заключение о публикациях журнала "Книжный вестник". Что же вызывало гнев цензуры? Ока­зывается, в этом журнале в отделе библиографии и крити­ки подробно излагалось содержание статей закрытого "Рус­ского слова". "В этом издании в действительности под фор­мой библиографии скрывается преобладающее критичес­кое, самое тенденциозное направление... Темой для этих рассуждений избираются преимущественно оригинальные и переводные сочинения по поводу материализма и социа­лизма, причем идеи "Русского слова" преобладают насколь­ко это возможно при подчинении журнала цензуре. Редак­ция и в библиографическом, и критическом отделах ставит на первый план разработку теории Дарвина о происхожде­нии видов, проводя идею применения выводов материализ­ма в сфере наук естественных и категории социальных от­ношений, смеется над авторитетами науки, требуя от уче­ных не столько умственной, сколько социальной деятель­ности, и настойчиво повторяя, что частная деятельность настанет лишь тогда, когда определятся правильные отно­шения труда к капиталу. Особенное сочувствие редакции заслуживают неоднократно упоминаемые Прудон, даже Мюнстер, а из числа русских писателей — известные со­трудники "Русского слова"".

Этот документ подтверждает демократическую направ­ленность "Русского слова".

Выйдя из крепости, Благосветлов добился издания жур­нала "Дело", в котором продолжали работать уцелевшие сотрудники "Русского слова" Писарев, Елисеев, Шелгунов, Щапов, Ткачев, Минаев и др.

"Дело" находилось под строгой цензурой и считалось журналом социалистического направления. Благосветлов вел титаническую борьбу за демократическую публицистику. "Дело" познакомило читателей с "Капиталом" К. Маркса, здесь печаталось "Положение рабочего класса в России" Берви-Флеровского. После смерти Благосветлова журнал в 1880 г. возглавил Н. В. Шелгунов, который продолжил его демократическое направление, за что угодил в очередную ссылку.

Продолжая традиции "Современника", "Русского сло­ва", журнал "Дело" печатал много материалов, посвящен­ных проблемам семьи и положения женщин. Поднимать об­щеполитические вопросы в связи с "женским вопросом" ста­новилось все труднее. Главное управление по делам печа­ти рассылает цензорам специальное предписание, указы­вающее на необходимость проявлять особую строгость при рассмотрении по "женскому вопросу".

Архивные материалы рассказывают, какие статьи, по­священные положению женщины, вопросам семьи и брака, предназначенные для журнала "Дело", не увидели света. Вслед за Михайловым тему женской эмансипации активно продолжали Д. И. Писарев и Н. В. Шелгунов. Цензор запре­тил статью Шелгунова "Благодушество эстетического не­понимания", в которой содержался обзор взглядов Писаре­ва о нравственных принципах взаимоотношений между по­лами. По отзыву цензора, "Шелгунов доказывает, что взгляд Писарева на семейные отношения доставляет больше счас­тья и удовольствия. А взгляд Писарева на семейный союз был таков, что супружеская верность не должна считаться обязательною... В рационализации автора проглядывает ре­комендация свободного отношения полов". Из этого косно­язычия трудно что-нибудь понять. Возможно, эта рукопись Шелгунова сохранилась и ждет своего исследователя.

Запрещена подготовленная для журнала статья неиз­вестного автора "Исторические судьбы женщины" на том основании, что автор не скрывает "нисколько своих сим­патий к свободной любви". Не пропущена цензурой статья "Женский труд и его вознаграждение". Автор не назван. В обосновании отказа такое рассуждение: "Статья эта име­ет целью представить невыгодное положение женщин от­носительно вознаграждения их труда. По мнению автора, единственное средство к улучшению их нравственности и предупреждению проституции заключается в изменении ус­ловий их экономического быта. Женщине часто приходит­ся выбирать, говорит он, между проституцией и голодной смертью". Перед нами очень редкий материал о положении работающих женщин, к сожалению, только в цензорском изложении. Даже цензор не может опровергнуть факт тя­желейшего состояния работниц. Он просто запрещает эти сведения для публикации.

По своему характерен случай, когда статья после дли­тельного запрета была разрешена для публикации. Для журнала "Дело" была разрешена статья "Положение жен­щины у диких и малоцивилизованных народов". Этот этно­графический обзор был разрешен потому, что "безобраз­ные и возмутительные обычаи, сопровождающие или за­меняющие браки у диких или малоцивилизованных наро­дов, представляют в статье как бы картину унижения, в котором пресмыкается человеческий род, пока он не озаря­ется совокупным светом веры и цивилизации".

Цензурные материалы показывают, какой ценой Шел­гунов обеспечивал сохранение демократической традиции, редактируя журнал "Дело".

Публицистические материалы о браке, семье появля­лись на страницах многих прогрессивных журналов. За опуб­ликование в первом номере журнала "Женский вестник" за 1866 г. статьи известного русского социолога П. Н. Ткачева о проблемах женской эмансипации цензор получил стро­гое замечание. Цензура оценила эту статью как попытку "пропагандировать идеалы Фурье и продолжать нигилис­тическую традицию". Публикация статьи вызвала решение Главного управления по делам печати "подвергнуть жур­нал более строгому контролю". Стоило редакции газеты "Де­ятельность" представить в цензуру статью "К женскому воп­росу" (автор не назван), как она была немедленно запре­щена. "Мысль статьи, — отмечено цензором, — доказать, что настоящее положение женщины у нас невыносимое. Женщина — рабыня родителей, мужа и общества. Выска­зав такое положение, статья громит в весьма резких выра­жениях родителей и мужа в неограниченном властвовании над духовною и физическою природою женщины".

Неизвестно, каково было действительное содержание статьи "Любовь и брак", представленной в журнале "Заг­раничный вестник", но отклонена она была только потому, что "вопрос о пользе брака рассматривается исключитель­но с точки зрения исторической и климатической, что, ко­нечно, нелегко согласуется с церковным учением".

Особенно строга была цензура, когда речь заходила о праве на развод. Этот подход считался крамольным, пресе­калось любое упоминание о разводе.

Отвергая статьи, содержащие идею развода, цензоры становились многословными и буквально кипели негодова­нием. В этом случае они не ограничивались официально принятыми формулировками отказа, а высказывали свое мнение. Эти отзывы отражают не только официальную нрав­ственную позицию, но ярко выраженную классовую точку зрения царской бюрократии.

В докладе цензора Сватковского о переводном сочине­нии Дебе "Философия брака" сказано: "В этом сочинении автор пытается доказать нелепость неразрывности брака, он говорит, что закон, который не допускает развода суп­ругов, питающих антипатию друг к другу, поселяет толь­ко ненависть между людьми... ведет к прелюбодейству, скан­далам, самоубийствам... вообще к преступлениям. Цинич­ный взгляд на супружество, на отношения супругов, без­нравственные выражения и мысли встречаются в книге на каждой странице".

В статье газеты "Новое время" от 13 августа 1868 г. под названием "По вопросу проституции и браке" поднят воп­рос о необходимости наряду с церковным браком ввести гражданский брак и право развода, давно принятые в за­падных странах. Такие меры, по мысли автора, могут слу­жить средством к оздоровлению нравственности и сокраще­нию проституции. В статье говорится, что большинство браков заключается не по склонности, а под влиянием ма­териальных обстоятельств. Многие супруги очень быстро чувствуют отвращение друг к другу, но они скованы брач­ными узами на всю жизнь. Им остается один выход — ис­кать любви на стороне. В статье высказано мнение, что гражданский брак может быть таким же нравственным, как церковный. Статья предлагает обычное демократическое право, установленное в большинстве цивилизованных стран того времени. Это вызвало резкое возмущение цензора: "...нельзя не видеть осуждения и оскорбления каноническо­го установления, признанного таинством Православною цер­ковью и охраняемого государственной властью".

Тщательно следила цензура за литературными произ­ведениями на семейную тему. Так, цензор запретил к пуб­ликации даже отрицательную рецензию на роман Герцена "Кто виноват?". "Разбор романа "Кто виноват?" упрекает автора романа в неестественности положения его героев, в отсутствии нравственного вывода и невозможности исхода из того безобразного положения, в которое поставлены ге­рои романа, рецензент тем не менее расточает похвалы автору за его теплое сочувствие к человечеству, глубину чувства, силу мысли. Принимая во внимание, что автор романа — политический преступник, цензор находит не­удобным такие похвалы в издании подцензурном".

Демократической мысли приходилось пробиваться не только сквозь цензуру. Ей противостояли охранительные теории, которые с особенным рвением отстаивали нравствен­ные устои крепостничества и самодержавия. Вопрос о по­ложении женщины, будущем семьи, воспитании был часто тем водоразделом, который противопоставлял демократи­ческие и реакционные силы общества.

Немало было журналов, редакции которых печатали материалы охранительного характера. Последние по свое­му идейному содержанию буквально совпадают с цензур­ными оценками. На страже официальной нравственности стояли такие журналы, как "Светоч", "Северная пчела", "Русская беседа", "Воспитание", "Северный цветок" и др.

Положение женщины в семье укладывалось в простую охранительную схему: супруга, мать — единственное пред-

назначение женщины. Любая другая деятельность для жен­щины безнравственна. Идеи эмансипации пришли с Запада, для русского духа характерно особое чувство семейности. Опасные идеи эмансипации нарушают эту древнюю добро­детель. Женщина по природе своей не способна к серьез­ной интеллектуальной деятельности. Добродетельная жен­щина предана религии, она ее утешение и защита.

В журнале "Светоч" № 7 за 1860 г. была опубликована характерная статья М. Кривошапкина, врача по профес­сии, "Значение женщины". Автор безусловно относил себя к истинным представителям интеллигенции. Статья полна идеализацией допетровских нравов. Падение нравов нача­лось с петровских реформ на европейский манер. "Древнее уважение к семейному быту под влиянием западных идей... обращалось в насмешку... природная доброта и здравый смысл с любовью к царской власти спасли Россию". Автор приво­дит известные аргументы против эмансипации: "Женщина и мужчина представляют собой два ряда различающихся физических и нравственных явлений... Женщины, будучи чужды общих понятий, отвлеченных идей и метафизичес­ких систем, не усвоят мысли, не пропустив ее через серд­це, и редко, редко могут возвыситься до полного творче­ства; зная это, нельзя удивляться, почему женщиною не создано ни одного истинного колоссального произведения... Семьянинка, хозяйка и мать — вот основные сферы дея­тельности женщины"¹.

Иногда охранительные идеи преподносились в более тонком, завуалированном виде. В журнале "Воспитание" № 8 за 1861 г. опубликована речь учителя 10-й Московской женской гимназии А. В. Семенова в день выпуска. Опираясь на историю, он говорил о веках женского рабства и затвор­ничества, русская женщина обязана своим освобождением Петру Великому. Положение женщины улучшено, образо­вание упрочено. Казалось бы, эта речь противоположна иде­ям, высказанным врачом Кривошапкиным. Но на назначе­ние женщины оба автора смотрят одинаково. Наставляя уче­ниц гимназии, их учитель сказал: "Все гражданское назна­чение женщины быть хозяйкой и матерью... Девушка долж­на добросовестно выполнять все, что назначается ей роди­телями или покровителями..."¹

Через тюрьмы, ссылки, издевательства, барьер охра­нительной идеологии пронесли русские демократы идеи но­вой нравственности, свободы женской личности, раскрепо­щенных человеческих чувств. Знаменательно, что один из плеяды шестидесятников Петр Ткачев, отдавший много творческих сил делу эмансипации женщин, идейно сбли­жается с Г. В. Плехановым, основателем русской марксист­кой традиции. Молодой Ленин, считавший себя наследни­ком Чернышевского, уделяет много внимания положению жонщины-работницы. В работе "Развитие капитализма в России", показывая усиленную эксплуатацию женского тру­да русским капиталом, он делает важный теоретический вывод: "...стремления совершенно запретить промышлен­ную работу женщин и подростков или поддержать тот пат­риархальный строй жизни, который исключал такую рабо­ту, были бы реакционным и утопичным"².

По мнению В. И. Ленина, объективной предпосылкой освобождения женской личности может быть только раз­рушение патриархальной замкнутости семьи. Только при­влекая женщину к непосредственному участию в обществен­ном труде, можно создать такие условия, которые способ­ствуют развитию женской личности, повышают ее само­стоятельность. Для освещения положения женщин В. И. Ле­нин изучает материалы губернской печати и статистики. Он отмечает следующие факты: "На фабрике... женщина явля­ется совершенно самостоятельным производителем, поми­мо своего мужа". Ленина заинтересовало сообщение, что