Внутренние рифмы № 36 в потоке

Я был простерт, я был как мертвый. Ты богомольными руками

мой стан безвольный обвила.

Ты распаленными устами мне грудь и плечи, лоб и губы, как

красным углем, обожгла.

И, множа странные соблазны, меняя лик многообразный, в меня

впиваясь сотней жал,

Дух непокорный с башни черной ты сорвала рукой упорной и с

ним низринулась в провал.

В бессильи падая, лишь крылья я видел над собой – да алый,

от свежей крови влажный, рот.

И скалы повторяли крики, и чьи-то побледнели лики, и пали

мы в водоворот.

И я не спорил с темным Роком. Мой труп неистовым потоком несло

по остриям камней.

И когти мне терзали тело, и сердце слабое немело, и ужас был

в душе моей.

Но в миг последний онеменья вдруг совершилось возрожденье,

и успокоенный поток

Внезапно, с нежностью небрежной, мой труп, страданьем искаженный,

отбросил сонно на песок.

В. Брюсов, 1907

№ 37 * * *

Ушел мне сердце ранивший Уловкою неправою, Мой вечер затуманивший Неловкою забавою, Чужое место занявший Сноровкою лукавою. Но нет – не катафалками Печали мара встречена: Стихов и снов качалками Причалена, размечена. И белыми фиалками Вуали тьма расцвечена. Нечаянности случая – Мне фатума веления. Не мучаясь, не мучая Вне атома сомнения, И худшая и лучшая Не я там, а и те не я.

В. Меркурьева, 1915

№ 38 * * *

С пустынной ратуши льет полночь серебро. Огни пора тушить. Ночь снежная бела. У спящих врат души стучится Вестник. К ночному граду – ширь метет снега. О свежесть горная! дыши мне в грудь, дыши! Как рог ликорна, ясны стрелы белых крыш. Как алость горна, яр души моей огонь. Тень черных гор на ясный дол легла. Вам, соволхвующне, – звоны мук моих! Вам, соврачующие, – лоно рук моих! Вам, согласующие несогласный мир, Вам, долу чующие горний брег. О, пусть тропа долит и мглист шатер земли, Тяжка стопа долин, но легок вздох высот... Не в водоспада ли сквозистую дугу Из мира падали кристаллы звезд? Но с темной ратуши пролился карильон. Огни пора тушить. Бела снегами ночь. У тайных врат души проснулся Стражник. К ночному граду – ширь метет снега.

А. Кочетков, 1927

Если рифмы внутри строки ограничиваются фиксированными, предсказуемыми местами, то они обычно называются внутренними рифмами. Так, в стихотворении Липскерова, приведенном в предыдущем параграфе (№ 34), «внутренними» можно было назвать рифмы предконечных слов («бездумным – безумным» и пр.) и начальных слов («шумом – думам» и пр.), а остальные («шумишь – летишь» и пр.) нельзя. Излюбленное место внутренних рифм – на цезуре в длинных стихах, где они помогают цезуре членить длинный стих на более короткие полустишия и третьестишия. Примеры тому будут далее, в параграфе о сверхдлинных размерах (№ 106). Здесь мы приведем лишь примеры того, как этот прием размывается и видоизменяется.

Стихотворение Брюсова «В потоке» (метафорическое описание эротического переживания) написано 12-ст. ямбами из трех 4-ст. третьестиший, отбитых цезурами. Цезуры подкреплены внутренними рифмами, предсказуемая последовательность которых такая, как в IV строфе, (АА)б(ВВ)б:«роком – потоком – камней, тело – немело – моей». Однако эта строфа – единственная, где схема выдержана с такой чистотой; в остальных она осложнена. Первый шаг к осложнению – лишнее повторение рифмыВв середине первого третьестишия (строфа II): «непокорный – черный – упорной». Второй шаг – переплетение рифм между двумя стихами и сдвиг дополнительных рифм на менее заметное место в начале первого третьестишия (строфа III): «в бессильи – крылья – алый – рот, скалы – крики – лики – водоворот». Третий шаг – при сохранении переплетения рифм (строфа I) или без него (строфа V) появление слов, лишь частично созвучных рифмующим («простерт – мертвый», «богомольными – безвольный»), и, что важнее, пропуск рифм на тех позициях, где они ожидаются. В I строфе получается схема рифмовки(ХА)б(АХ)б– слова «мертвый» и «губы» не имеют рифм на ожидаемых позициях; но здесь еще инерция рифмического ожидания не установилась, и это нарушение не режет слух. В V строфе после безукоризненно прорифмованной строки «онеменья – возрожденье – поток» следует строка без рифм на цезурах «небрежной – искаженный – песок»: этот резкий контраст отмечает концовку стихотворения; его главная тема, как бы выраженная внутренними рифмами, – движение – прекращается. После этого обмана рифмического ожидания уже не всякий читатель заметит, что на самом деле слово «небрежной» подкреплено созвучием «нежностью», а слово «искаженный» находит точную рифму «сонно», но уже там, где ее никто не ожидает.

Если в стихотворении Брюсова размывание внутренних рифм происходит за счет их сдвигов с ожидаемых мест, то в стихотворении Меркурьевой – за счет их разбиения между словами. Внутренними рифмами у Меркурьевой связаны четные строки строф: в I строфе это ожидание задано очень четко – «уловкою – неловкою – сноровкою». Во II строфе внутренних рифм оказывается уже две, и они далеко не столь заметны: «печалимара – причалена,ра... – вуалитьма ра...». В III строфе то же самое: «мнефатума– вне атома – не я там, а» («мáра», точнее, «марá» – морока, греза).

Наконец, стихотворение Кочеткова замечательно тем, что в нем внутренняя рифма присутствует, а конечная – отсутствует. В каждом четверостишии зарифмованы (на одну рифму) концы первых полустиший, причем рифмы часто составные (№ 47), как у Меркурьевой, которую Кочетков считал своей наставницей. Вторые полустишия нерифмованы и выглядят довесками к первым. Их послерифменное положение напоминает о редифе (напоминало, по-видимому, и автору, так как мимолетное концевое созвучие «мук моих – рук моих» есть именно редиф).Ликорн– единорог;тропа долит– одолевает, утомляет;карильон(фр.) – колокольный звон. Заметим, что все окончания строк – мужские, кроме двух симметричных и сюжетно важных строк в начале и конце.

И это еще не самое сложное. Вот еще одно стихотворение: